— Леандр, а что значит — быть как гриф?.. — решился я, наконец, спросить. — Это какая-то философия школы?..
— Так очевидно же, — пожал плечами повар. — Давай сюда помидоры, и зелень мне передай, я сам нарублю. И яйца принеси.
Смешав с луком острый перец, помидоры, зелень и еще какую-то зеленовато-белую пасту из плошки, он принялся все это перемешивать деревянной ложкой на длинной ручке.
— Так что это значит? — напомнил я свой вопрос.
— Знаешь, чем отличается гриф от многих других птиц? От орлов там всяких, беркутов…
— Он стервятник?
— Нет, не в этом дело…
Леандр сыпанул в получившуюся кашицу соли и перца, принюхался, довольно крякнул и продолжил помешивать.
— Гриф, Даниил — птица очень терпеливая. Он может парить часами, дожидаясь того момента, когда пробьет его час и придет пора действовать. Он никуда не торопится, не расходует понапрасну силы и не рискует просто так. Есть легенда о грифе, где говорится, что когда всем зверям и птицам раздавали части тела, орел из зависти украл у грифа ноги… — хриплый голос Леандра зазвучал ниже обычного, обретая таинственность, как и подобает голосу настоящего рассказчика. Красноватые блики от очага ложились на его лицо и сильные жилистые руки. — Тот взмыл в небо, и лишь потом обнаружил, что у него нет ног. Орел смеялся — ведь безногая птица не может сесть и отдохнуть, и не может добыть себе пищу. «Сейчас он поймет, что обречен, и упадет грудью на скалы», — думал про себя орел, наблюдая за полетом грифа.
Но гриф не упал на скалы.
«К утру он выбьется из сил и сорвется», — решил орел, засыпая в тот вечер. Но утром, открыв глаза, он увидел, что гриф все так же парит в вышине, широко раскинув могучие крылья.
«Он умрет через неделю от голода», — успокаивал себя орел, но дни сменяли друг друга, а гриф все так же кружил над домом орла. Он вынес горечь предательства, боль неизбежности, голод и усталость, и терпеливо ждал своего часа целых тридцать лет, и каждый день его угрожающая тень следовала за орлом по пятам. Тот нервничал, злился, но ничего поделать не мог. Пока однажды, засмотревшись на своего врага, орел не разбился грудью о скалу. Тогда гриф спустился и забрал у своего врага его ноги.
Теперь он мог спускаться с неба, когда хотел, но мертвые ноги оставались мертвыми и были слишком слабы, чтобы поймать живую добычу.
Но поскольку гриф теперь и сам был на треть мертвецом, он обрел способность пожирать мертвое, как живое. Никто не может, а он сумел. Любой другой, кто попробовал бы напитаться гниющей плотью, немедленно бы околел, но не гриф. Это был подарок богов за его терпение…
— Никто не может, а он сумел, — эхом повторил я себе под нос. — Потому что гриф был силен. И терпелив. Сила и магия — вечно все путают…
Я нутром чуял, что во всем этом есть скрытый смысл. Но ухватить его суть за хвост никак не удавалось. Я словно пытался напеть марш империи, а все равно получался похоронный.
Ну же, Даня, думай! Не зря тебе зеленый про грифа сказал. И про силу. Ой не зря…
— Хлеба вчерашнего нарежь? — донесся до меня будто откуда-то издалека голос Леандра.
Я рассеянно кивнул и отправился выполнять задание.
А Леандр принялся разбивать в пастообразную пряную массу яйца.
Тут негромко стукнула дверь, и в кухне появилась Ника, помятая и сонная.
Боже, какая же она была милая в этой своей сонности! Я б такую с удовольствием убаюкал…
— Утречка тебе, дочка! — широко улыбнулся Леандр. — Иди, садись к столу. У меня тут уже почти все готово.
Ника устроилась на стуле в углу и зевнула, как-то по-звериному высунув на мгновенье розовый язычок. В кудрявых волосах над виском я у нее заметил маленькое белое перышко, и решил пошутить:
— Кажется, кто-то сегодня ночевал в курятнике, — улыбнулся я и запустил руку ей в волосы, чтобы вытащить перо.
Того, что случилось дальше, я никак не ожидал.
Ника изменилась в лице, вся сжалась, как пружина, и отпрянула, будто испуганный зверек. С хорошеньких губок сорвался резкий пугающий звук, похожий на шипение.
А в копне ее волос, взъерошенных моей неловко дернувшейся рукой, выглядывало мягкое черно-розовое кошачье ухо.
Глава 12. Мир, которому я рад
Ника была кошкодевочкой.
Самой, черт ее побери, настоящей, живой кошкодевочкой с пушистыми ушками!
— Вот это да… — выдохнул я, и сердце мое радостно вздрогнуло и забилось быстрей.
Спасибо тебе, господи, за этот прекрасный мир! Впервые я был так искренне рад и благодарен вселенной, что попал сюда!
Все сумрачные мысли, какие до сих пор роились у меня в голове касательно собственного будущего и возможных перспектив, вдруг испарились, поднялись в воздух легким облачком и пролились в мою жаждущую душу живительным дождем надежды!
Потому что мир, где живут кошкодевочки, уже только из-за одного этого абсолютно прекрасен!..
Когда-то давно, когда я был еще совсем молод и похабен мыслями, у меня на телефоне стояла восхитительная заставка — прехорошенькая тян с кошачьими ушками бежала из экрана мне навстречу, и в глубоком вырезе ее платья ритмично колыхались большие упругие дыньки грудей.
Но тогда я еще не понимал истинной прелести нэко. Мне нравились волнующие картинки, где их щечки покрывал румянец и все такое.
Потом это увлечение прошло, и вторая волна на меня накатила уже после студенчества.
Тогда-то я понял, чем на самом деле цепляют эти девчушки с ушками и хвостиками. И это вовсе не рисованные дыньки. Это — милота! Запредельная, невероятная и трогательная. Помнится, кто-то из великих парил народ, что красота спасет мир. Нифига. Красота — она безотносительная, она просто стоит себе, как мост через Неву: поглядел, языком пощелкал, прошелся по нему — и по своим делам. Мир спасет только милота!
Вот смотришь на пушистого котика — и против воли руки тянутся погладить, защитить, накормить — и насрать, что в тебя могут впиться два десятка адских кинжалов из мягеньких лап. И ты все прощаешь, потому что — ну милый же!
А потом смотришь на красивую девушку — и руки тоже так и тянутся погладить и защитить…
А кошкодевочки — это же к-к-комбо! Это милота в квадрате, от которой сердце замирает и на глаза наворачиваются слезы умиления.
Короче, под натиском этих чувств я не смог устоять. Я протянул руку и… погладил черно-розовое ушко Ники — упругое, прохладное на самом кончике и такое мягкое!..
Ее злющие глаза широко распахнулись, и она мгновенно впилась мне в руку острыми белыми зубками.
А я стоял, как пьяный дурак, и с широкой улыбкой смотрел на грызущую меня кошкодевочку, у которой из копны волос проглянуло второе ушко…
— Милота-то какая!.. — с самой искренней нежностью выдохнул я.
И тут в нашу идиллию вмешался Леандр.
— Ника, брысь! — рявкнул он. — Совсем очумела девка!..
Хватка острых зубов мгновенно ослабла.
Ника отпустила меня и попятилась. Ее личико залил густой румянец. Она словно пришла в себя после какого-то помутнения. Низко опустив голову, Ника прижала ушки — о-оо, самые настоящие кошкодевочковые ушки! И торопливо спрятала их под волосами.
— Ты там как, парень? — встревоженно спросил старик.
— Да так, царапина. — ответил я, глядя на кровавые отметины на своей руке все с той же блаженной улыбкой, которая просто не убиралась с моего лица. — Мелочи…
— Это не мелочи, — строго заявил Леандр. — Их укусы скверно заживают и нарывают подолгу — особенность атакующих зубов.
И прикрикнул на Нику.
— Мазь неси, и бинты! Дурная голова…
Он ловко снял с огня кушанье, над которым возился — красно-оранжевая острая гуща проглядывала сквозь затвердевший белок, поверх которого влажно блестели крупные и выпуклые рыжие желтки. Медленным, плавным жестом Леандр поставил сковороду на воздух и движением руки отправил на стол в углу.
Девушка бросилась со всех ног из кухни. Через мгновение она вернулась с маленьким пузатым глиняным горшочком в руках и целой вязанкой белых тряпиц на шее, которых бы хватило не то что руку перевязать, но и всего меня превратить в мумию.
Постаралась, маленькая.
Леандр тем временем подкатил ко мне на своем стуле и, нахмурившись, осмотрел место укуса.
— Мда. Глубоко она тебя…
Ника, вся красная от стыда, спрятала глаза. И тихим вкрадчивым голоском сказала:
— Мяу…
Я ахнул.
— Так ты вовсе не немая?..
— Ну, как человек-то она безмолвная… — ответил за нее Леандр, намазывая мне на руку вонючую студенистую смесь, похожую на раздавленных улиток. — Эту морфу не для разговоров разводят, сам знаешь.
Моя улыбка тут же съехалась.
Я ничего такого не знал, но перебивать Леандра не стал.
— Говорить они могут, но только с тем, кого признают своим хозяином. А поскольку мастер Янус не очень-то хотел, чтобы ученики в школе знали, что у нас тут есть особь ее вида, было проще сказать, что девушка просто немая. Ники вообще-то здесь быть не должно, мастер ее не совсем законно выкупил у палача два года назад.
— А как она попала к палачу?
— Да понимаешь, когда Нику сдали в заведение, она в панике искусала половину гостей и обслуги. А за нападение на человека всем звероморфам полагается смертная казнь. Такие вот дела… А еще с нее взяли честное слово, что зубы свои она в школе показывать не будет — верно, Ника? — зыркнул старик на свою протеже из-за плеча. — Тебя же здесь никто не обижает. Вот какими глазами ты теперь будешь на мастера Януса смотреть, когда он узнает?..
— Он не узнает, — быстро ответил я. — И не только он. Я никому ничего лишнего не скажу, даже не сомневайтесь. Да и виноват я сам — нечего было руки тянуть, куда не просят. Да, Ника? Ты уж извини…
Она подняла голову и посмотрела на меня с такой нежной робостью, а ушки так трогательно приподнялись из кудрей, что я опять, как дурак, невольно протянул руку, чтобы коснуться ее макушки.
Но вовремя одумался.
И в тот момент, когда моя ладонь застыла в воздухе, Ника вдруг неожиданно сама коснулась ее виском, смущенно зардевшись и опустив глаза.