Друзья вопросительно уставились на меня.
— Даня? — вопросительно изогнула бровь Деметра.
Я кашлянул.
— А что Даня? Да, я чертовски популярен, и ничего не могу с этим поделать.
— А-аа, так значит все-таки ты! Ну, красава! У Краснорылого потом такая депрессия случилась, хоть святых на помощь зазывай! Такой прокол на работе, клякса на репутации — никаким красным рылом не затрешь! — загоготали черти, топая копытцами и похлопывая по мохнатой спине поникшего приятеля, который, по всей видимости, и был пострадавшей стороной.
— А я-то чем виноватый? И вообще, что вы в Тартаре делаете?
— Ой, не могу, держите меня семеро! — заржал один из чертей. — В самом деле, брат, чей-то мы тут забыли?
— Работаем мы тут! — хмуро рыкнул на меня Краснорылый. — Про геенну огненную слыхал?
— Только не ту, которая собака страшная, как нам тут одна жертва ЕГЭ рассказывала, — поддержал его собрат. — А где грешники жарятся!
— В смысле на сковородках?.. — озадаченно переспросил я.
— Ну, кто на сковородках, а кто друг с другом — это кому, брат, как нравится, — оскалился третий шерстистый. — У нас на этот счет законов нету! Хочешь, перелезай к нам? Мы тебе все покажем!
— Благодарю за приглашение, как-нибудь в другой раз всенепременно, — пробормотал я. — И кстати, вы же реально из другого ведомства! Так что вы в Тартаре забыли?..
Тут меня в бок толкнул Рыжий и пальцем указал в противоположную сторону, где на лестнице тоже началась движуха. Приглядевшись, я понял, что там две безносые девицы в нижнем белье тащат за собой упирающегося парня.
— Нет, нет, пожалуйста!.. — почти плакал бедняга. — Да за что???
— Ты глумился над пастой и брезговал дошираком — чего же ты хочешь?..
— Да я образцовый пастафарианец, макаронный бог живет у меня в сердце, а лапша — в желудке уже двадцать лет и три года!.. Причем исключительно правильная лапша! Я не заслужил ад!!!
— Ой, да расслабься ты, парниша! — прогнусавила одна из девиц. — Неловко же, вон люди смотрят!
— Да за что⁈
— Как раз за все хорошее, — многообещающе улыбнулась гнилыми зубами вторая. — Расслабься. В раю же сплошной ЗОЖ, и пиво безалкогольное, и макароны из сельдерея. Ну вот что тебе там делать? У нас интересней! А какие у нас конкурсы для душнил вроде тебя — закачаешься, парниша!..
Тут в их диалог ворвался невесть откуда донесшийся пронзительный вопль:
— Я протестую! Про-те-сту-ю!!! Этого не может быть, потому что быть не может!..
Я завращал головой, пытаясь найти источник этого протеста, в то время как девицы пастафарианства многозначительно переглянулись с чертями.
— Опять атеист, что ли? — спросил краснорылый.
— Да точняк, — отозвалась одна из девиц и кокетливо почесала красным наманикюренным ногтем сифилитический провал на лице в том месте, где природой планировался нос. — Кто еще так визжать может?..
— Пойдемте-ка отсюда, — пробормотал я друзьям и поспешил вниз.
— Получается, Тартар — это точка пересечения всех религий? — проговорила Ника, широко распахнутыми глазами разглядывая все вокруг. — И каждая лестница… Это спуск в ад?
— Не похоже на точку пересечения, скорее на место запараллеливания, — хмыкнул я. — Любопытно, а визу тоже все поделено на сегменты?..
— А мне интересней, кто атеиста вниз сопроводит, — признался Эрик. — Надрывается ведь, бедняга…
— По-моему, в отличие для остальных, которым еще спуститься надо, он уже вполне себе в аду, — хмыкнул я. — Такая ломка сознания… Интересно, а все атеисты сюда попадают?
— Только те, кого в другие места не берут, — подал голос Оракул. — Обычно они со всем своим неверием вполне укладываются в ту или иную систему морально-нравственных норм и правил.
— И как? Там они не протестуют? — поинтересовался я.
— Некоторые — еще как, — вздохнул наш всезнайка. — Но недолго. Белые одежды и слова «ты избранный» действуют безотказно и на живых, и на мертвых во все века…
Так, беседуя о всевозможных адах и раях, мы спускались все ниже и ниже. Лестницы изгибались, как хотели, вопреки логике и здравому смыслу, то удаляясь друг от друга, то снова сближаясь. Из-за всех этих загибов и ощущения безграничности пространства начинала кружиться голова. Я впервые осознал, как, должно быть, сходит с ума вестибулярный аппарат и человеческое сознание где-нибудь в космосе, впервые очутившись в состоянии невесомости, когда понятия «верх» и «низ» теряют значение. Вот и здесь иногда проклятые белые лестницы начинали раскачиваться у меня перед глазами, и я присаживался на ступеньку, придерживаясь рукой незыблемой тверди у себя под задницей и убеждая голову, что, если эта лестница куда-то спускается, значит, где-то там все-таки есть какая-то твердь.
Другие тоже время от времени присаживались, вытягивали ноги вперед и просто отдыхали, прикрыв глаза.
А я вот глаза закрывать опасался.
— Жуткое место, — шепотом проговорила Ника, остановившись рядом в момент моего очередного отдыха.
— Если я все правильно понимаю, это только преддверие. Самую веселуху мы еще даже в профиль не видели.
— У меня уже колени болят, — буркнул сверху Рыжий, медленно ступая по ступеням. — И ведь хоть бы перила были, а! Издевательство какое-то…
— В самом деле, и как только они в Тартаре не подумали об удобстве посетителей? — усмехнулся Эрик.
Я рассмеялся.
— А знаешь, что самое смешное? Что сказал об этом ты, наш Графыч с неизменной дюжиной белоснежных кружевных платочков в походном мешке! До сих пор помню, как нам велели собрать все самое необходимое, и ты в первую очередь на рынке искал носовые платки!..
— И что? А еще я путешествую с бритвой, сменой белья, мылом и душистой водой для умывания, — с тонкой улыбкой ответил он. — Это элементарная чистоплотность, привитая хорошим воспитанием. А вот ожидать комфорта в Тартаре, как минимум, странно. В конце концов, мы идем туда, откуда вообще-то не возвращаются. Ни люди, ни боги.
— Тебе повезло, что ты не пастафарианец, — фыркнул Рыжий. — А то у них душнил, говорят, в ад отправляют.
Эрик покосился на него смеющимся глазом.
— Для начала неплохо бы определить, кто такой этот самый «душнила». Тот, кто душится душистой водой? Или человек, от амбре которого всем хочется удушиться?..
— Это человек, задающий такие вопросы!
Рыжий выдвинулся в авангард всей нашей группы — и исчез!
Разом умолкнув, мы все вытаращились на пустое место, где только что был Рыжий.
— За ним, быстрей! — скомандовал я, и мы бросились по лестнице вниз, обгоняя друг друга.
Шаг, еще, и еще один — и вдруг картинка вокруг изменилась.
Мы оказались в маленькой комнате с облезлыми зелеными стенами, крашеной дверью и письменным столом в середине.
За столом сидела женщина в красной косынке и строгом черном костюме с длинной юбкой.
Перед столом, переминаясь с ноги на ногу, стоял наш Рыжий, живой и здоровый.
Сурово взглянув на нас поверх больших круглых очков, женщина заявила:
— В очередь! Подходим по одному! Отвечаем коротко и по существу, не толпимся и не мешаем работать!..
Демка фыркнула.
— Что? Да ты знаешь вообще, с кем разговариваешь⁈ Перед тобой богиня Деметра!
Тетка, уставившись на Деметру, спустила очки еще ниже на нос.
— Милочка, вы в Тартаре. А здесь без разницы, богиня, рабыня или графиня. У нас тут, знаете ли, социальное равенство. И ответственность перед законом в меру совершенных преступлений. Так что стойте себе спокойно и ждите своей очереди! — она вернула очки на место и добавила: — Вот тогда и скажете, кем вы там, наверху, были.
Демка от возмущения аж задохнулась.
— Ничего себе Аид тут себе сотрудников набрал!
Женщина в косынке раздраженно вздохнула.
— Тартар, милочка, вообще-то является независимой республикой. И никакой Аид, Иегова или кто-нибудь там еще меня сюда не назначал! В отличие от вас, я всего добилась сама. Без богов и королей! Своей революционной жизнью и блестящей репутацией, и вот уже двести тридцать пять лет нахожусь на этом посту! И прошу относиться ко мне со всем уважением!
И на этих словах она так хлопнула ладонью по столу, что мы все невольно вздрогнули, прифигев.
— А какая у нас революция была двести лет назад? — шепотом спросил Рыжий.
— У вас — никакой, — ответил я. — А вот у нас была Великая Французская. И не удивлюсь, если эта прекрасная дама собственными руками Робеспьера обезглавила, за что и попала сюда.
— Но разве тогда она попала бы не в ад христиан? — с сомнением в голосе спросила Ника.
— Нет, если вдруг она была поклонницей Вальтера и не верила в бога. Меня больше напрягает другое — неужели Тартар общий не только для всех конфессий, но и для всех миров?..
— А меня напрягает ваш шепот, он мешает мне работать! — гаркнула тетка, и мы все вытянулись по стойке смирно. — Следующий ко мне!
Когда дочь французской революции записала имена всех нас, она вытащила из ящика печать и по очереди шлепнула нам на тыльную сторону ладони отметину, как в ночном клубе. Причем у каждого она засветилась своим собственным цветом. К примеру, у Демки она стала золотой, у меня — серой, а у бедного Эрика вообще голубой, из-за чего Рыжий ехидно рассмеялся, что, мол, это графская кровь так отсвечивает.
Хуже дело обстояло с Оракулом. На нем не оставался след от печати.
Революционерка подходила к нему и так, и эдак, хмурилась и прищелкивала языком. Пыталась поставить печать на другой руке, затем — на плече, на спине и даже на животе.
— Может, как-то уже без этого? — предложил он, явно опасаясь дальнейших действий бюрократической машины.
— Без этого, как вы изволили выразиться, голубчик, вы — законопреступный гражданин, нарушитель границ Тартара и клиент местного духовного крематория. Так что извольте потерпеть!
В конец расстроившись, она вдруг подняла печать и плюхнула ею Оракулу по лбу. Однако нужного эффекта дама не получила, отчего приосанилась и явно загрустила.