Ладо соответствует немецкому Фрейру; песни, сопровождаемые означенным воззванием, возглашаются при встрече весны (на Семик и Троицу), и в одной из них воспевается приготовление пива, т. е. того опьяняющего, бессмертного напитка, который заваривают небесные духи во время весенней грозы[361].
У западных славян было в обычае при начале весны, прогоняя Морену (Смерть, Зиму), носить дедка и петь в честь его обрядовые песни; о нем рассказывали, что дедко всю зиму сидит в заключении в хлебных амбарах и поедает сделанные запасы, т. е. в зимний период времени он лишается своей производительной силы, успокаивается от своих обычных трудов и питает род людской старым хлебом[362]. С наступлением весны он выходит из заключения и начинает засевать землю и растить хлеба.
У болгар[363] существует поверье, что Дедо-Господь ходил некогда по земле в образе старца и поучал людей пахать и возделывать поля. Украинские поговорки: «пищить, як дидько в градовий хмари», «жене, як дидько витри»[364] – свидетельствуют о связи дедка с тучами и ветрами. Домовой, как представитель того же небесного пламени, низведенного на домашний очаг, известен на Руси под именем деда.
Под влиянием тех демонических свойств, какие издревле приписывались облаченному в мрачные тучи громовнику и домовому, и отчасти, может быть, под влиянием христианства слово дедко стало употребляться в значении черта; у Памвы Берынды стоит при этом слове такое объяснение: «сице бо нецыи обыкоша диавола именовати»[365], что подтверждается и народными поговорками и клятвами: «ходить, як дидько по пеклу» (вар. «шибаецця, як черт пекли»), «скаче, верещить, як дидько», «а сто дидькив у твои бебехи та печинки[366].
Нашему выражению: «Дид-Ладо» равносильно литовское didis Lado; didis, или didelis, значит великий, старейший[367]. Нестор дает Перуну первое место при исчислении языческих богов, без сомнения, потому, что с ним нераздельно было понятие о главном и старейшем божестве. Облачное небо, творящее громы и молнии, у всех индоевропейских народов носило название отца: pitâ Dyâus (Divas-pati было прозванием Индры), πατήρ Zεύζ, Jupiter; у славян великий старый бог, прабог[368]; у германцев Один (Вуотан)=Allvater – отец богов и людей, Aldafadhir – отец людей; Aldagautr – der Menschen Urvater, Ahnherr, Erzeuger, Top = der alte Gott или Vater; у финнов Ukko Jumala: Jumala – небо, Ukko – дед, старик, домовладыка[369], и вместе с тем собственное имя бога-громовника. Заслыша громовые удары, финны говорят: «Ukko pauha» (буквально: дед гремит), подобно тому, как шведы выражаются о громе: «Добрый старик или добрый отец едет!»[370]
Мифические представления о первозданных людях – дубе и ясене, о родстве души человеческой с стихийными существами, о лесных духах и девах, жизнь которых неразрывно связана с известными растениями, – повели к созданию разнообразных сказаний, повествующих о превращении человека и переходе души его в дерево или цветок. Вера в возможность подобных метаморфоз, наследованная от глубочайшей старины, была скреплена тем воззрением, какое имел древний человек на самого себя. Рождение дитяти и его медленное, постепенное возрастание сравнивал он с прозябанием дерева; отдельные части тела представлялись ему подобием тех отростков и ветвей, какие дает из себя древесный ствол. Такое воззрение засвидетельствовано историей языка. Семя служит общим названием и для зерна, из которого вырастает всякий злак и всякое дерево, и для оплодотворяющего начала в животных и человеке. Беременность уподобляется всходу посеянного зерна; так, в народной былине говорит жена богатырю Дунаю:
У меня с тобой есть во чреве чадо посеяно,
Принесу тобе я сына любимого…
Дай мне младенца поотродити,
Свои хоть семена на свет спустить.
В других песнях богатыри наказывают своей дружине избивать вражеское царство, рубить и старого и малого, не оставить ни единого человека на семена[371]. «Семячко» употребляется в областных говорах как ласкательное название дитяти[372]. О беременной женщине выражаются на Руси иносказательно: «покушала горошку», а в сербской песне, которую поют после родов, страдания родильницы изображаются следствием того, что она наелась бобов[373]. Рождение младенца уподобляется принесенному злаком или деревом плоду: понести плод – забеременеть, бесплодная женщина – та, которая не рожает. Встреча с беременной женщиной сулит пахарю урожай. По древне-германским законам такая женщина могла безнаказанно входить в чужой сад и вкушать плоды[374]; верили, что то молодое дерево, с которого первые плоды сорваны беременной женщиною, непременно будет урожайно[375]. Наоборот, лужичане советуют будущей матери съесть первый плод с дерева, чтобы счастливо выносить и родить ребенка[376]. Названия ноги, руки, пальцев и ногтей в санскрите объясняются уподоблением человека растению. Ногами человек касается земли и тем напоминает дерево, прикрепленное корнями к матери сырой земле; впечатление это выражено словом pâda (лат. pes, pedis, литов. pádas, готск. fôtus) – не только нога, но и древесный корень. Если ноги сравнивались с корнями, то самое туловище представлялось стволом, а руки казались отростками: санскр. câkhâ – рука и ветвь соответствует литовскому szakà (ветка) и рус. сук, сучок, пол. sęk южность шака – кисть руки; слово рика (пол. ręka) сближается с нем. Ranke – ветвь или плеть вьющегося растения. Сверх того, рука обозначается в санскрите сложным panća-cjakha (pancán – пять и câkhâ – ветвь, сук), т. е. имеющая пять сучков или пальцев; палец – kara-câkhâ, собственно: ручной сучок (kara – рука от kri – делать=делающая). Ноготь вырастает на пальце, как лист на ветке, и потому называется: kara-ruja (rui – расти) = растущий на руке[377]; наше ноготь, старин. нокть, литов. nagas, санскр. nakha от nakh – ire, se movere, т. е. растущий[378]. Рамень, раменье – лес, поросль, рáменный – боровый, лесной происходят от одного корня со словом рамо, рамена – плечи[379]; шкура в некоторых областных наречиях означает древесную кожу[380]; волоса народный эпос отождествляет с травою, а траву и цветы называет волосами земли.
Сравнивая зарождение ребенка со всходом посеянного зерна, поэтическая фантазия внесла это представление в народные сказки. Так, русский богатырь Покатигорошек и хорутанский Петр Бреборич (Peter Breborič) родились от зерен, съеденными матерями того и другого[381]. Осиротелая мать, у которой змей унес дочь и убил двух сыновей, идет нá реку и видит: катится по дороге горошинка и упадает в воду. «Божий дар!» – думает она, достала горошинку и съела; от того зерна понесла она плод и родила сына, будущего победителя страшных змеев. Валахская сказка[382] выводит героем королевича Флориана, или, выражаясь русским эпическим языком: Цвет-королевича. Некоторый король заключил свою дочь-красавицу в крепком зáмке, желая предохранить ее от обольщений. Королевне исполнилось шестнадцать лет, и красота ее была так всесильна, что когда она гуляла по саду, то цветы склоняли перед ней свои пестрые головки, птички замолкали в кустах и рыбы выглядывали из вод. Раз, когда королевна была в саду, подошла к ней незнакомая цыганка и подарила пучок прекрасных пахучих цветов. Красавица принесла цветы в свой терем и поставила в воду; вода сделалась пурпуровой, и на ней показались золотые и серебряные звездочки – точно такие, как душистая пыль, покрывающая лепестки цветов. Королевна выпила эту воду – и тотчас сделалась беременна и родила могучего сына, который так же поражает змеев, как наш Покатигорошек. Что такое сверхъестественное происхождение богатыря принадлежит к древнейшим мифам о боге-громовнике об этом свидетельствует предание о рождении Марса (Ареса), которым забеременела Юнона от прикосновения цветка; подобное предание встречается и в романской народной поэзии. Этот плодоносный цветок – молния, которая сверх того уподоблялась и фаллосу. «Илиада» рисует прекрасную картину любовного наслаждения Зевса-громовержца с облачной богинею Герою на вершине горы Иды:
Рек и в объятия сильные Зевс заключает супругу;
Быстро под ними земля возрастила цветущие травы:
Лотос росистый, сафран и цветы гиакинфы густые,
Гибкие, кои богов от земли высоко подымали;
Там опочили они, и одел почивающих облак
Пышный, златый, из которого светлая капала влага[383].
Новогреческая сказка[384] говорит о деве, рожденной в виде зернышка; из этого зерна выросло лавровое дерево, в котором и пребывала чудная дева, напоминающая собою дриад; по временам она выходила из своего родного дерева и снова возвращалась в него. Лавр был посвящен Аполлону. По свидетельству древнего мифа, Аполлон преследовал Дафну, и она, не желая отдаться его любви, превратилась в лавр: ноги пустили корни, тело облеклось корою, руки преобразились