Получив с размаху по зубам, я отключил голову и полностью доверился инстинктам и рефлексам. Уже не помню, как, но я сбил его с ног и, усевшись сверху, хорошенько наподдавал в корпус. Потом он ужом вывернулся из-под меня и в ответ хорошенько ввалил по ребрам и один раз — по физиономии.
Зубы мои затрещали. Из разбитой губы на подбородок теплой сыростью плеснула кровь. Я застонал, и хором со мной вдруг взвыл и Оракул.
Тяжело дыша, бог сполз с меня, обнимая руку с разбитым костяшками.
Похоже, наш мортал комбат на сегодня закончился.
Я шумно выдохнул. Сел. Попытался вытереть кровь с подбородка, но бесполезно — она продолжала течь из раздувшейся нижней губы.
Хорошо, что зубы целы.
— Живой? — спросил я своего противника.
— Да, — отозвался побитый Оракул. — Но больно. Никогда не думал, что в такой примитивной телесной битве есть глубинный смысл. Мораль. Истина.
— Да? — искренне удивился я. — Они там правда есть?..
Он демонстративно поднял разбитую руку с таким видом, будто она была чашей Грааля и все объясняла.
— И?.. — с интересом спросил я.
— Не видишь? Прямая агрессия — прямое возмездие. Бьешь противника, но боль делится на двоих. Моя рука помнит твое разбитое лицо. Ничего не проходит безнаказанно. Нельзя причинить вред кому-то, не причинив вреда себе.
Я усмехнулся.
— Вообще-то еще как можно. Например, если бить не рукой, а дубиной.
— Но, если бы я взялся за дубину, разве ты не достал бы свой меч?
— Это лишь означает, что нехрен с дубиной в руках приставать к мужику с мечом. Против него надо идти с отрядом других вооруженных мужиков.
— Это еще одна философия, — внимательно глядя на меня, проговорил Оракул. — Но разве это будет честно?
— Честно? Нет. Но мы ведь говорим не о справедливости сражения, а о безопасности. О том, можно ли причинить вред другому, не причинив вреда себе. Честный бой подразумевает справедливое равенство условий, а значит, и рисков. Чтобы сократить риски, нужно обладать изначальным преимуществом. В оружии, численности или чем-то еще. И чем значимей преимущество, тем меньше рисков. И нет тут никакой философии. Просто туз всегда бьет короля, а король — валета.
— Не всегда, — задумчиво отозвался Оракул. — Шестерка козырей легко побивает и валета, и короля…
Он неловко подвинулся, чтобы сесть поудобней, и невольно опять застонал, хватаясь за ребра.
— Извини, — пробормотал я. — Перестарался немного.
— За что? Я ведь сам ввязался в это. И потом… Было весело, — криво улыбнулся он, блеснув глазами. — И, кстати, боль — это не только слабость. Но еще и ресурс, как оказалось.
— Чего? — удивился я.
Оракул глубоко вздохнул и прикрыл глаза.
— Боль в теле нарушает стройное течение мыслей, — проговорил он. — Хорошо…
Я с улыбкой покосился на бога. Вот ведь проблемы у парней! «Стройное течение мыслей».
— Бухалово! — призвал я стакан вискаря. И протянул Оракулу. — Очень рекомендую после драки.
Бог посмотрел на протянутый стакан.
И, к моему удивлению, взял его безо всяких возражений и дополнительных вопросов. И опрокинул в себя.
Слезы выступили у него на глазах, но Оракул только вытер их запястьем и кашлянул.
Я присвистнул.
— Ничего себе. Я думал, сопротивления будет больше.
— Начатое падение не остановить другим способом, кроме как достигнув дна, — сдавленных голосом ответил тот.
Я хмыкнул.
— Ну да. Наверное.
Наколдовав еще один бокал выпивки, я сделал пару глотков. Разбитый рот защипало не по-детски. Поморщившись, я вытащил папиросу и прикурил.
Оракул молча протянул руку.
— Уверен? — спросил я.
Ответом был долгий пристальный взгляд, так что я достал папиросу и для него. Прикурив, бедняга с непривычки зашелся кашлем.
— Редкостная дрянь, — резюмировал он, разглядывая папиросу.
— Полностью с тобой согласен.
Он зачем-то снова затянулся и опять закашлялся.
Я похлопал его по спине, как будто это могло помочь. И спросил:
— Почему я?
— А ты не понял? — чуть захмелевших голосом спросил Оракул.
— Потому что я — ключ к вратам?..
— Не только.
Он погасил папиросу и подобрал под себя ноги. Вытащил из-под задницы острую черепушку какой-то твари, повертел в руках и бросил в сторону.
— Вселенная создана так, чтобы у всего имелись свои ограничения, — проговорил Оракул. — Безграничная свобода развращает. В том числе и богов. Поэтому изначально существовали три силы, которым они не могли противостоять. Догадаешься, какие?
Я пожал плечами.
— Мне известно только про власть Чаши.
— Чаша — это подделка. Суррогат. Заменитель. Хлыст надсмотрщика в руках у того, кто сам должен был наравне со всеми подставлять свою спину.
— Но тогда что — настоящее?..
— То же самое, что и у смертных. Три неотвратимости. Смерть. Любовь. И удача. Их власть никто из богов не мог отменить. Боги умирали. Совершали безумства ради любви. Страдали от неудач и радовались внезапному везению. Эти уязвимости делали их человечней. Но потом появился запрет на убийство богов, а любовь превратилась в похоть. Сердца бессмертных очерствели. Неподвластной оставалась только удача. До тех пор, пока не представился повод избавиться от Фортуны. Таким образом их главная цель была достигнута, а старые законы попраны… — он повернулся ко мне и улыбнулся. — А потом появился ты. Вооруженный способностью убивать богов и укрытый щитом удачи. Шестерка козырей, способная побить и короля, и туза. Против тебя бесполезны любые расчеты и бессильно любое преимущество. Оракул с трудом поднялся на ноги. Костяная россыпь под его ногами жалобно хрустнула.
— Они еще не поняли, насколько ты непредсказуем, — сказал он. — Но даже когда поймут, все равно ничего не смогут сделать, если Фортуна не отвернется от тебя. Такова ее власть. Поэтому я и выбрал тебя.
Я затушил папиросу и поднялся следом за ним.
— И чего же ты от меня хочешь?
— Я уже говорил: вернуть память брату Сототу.
— Что это изменит?
Лицо Оракула прям-таки засветилось изнутри, на губах заиграла зловещая улыбка.
— Это изменит все. Но сначала нужно вырастить врата.
— И я опять должен сделать выбор?..
— Нет, уже не нужно. Я выяснил все, что хотел.
— То есть ничью голову ты использовать не собирался? А просто тестировал меня?
— Ну почему же. Какая-нибудь пустая голова нам все-таки пригодится.
Оракул подхватил с земли маленькую черепушку с уцелевшим клювом и зажал в ладони. Яркий свет полыхнул промеж сжатых пальцев, и костяной черепок превратился в медальон из темно-зеленого металла.
— Носи на шее, не снимая. А когда придет время, просто отдай Сототу это.
Я взял из его рук медальон, будто великую святыню.
Вот это, блин, флешка. Сколько же на ней информации? Вот бы взглянуть хоть одним глазком, что там внутри!
— Вот и все, — сказал Оракул. — Теперь мы закончили.
— Хорошо, но сначала еще один вопрос, — попросил я, не в силах унять свое любопытство. — Можно?..
— Допустим.
— Почему ты не сделал этого раньше? В смысле, не вмешался в ход событий?..
— Ты невнимательно меня слушал. Я сказал: у всего есть свои ограничения. У меня — тоже. Уходи. Тебе пора.
Я кивнул. Повернулся к девочке и окликнул ее.
— Лидия, нам пора домой!
— Она остается, — с невозмутимым видом сказал Оракул. — Уходишь только ты.
Ну вот, опять двадцать пять. А ведь мне показалось, что мы наконец-то начали говорить на одном языке и понимать друг друга!
— Так не пойдет, — решительно заявил я. — Зачем ты хочешь удержать ребенка? Что еще тебе нужно⁈
Оракул с безразличным выражением лица взглянул на меня.
— Мне просто стало ее жаль. Но, вероятно, это лишнее. Только купи ей завтра белое платье. Жриц полагается хоронить в белом.
Он развернулся и двинулся к выходу. Птицы потянулись за ним следом.
А у меня аж в горле пересохло от услышанного.
— Подожди. Пожалуйста, постой! — позвал я Оракула.
Тот остановился, не оборачиваясь.
— Лидия должна… погибнуть?.. — спросил я, запнувшись на последнем слове. — Как, когда?
— Вариантов много, итог один, — отозвался Оракул.
Я тихо выругался. Вот за что мне это все? Врет он, или говорит правду? Оставить Лидию здесь, или все-таки забрать с собой?..
— Хорошо, пусть она останется с тобой, если это сохранит ей жизнь! — крикнул я ему в спину.
И пусть Камилла сожрет меня с потрохами, но я почему-то верил Оракулу.
Тот обернулся.
— Готов мне довериться? — спросил он.
— Не знаю, — с мукой в голосе ответил я.
— Но тебе придется, — задумчиво проговорил Оракул. — И в этом вопросе, и во многих других. Иначе у нас ничего не получится.
— Это верно, — вздохнул я.
— Не беспокойся. Я позабочусь о ребенке, — заверил он меня, и было что-то такое в его тембре и выражении лица, что от моих сомнений не осталось и следа.
На этом мы и расстались. Он ушел неизвестно куда в сопровождении своих птиц и с Лидией. А меня до городских ворот сопровождал один только Кир.
По пути он молчал. И только когда он провел меня через портал, каменное выражение его лица изменилось на обычное человеческое. И я в первый раз за все это время услышал его голос.
— Спасибо, что помог, — сказал он.
Я кивнул.
— Трудно было выбраться из крепости?..
— На самом деле довольно легко. А вот открыть двери в камеру казалось невозможной задачей. Так что… Я тебе должен.
Меня разобрал смех.
— Честно говоря, я уже сбился со счета, кто кому и чем обязан. Так что не парься по этому поводу. Но я правда рад, что ты уцелел.
Кивнув еще раз на прощанье, я направился в «Лося» — мимо все еще спящих домов и желтых фонарей, отражавшихся в лужах.
Оракул сказал, что с каждым новым днем у нас все меньше шансов на благополучный исход. А значит, теперь каждый час на счету. Нужно действовать, не откладывая. Прямо сейчас, немедленно.