– О чем ты? – встревожился гений.
– Я прочел рассказ, как была написана книга. А самой книги, увы нет. Такое бывает?
– Дай сюда! – закричал Гимп и вырвал рукопись из рук Кумия.
Перелистнул страницы. «Серторий»… «Береника»… Едва Гимп прочел эти имена, как волосы у него на голове зашевелились. Неужели опять? Неужели напрасно он тысячу лет назад расправился с этими бунтарями?… В ярости он принялся мять и рвать страницы.
– Что ты делаешь? – закричал Кумий и попытался отнять рукопись, но Гимп оттолкнул его, и поэт свалился на пол между ложем и столом. Попытался встать, но так неловко упал, что не мог повернуться, и барахтался на полу, кляня гения.
Арриетту эту возня забавляла, и она рассмеялась. А Гимп уже щелкал зажигалкой.
Беспомощный, Кумий смотрел, как горит рукопись. Гимп тоже смотрел, как пляшут язычки пламени. И лишь только когда от белых страниц остался черный комок, перевел дух.
– Гений этой книги оказался необыкновенно силен. Просто фантастически! Едва явившись, он чуть не убил меня, – пояснил Гимп, и, обессиленный, опустился на ложе. Он как будто и не замечал, что Кумий пытается подняться. – Я должен был его уничтожить. Или он бы уничтожил меня. И Империю вместе со мною.
– Гений книги? – переспросил Кумий, наконец выбираясь из нелепой ловушки. – У книг есть гении? – Сердце его заколотилось в горле – то ли от страха, то ли от восторга.
– Ну да. А разве ты не знаешь, что едва начинаешь писать книгу, как у нее появляется гений. И умирает он либо вместе с рукописью, если книга не издана, либо вместе с последним экземпляром. Память о книге, как память о человеке, не продлевает гению жизнь. Лишь графоманские сочинения не осенены гением.
– Значит и мои книги… – задохнувшись от внезапного открытия, начал было Кумий.
– Нет, – оборвал его Гимп. – Теперь нет. Так было. Совсем недавно. А теперь – нет. Ныне гении больше не рождаются. Они только умирают.
– Что ж это такое! – воскликнул Кумий и почувствовал, что на глаза против воли сами наворачиваются слезы. – Выходит, больше нельзя написать гениальную книгу?
– Выходит, что нельзя.
– Почему?!
– Потому что в мире больше нет гениев. Кроме одного гения Рима.
– Да к чему тогда этот самый гений?! – Кумий плакал уже по-настоящему. – Я написал прекрасную книгу. Самую лучшую! Гениальную! И что же? Она превратится в серенькое ничто только потому, что написана в наше подлое время?! Что ж это такое…
Арриетта не вмешивалась в их спор, лишь подливала в свою чашу вино.
Гимп вдруг вскрикнул и закрыл лицо руками. Арриетта к нему обернулась. И выронила чашу. Та упала и разбилась. Одна из трех уцелевших чаш Кумия. Ну вот, явились! Одна бьет посуду, другой жжет чужие сочинения.
– Я ослеп, – простонал Гимп. – Я вновь ослеп.
– Знаешь, какой это библион! – стонал Кумий и тряс за плечо слепца. – Ничегошеньки ты не знаешь. А еще гений!
Глава VМартовские игры 1977 года
«По настоятельному требованию Бенита все сенаторы независимо от пола, возраста и здоровья записались в армию добровольцами».
«Сегодня день ковки щитов. Скачки в честь бога Марса. Диктатор Бенит заявил, что лично примет участие в скачках».
Валерия не обманула. Однажды вечером, заканчивая очередную страницу, Кумий заметил, что комнату наискось перечеркнула чья-то тень. Он поднял голову и увидел преторианца на пороге. Сердце остановилось. Холодный пот разом прошиб до костей. Кумий замер, так и не отыскав на клавиатуре нужную букву. Все мысли пропали. Окончание главы смыла из мозга волна животного страха.
– Привет, – сказал преторианец голосом слишком высоким для мужчины и слишком низким для женщины, и шагнул в комнату.
Тогда Кумий понял что это женщина-гвардеец.
Кумий ощутил бешеное биение крови в висках – ему казалось – голова лопнет. Сейчас лопнет и…
– Я – Верма, – сказала женщина в броненагуднике с мечом у пояса. – Из охраны Дома весталок. Меня прислала Валерия.
– Вот и хорошо, и хорошо, – залепетал Кумий и погладил себя по груди, успокаивая сердце, как встревоженную кошку. – Я ждал… я рад… я готов…
К чему готов? Что такое он мелет! Он замолчал и вопросительно глянул на Верму. Несмотря на странный наряд, женщина казалась красивой.
– Эти дары прислала Валерия. – Она поставила корзину на стол и уронила чашу. Предпоследнюю.
Кумий кинулся поднимать черепки и замер, глядя на стройные ноги Вермы. Красная туника выше колен ей очень шла.
– А что, гвардейцы из охраны Дома так же целомудренны, как и весталки? – спросил он, собирая черепки, но при этом умудряясь искоса поглядывать на ноги Вермы.
Быть наглее и настойчивее Кумий пока опасался – эта женщина могла размазать его по стене – буквально.
– Кто как. – Верма выкрутила из машинки начатый лист, пробежала глазами строки.
– А ты?
Она смерила его взглядом свысока (в смысле самом прямом) и ничего не ответила. Кумию показалось, что взгляд этот впечатал его в пол. Поэт решил не торопить события.
– Валерия предлагает отдать рукописи ей. В Доме весталок они будут в большей сохранности.
Кумий кашлянул.
– Не получится. Дело в том… что… ну… мои сочинения не для Дома весталок. Я их спрячу в надежном месте. А домну Валерию поблагодари, – добавил он с поспешностью.
– Как знаешь. – Верма отложила страницу.
– Отужинаем вместе? Поболтаем о литературе и о преторианской гвардии.
– Только не о гвардии, – запротестовала Верма.
– Хорошо, поговорим о любви.
Теперь Верма не возражала. Она сняла броненагрудник и перевязь с мечом. Кумий не мог оторвать взгляда от рельефных мускулов на ее руках, пока она вынимала из корзины холодную телятину, фрукты и запечатанные бутылки вина. А талия у гостьи была тонкой, и грудь очень даже заметно круглилась под военной туникой.
– Ты – самый красивый преторианец, которого я когда-либо видел, – не удержался Кумий от комплимента.
Чаша оставалась всего одна. Пришлось зайти к соседке и занять у нее две простенькие стеклянные чаши. Не разливать же фалерн в презренную глину.
Для пущей таинственности Кумий зажег свечи. Впрочем, электричество на его чердаке уже месяц как отключили за неуплату. И так они сидели вдвоем при свечах – сочинитель и женщина-гвардеец, пили фалерн, и ни о чем не говорили. Даже о любви. Верма никогда прежде не общаясь с сочинителями и боялась показаться невеждой. А Кумию было так хорошо, что он оставил обычную свою болтливость. Он лишь любовался длинной, будто выточенной из мрамора шеей Вермы и ее манерой встряхивать волосами.
– Почитай мне что-нибудь из твоего библиона, – попросила Верма, когда трапеза закончилась.
Кумий радостно кивнул, вытащил из пачки наугад страницу и принялся читать. Верма слушала. Он умел читать, и проза его звучала при чтении вслух, как стихи. Не из-за того, что Кумий слегка подвывал при чтении, а из-за внутренней напевности.
– Вкусно, – сказала Верма, когда он закончил и облизнулась, будто он преподнес ей плод айвы [86].
Матушка отворила Веру дверь и шепнула: тебя ждут. Он думал – Минерва пришла разобраться с яблоками. Но в таблине на ложе растянулся Курций. Он задремал, поджидая хозяина. Но заслышав шаги, тут же вскочил.
– Какое-нибудь дело? – спросил Логос, занимая ложе напротив префекта вигилов. – Угадал.
– И какое именно?
– Ты можешь прикончить Бенита?
– Нет.
– Почему?
– Бог не объясняет людям своих поступков. Люди их толкуют каждый как понравится.
– Однако ты спас императора от убийц.
– Я обещал защищать Постума Элию. Устранить Бенита я не могу.
– Это просто – пришить подлеца и спасти Рим.
– А Рим хочет этого спасения? Убью Бенита – его место займет Блез. Сейчас у нас умный подлец, будет жестокий дурак.
– А не можешь ты устроить как-нибудь так, чтобы это место занял Флакк?
– Не могу. Такое желание не заклеймить никому. Ни богу, ни человеку.
– Раз не можешь – тогда выпьем с горя. Что тут у тебя? – Курций взял со стола золотой бокал. – Запах изумительный. Не фалерн, но пахнет приятно. – Курций медлил. – Это она? Да?
Логос кивнул.
– Я не ослепну? Говорят, выпив это, можно ослепнуть.
– Это сейчас ты слеп. А выпив, прозреешь.
– Двадцать лет я ждал этого и боялся.
Курций помедлил и сделал глоток. Отставил бокал. Несколько секунд лежал с закрытыми глазами.
– Твое питье похоже на отраву. Теперь я буду смотреть на мир твоими глазами. Голубая сфера переместилась внутрь меня. И я должен каждый миг охранять ее и беречь. Но я человек. Что я могу? Зачем ты дал мне эту отраву, Логос, обнимающий весь мир?
– Это не отрава, – сказал тихо Вер. – Это пища богов. Побудь немного богом, Курций. Ты этого достоин.
Глава VIИюньские игры 1977 года
«Сенат постановил, чтобы преторианская гвардия присягнула не только императору, но и диктатору Бениту.»
«Сегодня в священно долине Олимпии, обсаженной оливами, открываются Олимпийские игры, которые продлятся пять дней. Бег, борьба, метание копья, диска, состязание колесниц – по-прежнему главные виды состязаний Олимпиады. Италия, как всегда, рассчитывает на самое большое количество венков из священной оливы.»
Он ждал ее с утра. Она приходила регулярно раз в десять дней, приносила деньги и корзину с яствами. Сегодня был такой день. Кумий побывал в термах и у цирюльника, купил новую тунику. Сегодня был его день – он знал это. Едва Верма вошла, Кумий схватил ее за руку и подвел к столу.