Так вот в чем дело? Даже не в пережитом эпизоде, а всего-то в портках?
— Ну, уж эту-то проблему я тебе решить помогу.
— Интересно, как? Купить сейчас негде, торговцы все на площади… — заупокойным голосом принялся рассказывать мне Оракул. — И это ужас… Ужас. Ни с чем не сравнимый кошмар. Ты знаешь такой кошмар? Когда все вокруг одеты, а ты — голый.
Я вздохнул.
Да, тут нужно было действовать быстро, пока мой аутичный приятель окончательно не впал в пучину отчаяния.
Я осмотрелся по сторонам. И, резко свернув с дороги, подошел к большому двухэтажному дому с кружевной лепниной вокруг окон.
Горестное повествование Оракула прервалось.
— Ты что… — изумленно проговорил он, и тут же перебил сам себя. — Ах вот оно что!..
Не обращая на него внимания, я забарабанил кулаком в дверь.
— Эй, есть кто дома?
Дома никого не оказалось.
Я снова окинул взглядом улицу. Как и ожидалось, вся стража сейчас стояла на площади в начищенных доспехах. Какая удача!
Приложившись плечом к двери, я с легкостью вышиб хилый замок и вошел внутрь.
Далеко идти, к счастью, не пришлось. Прямо у двери на вешалке я нащупал жесткую куртку и штаны. Под порогом отыскал сапоги. Прихватив это все, я оставил хозяевам на столе золотой и тщательно прикрыл за собой дверь.
— Вот и все решение твоей проблемы, — протянул я Оракулу свою добычу, которая при свете фонарей оказалась рабочей одеждой пекаря.
— Ты опять изменил ход событий, — проговорил тот, глядя на меня с таким выражением лица, будто я представлял собой какую-то изысканную физиологическую патологию, а он сам был доктором. — На ровном месте, без серьезных причин.
— Это хорошо или плохо?
— Даже не знаю. Я пока не разобрался…
Тут издалека донеслись возбужденные мужские голоса, и я утащил Оракула в тень промеж домов.
— Одевайся быстрее и пошли отсюда, — прошептал я.
— Ты знаешь, чем определяется характер человека? — сказал Оракул, натягивая мешковатые штаны.
— Тем, насколько он может повлиять на окружающую среду?
— Интересное мнение. Но нет, вовсе не этим…
Он сунул ноги в сапоги, сбросил плащ и надел белую плотную куртку, повисшую на нем, как на вешалке.
— Человек определяется жертвой, — сказал Оракул, закатывая длинные рукава. — Вернее, тем, ради чего он готов пожертвовать всем остальным.
— Плащ не забудь, — подсказал я.
— А?
— Говорю, плащ надень. Чтобы твой неуместный наряд не по размеру в глаза не бросался.
Он послушно набросил на плечи воинский плащ, и мы бесцельно двинулись по дороге дальше. Теплый ветер шелестел листвой, тусклые фонари желтыми пятнами светились в темноте, отсвечивая в гладких булыжниках мостовой, отполированной множеством ботинок и башмаков. Из аккуратно подстриженных кустов вокруг жилых домов доносился умиротворяющий стрекот сверчков.
— Существует всего две категории людей. — продолжал между тем Оракул. Он наконец-то перестал трястись, как осиновый лист на ветру, и был теперь настроен на философский лад. — Это муравьи и фигуры. Муравьи ведут полубессознательную жизнь, подчиненную бытовым потребностям и сезонным периодам. Период роста, период брачной активности, размножения, заботы о потомстве, накопления запасов и период угасания. Они действуют согласно природной схеме и не способны ее нарушить, потому что не в состоянии осознать. Фигуры же прекрасно осознают себя и строят свою жизнь зачастую вопреки любым природным схемам, согласно своей главной ценности.
— Например? — спросил я, с наслаждением вдыхая ночной воздух.
— Существует всего четыре типажа фигур мужского пола. Первый — это слуга, или рыцарь. Люди, способные пожертвовать всем ради служения — богу, королю, отечеству. Чему угодно, что они сами считают куда большей ценностью, нежели собственное благополучие. Это истинные воины, жрецы, целители и все такое. Второй типаж — любовник. Тот, кто способен потерять и бога, и своего короля, и отечество если на карту поставлена жизнь и благополучие любимой женщины. Третий — это король. На самом деле довольно редкий, но очень яркий тип личности. Он готов отдать все ради себя самого. Высшей ценностью такой человек видит себя и свой статус.
— Звучит противно.
— Это если смотреть поверхностно. На самом деле люди-короли очень часто бывают полезны обществу. Считая себя высшей ценностью многие из них предъявляют повышенные требования к своему образованию и моральным качествам. Они не просто считают себя центром вселенной, а считают необходимым соответствовать этому званию. На алтарь своего статуса они приносят и личное счастье, и близких, и религию. И самих себя. Они становятся некой социальной функцией без страха и упрека, по пути теряя все, что могло бы сделать их счастливыми.
Я присвистнул.
— Вот как.
— Именно. Не стоит путать короля и муравьиную королеву, которая считает, что весь муравейник должен ей служить лишь потому, что она откладывает яйца. Понимаешь, о чем я?
— Думаю, что да. Но ты пока назвал только три фигуры. А что насчет четвертой?
— Самая непонятная для меня категория людей. И такая же редкая, как и король. Этот типаж я назвал шутом. Люди, которые живут вопреки. Они созданы, чтобы плыть против течения. Им плевать на постороннее мнение, они рискуют без повода и зачастую живут без цели. Но всегда — вопреки. Там, где они появляются, воцаряется хаос. Короли прощают им дерзость. Смиренные жрецы, столкнувшись с шутом, приходят в бешенство. Мудрецы теряют лицо, с пеной у рта обзывая их дураками.
— Славные ребята, — усмехнулся я, чувствуя скрытый намек.
— Это еще не все. Иногда случается так, что под маской шута скрывается нечто большее. А именно…
Оракул остановился. Пристально посмотрел на меня.
— А именно — карта без масти и номера. Джокер. Тот, кто наделен способностью не просто нарушать установленные правила, но и менять их. Хаос, который сеет вокруг себя джокер, похож на первобытный. Он пробуждает окружающих демонстрировать не просто какие-то низменные качества, а выставлять на обозрение истинное лицо без прикрас. Он не просто смеется, а заражает других своим безрассудством. Он ломает незыблемое, обнуляет достижения и обесценивает чужие цели, заменяя их новыми. И это — ты, Даниил.
— Я?..
— Почему ты удивляешься? Мне кажется, ты уже давно понял, что с тобой что-то не так.
— Я думал, это следствие влияния Фортуны.
— Все наоборот. Ты стал джокером не из-за ее благословения. Это она благословила тебя потому, что ты — джокер.
Я задумчиво потер щеку.
— Ну не знаю… Может быть.
Я пошел было дальше, но Оракул коснулся моей руки, чтобы я остановился. И, приблизившись, уставился в упор, глаза в глаза.
В одно мгновение нелепое одеяние, щуплое тело юнца и смешная наивность божества, неприспособленного к жизни во плоти — все это перестало иметь значение. Исчезло. Растаяло. Так же, как и очертания города вокруг.
Я видел перед собой белые глаза вечности. От прикосновения энергии Оракула у меня в груди стало холодно, а по коже пошли мурашки.
Мы будто очутились где-то на краю мира, между землей и бесконечным звездным небом.
— Я не должен говорить тебе этого, — сказал Оракул. И хотя голос его звучал очень тихо, я отчетливо слышал каждый звук, как если бы он исходил изнутри моей головы. — Точно так же, как ты не должен был входить в тот дом, чтобы достать для меня одежду. Но ты вошел. И я скажу. Тот, кто действительно заслуживает того, чтобы за него умереть, сам об этом никогда не попросит. Путь всегда определяет идущий. Нет ничего постыдного в том, чтобы вместо всеобщего блага тех, кто попросит твоей смерти, выбрать жизнь. Безропотно на жертвенный алтарь поднимаются только бессловесные твари и мученики. Ты — не мученик. И не жертвенная корова. Ты — джокер. Помни об этом.
Он отпустил мою руку и отвернулся.
Теплое дыхание летней ночи снова коснулось моего лица, голова слегка закружилась.
— Вот блин, — выдохнул я. — Умеешь ты, однако, быть пафосным. Аж мурашки по спине.
— А у меня как раз больше никаких мурашек по коже, — беззаботно отозвался Оракул, двинувшись дальше. — Ты был прав — хорошее мытье помогает.
— Еще есть научись нормально, и тебе вообще понравится, — усмехнулся я, пытаясь прийти в себя после услышанного. Что он вообще хотел этим сказать?
Я покосился на бредущего рядом со мной Оракула.
И ведь спрашивать бесполезно. Все равно не скажет больше, чем сам захотел. Вот любит же он нагнать мутной пурги, а ты потом думай.
Остается только попробовать спросить про кое-что другое. Или, скорее, про кое-кого.
Не сговариваясь, мы свернули с освещенной улицы в узкий переулок, ведущий к маленькому садику с колодцем. Сладкий запах цветущей сирени здесь был гуще, а тишина — почти абсолютной. Будто город вымер, и остались только мы вдвоем, я и Оракул.
— У меня есть вопрос, — решился я, наконец, завести разговор о животрепещущем насущном.
— Думаю, что даже не один, — усмехнулся Оракул.
— Азатот. Ты знал, что он во мне?
— С самого начала.
— И когда же это «начало» началось?
— С первой каплей божественной энергии, попавшей в тебя. Другими словами, с прикосновения Фортуны.
Тут я остановился.
— Чего?..
— Давай присядем, — предложил Оракул. — Я устал.
Мы свернули с дорожки и расположились на мягкой траве под деревьями.
— Ты хочешь сказать, что это Фортуна вселила в меня чужого? Ну, в смысле Азатота.
— Нет. Она лишь оставила толику своей энергии, даже не подозревая, что часть ее принадлежала моему брату. Точно так же, как Шива не подозревает, что прямо сейчас буквально наполнен энергией протобога, имя которого за всю свою жизнь слышал лишь пару раз и то мельком.
«Частица энергии», «буквально наполнен»…
Тут я вспомнил слова Шивы, сказанные незадолго до того, как во мне проснулся Азатот. Он похвалился, что оказался последним, кто успел зачерпнуть энергии из Чаши, причем безо всяких ограничений.