ила, какой там стоял холод и как облезала со стен краска.
Ее там жутко обкорнали, новая прическа совсем ее не украшала, а только уродовала, отрезанные волосы остались валяться у Дженнифер на растрескавшемся полу. Никаких меренг в «Беттиз», только лимонно-ячменная вода и шоколадные трюфели дома. Она плакала, плакала и…
— А сами вы не умели причесываться?
— Простите?
— Вы сами не умели заплетать косички?
— Мне было всего девять лет. Естественно, как следует не умела.
Нэнси со всей тщательностью расчесывала ей волосы по утрам, а потом еще вечером, перед сном. Это были минуты их счастливого единения.
У Берти в детстве тоже были длинные волосы. Так получилось само собой, потому что она никогда не водила дочку в парикмахерскую. Виола помнила, с какими нервами и суетой выпроваживала детей в школу: Берти вечно копалась, а Санни упрямился. («Почему бы вам не вставать чуть пораньше?» — говорил отец. А она, между прочим, и так не высыпалась.) Берти терпеть не могла маленькую массажную щетку, которая действительно плохо подходила для расчесывания. Когда щетка дергала за волосы, Берти начинала ерзать и визжать, а в результате выходила из дому растрепой. Правда, особой роли это не играло, потому что училась она в вальдорфской гимназии, куда все дети приходили не слишком аккуратными.
Виола содрогнулась от этих давно растерянных воспоминаний, которые неожиданно выплыли на поверхность: как она орала на Берти — «Причесывайся сама, если не можешь постоять смирно!» — и швыряла щетку через всю комнату. Какого же возраста была тогда Берти? Лет шести? Семи?
Эх, Виола.
Эти воспоминания, обрушившиеся на нее как гром среди ясного неба, тоже кололи ее в самое сердце, и без того истерзанное вечерними гулянками. («Неужели я была такой никудышной матерью?» — спросила она у Берти. «А почему в прошедшем времени?» — ответила дочка вопросом на вопрос. Что посеешь, то и пожнешь.) Очередной укол. Трещина на поверхности зачерствелого сердца Виолы расширилась до излома. Укол, еще укол. Конечно, нельзя сказать, что никто ее не любил (но ощущение осталось именно такое), никто не отлучал ее от любви — она сама себя отлучила. А ведь была неглупа и хорошо это знала. Что же будет дальше, вопрошал Голос Разума. Не начать ли…
— Ой, заткнись ты, — устало проговорила Виола.
Когда Берти уехала погостить к деду, отцу Виолы («Я у него жила, а не гостила»), он по старой привычке повел ее в парикмахерскую, откуда девочка вернулась со старомодной асимметричной стрижкой, прихваченной пластмассовым ободком. И сообщила, что очень довольна, хотя Виола подозревала, что это говорится исключительно назло ей. «Зато она может сама следить за своим внешним видом», — сказал тогда отец. У него, конечно, был пунктик в плане самостоятельности, ответственности каждого человека за себя.
Отец захрапел.
— Мне все же хотелось бы уточнить насчет слова «настороженность», — не унимался Грегори.
Виола вздохнула:
— Наверное, я неудачно выразилась.
Ее отца все любили. Хороший. Добрый. Но она-то видела: он убил маму.
— Вы хотите об этом поговорить, Виола?
Невразумительные празднества вяло подходили к концу; в палату зашли двое санитаров и спросили:
— Спатки будем или нет, Тед? — Словно продекламировали детский стишок.
— Да уж, выключите свет, — подхватила Виола, и санитары рассмеялись, как будто услышали остроумную шутку.
Оба были филиппинцами («говорим по-тагальски») и смеялись по любому поводу. Неужели Филиппины — такой счастливый уголок? Или эти санитары просто радовались, что унесли оттуда ноги? Или не понимали, что им говорят? Было всего шесть часов вечера — детское время. Один из санитаров держал в руках мужской памперс; они терпеливо ждали, чтобы Виола вышла из палаты. («Уважение достоинства проживающих — один из наших главных принципов».)
Когда отца подмыли и укутали одеялом, Виола вернулась в палату попрощаться.
— На следующей неделе меня не будет, — предупредила она, хотя с ним, похоже, не имело смысла говорить о планах на будущее, да и вообще о чем бы то ни было. — Я даже домой не заеду, — добавила она. — Улетаю в Сингапур, на литературный фестиваль.
Отец пробормотал какое-то «С… н…».
— Да, там будет солнечно, — сказала она, хотя прекрасно понимала, что он имеет в виду совсем другое. Не «солнце», а «Солнце» — ее сына, Санни.
От Сингапура до Бали рукой подать, говорила Берти. Если уж лететь в такую даль, почему бы не повидать «родного сына»? (И у Берти еще поворачивался язык называть мать «пассивно-агрессивной»!) Всего-то четыре часа, но время и расстояние играли роль лишь постольку, поскольку их можно считать метафорами. Что Виола и делала.
— Ну ладно, я пошла, — сказала она, с облегчением взглянув на часы. — У меня такси заказано.
Она легко поцеловала Тедди в лоб; скорое расставание сделало ее почти нежной. Отцовский лоб был сух и прохладен, как будто уже наполовину забальзамировался и мумифицировался. Рука дрогнула; иного отклика Виола не получила.
Внизу, загораживая собой выход, топталась старуха из числа ходячих мертвецов, которая разглядывала площадку, где можно было бы разбить полноценный сад для проживающих, если бы не устроенная там служебная парковка. Старуху Виола узнала и даже вспомнила имя: Агнес. Когда отец перебрался в «Тополиный холм», она еще сохраняла рассудок и заходила к нему в палату поболтать. Теперь у нее был мутный рыбий взгляд, а с языка слетала какая-то чушь.
— Здравствуйте, — приветливо сказала ей Виола. По опыту она знала, как трудно общаться с тем, кто смотрит мимо тебя, как будто это ты — призрак, а не твой собеседник; но делать было нечего. — Вы не могли бы посторониться? Мне нужно выйти, а вы немного загораживаете проход.
Агнес что-то пробубнила, примерно как Берти, когда разговаривала во сне.
— Вам выходить запрещено. — Виола попыталась слегка отодвинуть ее с дороги, но Агнес приросла к месту, как корова или лошадь. Виола со вздохом изрекла: — Вам же хуже будет. — И набрала магический код (1-2-3-4).
Агнес шустро скользнула за порог; не успела Виола сесть в такси, как старуха уже пробежала половину подъездной аллеи. Можно было только восхищаться такой волей к свободе.
Новенькая медсестра неуклюже выскочила из дверей и обратилась к Виоле:
— Вы, случайно, не видели Агнес?
Пожав плечами, Виола сказала:
— Увы.
Уехав последним поездом в Лондон, Виола наутро пропустила подзаголовок в газете «Пресс». Новостное сообщение затерялось среди фоторепортажей об уличных гуляньях в минувшие выходные и о юбилейных празднествах. Виола так и не узнала, что «из дома престарелых исчезла страдающая болезнью Альцгеймера восьмидесятилетняя пациентка. На обочине магистрали № 64 ее заметил автомобилист; полиция пытается установить местонахождение женщины при помощи камер наружного видеонаблюдения. Имя пациентки стационара домашнего ухода „Тополиный холм“ не разглашается. По сообщению представителя администрации стационара, в настоящее время проводится масштабное расследование с целью выяснения обстоятельств, позволивших пациентке выйти из охраняемого корпуса; других сведений от администрации стационара не поступало».
Виола в это время находилась в сингапурском аэропорту Шанги. Еще одна беглянка.
От вокзала Кингз-Кросс Виола взяла такси до отеля «Мандарин Ориентал» в Найтсбридже. Она решила заблаговременно пригласить Берти встретиться в городе.
— Поужинаем? В «Диннере», у Хестона Блументаля, в «Мандарине»? — (Вот уж где вещи называются своими именами.){144} — Я угощаю!
— Прости, не смогу, — ответила Берти. — Я занята.
— Так занята, что с родной матерью встретиться не можешь? — игриво упрекнула Виола. («Что посеешь, то и пожнешь».)
К ней вернулся ужас субботнего вечера. Грегори заявил, что у нее «невроз покинутости». («Из-за того, что ты нас покинула?» — уточнила Берти). Виолу затошнило.
А предложи ей загадать три желания — что она выберет?
Чтобы ее дети вновь стали маленькими. Чтобы ее дети вновь стали маленькими. Чтобы ее дети вновь стали маленькими.
Где-то над Индийским океаном она вспомнила яркий сон минувшей ночи. Ее занесло на вокзал, причем не на современный, а на какой-то допотопный — темный, чадный. С ней был маленький Санни, в нелепом красном пальтишке с капюшоном, которое он носил лет в пять-шесть; на шее полосатый шарф. (Да, согласна, одевала она его нелепо, довольны?) На вокзале была толчея, люди спешили на поезд, чтобы разъехаться по домам. Всем мешал турникет рядом с будочкой контролера. К платформе спускалась лестница, но ни самой платформы, ни поезда видно не было. В обязанности Виолы и Санни входило сажать людей в поезд, покрикивая и направляя их в нужную сторону, как пастушьи собаки направляют скотину в загон. Толчея прекратилась, люди потекли тонким ручейком, да и тот вскоре иссяк. Где-то внизу захлопнулись двери поезда, проводник дал свисток, и Санни, просияв улыбкой, поднял к ней личико: «У нас получилось, мамуль! Все успели на поезд!» Виола не имела ни малейшего представления, как толковать этот сон.
— Вам нездоровится, миссис Ромэйн? — спрашивала милая китаяночка-стюардесса.
В салоне первого класса все с тобой милы. За это и стригут с пассажиров такие деньги, подозревала Виола. У нее по щекам катились слезы.
— Очень грустный фильм. — Она указала пальцем на пустой телеэкран. — Можно мне чашечку чая?
Пройдя паспортный контроль и получив багаж, она устремилась к выходу и покатила за собой чемодан. Перед ней с шуршаньем разъехались двери зала прибытия. За барьером стоял таксист, держа над головой табличку с ее именем. Виолу ждал очень приличный отель, а на завтра или послезавтра — куда-то подевался листок с программой пребывания — было назначено мероприятие под названием «Встреча с автором» и чтение «небольшого ознакомительного отрывка» из новой книги, «Каждая третья мысль», включенной в план следующего месяца. Вроде бы в программе числились еще два «круглых стола». «Роль писателя в современном мире» и «Массовая и художественная литература: ложный водораздел?» Что-то в этом духе. Литературные фестивали, книжные салоны, интервью, беседы в режиме онлайн — нужно же чем-то занимать людей. Но и себя тоже.