Эпоху создания общегосударственных историй («Кодзики» и «Нихон сёки») с точки зрения текстовой деятельности следует признать как время господства исторического сознания. Практически все имеющиеся в нашем распоряжении нарративные прозаические тексты можно квалифицировать как «исторические», т. е. такие, где хронологическая последовательность является основным структурообразующим принципом. Всякий объект описания рассматривался во временном аспекте, а те явления, которые в историческом свете отразить было невозможно, не становились, как правило, объектом изображения. Общий мыслительный уровень культуры Японии был таков, что основным средством самоидентификации и самоосознания любой общественной группы и движения являлась именно история, а основу языка описания составляла хронология. Показательно, что несмотря на непрерывно увеличивавшееся влияние буддизма, VII–VIII вв. не оставили практически ни одного сколько-нибудь крупного памятника собственно буддийской религиозно-философской мысли. И это несмотря на указанную выше склонность буддизма к активной текстовой деятельности. Буддийские письменные памятники этого времени — это не рассуждения и не комментарии к сутрам, а истории храмов и жития, т. е. истории людей.
Повествование «Кодзики» и «Нихон сёки», точно так же, и тексты последующих официальных хроник (см. «Сёку нихонги» и «Риккокуси»), основное внимание уделяют истории «Центра», главное место в котором принадлежит фигуре императора, который позиционировался в качестве верховного жреца. Хотя хроники из состава «Риккокуси» составлялись на китайском языке, определенное количество наиболее важных императорских указов (в частности, интронизационные указы) были предназначены для устного оглашения и записывались иероглифами в их фонетической функции (см. сэммё). Именно за счет такого устного способа оглашения обеспечивалась их авторитетность и сакральность, ибо в результате ритуала интронизации (см. дайдзёсай) наследный принц становился «живым богом», объектом для поклонения со стороны своих подданных.
Сосредоточенность Центра на самом себе не означает, однако, что местная «история» полностью игнорировалась. Государство нуждалось в «каталогизации» своих владений. Подтверждением этому служат описания провинций Японии — «Фудоки», указ о создании которых датируется 713 г. Помимо указаний на географическо-хозяйственные особенности отдельных провинций, в «Фудоки» достаточно большое место занимает изложение местных мифов и преданий (особенно это касается текста «Идзумо-фудоки», который дает возможность судить о наличии синтоистских представлений и верований, отличных от тех, что зарегистрированы в официальных историях). Тем не менее, сам акт преподнесения этих текстов двору был действием ритуальным и символическим — он означал признание периферией власти Центра. Таким образом, вся текстовая деятельность этого времени использовалась государством для обеспечения собственного единства (подчинения периферии).
Несмотря на то, что мы обычно называем японское государство того времени «централизованным», не следует переоценивать степень его гомогенности. Оно было «централизованным» по своим интенциям, но для повышения его реальной управляемости еще оставался простор. Политическая элита прекрасно понимала это. Получая в собственные руки описание чужих прежде владений (а в это описание несомненно входили и данные, которые не подлежали ранее обнародованию), правящая элита Центра получала новый мощный рычаг для управления периферией — как практического, так и ритуального. Именно для этого и были нужны двору местные мифы, легенды и предания.
На рубеже VIII–IX вв. появляется сразу несколько сочинений, в которых коллективное прошлое отдельных родов является главным объектом рассмотрения. Основные ценностные установки составителей этих памятников имеют своим происхождением синтоистский миф. Среди этих сочинений наибольшим охватом прошлого отличаются генеалогические списки «Синсэн сёдзироку» (815 г). Эти списки явились во многом реакцией на составление других, запрещенных ранее к распространению генеалогических списков — «Вакан сорэкитэй фудзу» («Родословные списки японских и иноземных правителей»). Текст этого памятника не сохранился, но из других источников известно, что, согласно этим спискам, роды переселенцев из Кореи и Китая стали возводить свое происхождение к японскому синтоистскому божеству Амэ-но минака нуси-но ками. Возведение своего происхождения к синтоистским божествам должно было помочь переселенцам интегрироваться в замкнутую кровнородственную структуру японской аристократии, объединенной общим происхождением от божеств. Однако такая попытка иноземцев была сочтена японской аристократией за кощунственное нарушение собственных «божественных» привилегий, и переселенцы получили достойный «текстовой» ответ в виде «Синсэн сёдзироку», где они были обозначены не как «потомки божеств», а как потомки переселенцев из Кореи и Китая. В сознании составителей этого памятника лежала убежденность в том, что реалии социально-государственной жизни должны соответствовать мифологической генеалогии, в которой, разумеется, иноземцы отсутствовали. Таким образом, и в это время действенным средством осмысления социальных отношений (их регуляции) оставался синтоистский миф и вытекавшая из него система сакральной генеалогии, а несоответствие действительности мифу осознавалось как недопустимое отклонение от «пути древности». Стремление родоплеменной аристократии обезопасить себя от давления со стороны служилой знати (включая переселенцев с материка) приводило к еще большему усилению и консервации культа предков в ее среде, ибо только культ предков и сопутствующая ему система ценностей могли гарантировать наследственные привилегии.
К другим памятникам, в которых генеалогия и история рода составляет основу повествования, следует отнести историю могущественного рода Фудзивара («Фудзивара кадэн»), докладные записки «Когосюи» (род Имибэ), «Такахаси удзи буми» (род Такахаси). Во всех этих памятниках миф и история (квазиистория) выступают как главный инструмент для осмысления современных социальных реалий. Свидетельства письменных документов сделались к IX в. необходимым компонентом социальной жизни. В первую очередь обращалось к ним само государство. Того же оно требовало и от своих подданных. Грамотность к тому времени охватила чиновничество целиком (его численность составляла около 10 тысяч человек), и даже самые незначительные чиновники и роды (как, например, Такахаси) прибегали к составлению докладных записок для обоснования своих жалоб и претензий.
После составления хроники «Нихон сандай дзицуроку» («Истинные записи о трех императорах Японии», 895 г.), последней из «Шести национальных хроник» («Риккокуси»), составление официальных государственных хроник прекращается, ибо они выполнили свое предназначение — обоснование легитимности правящего рода и сложившейся социальной структуры, которая не допускала новых в людей в свое замкнутое образование. В то же самое время работа по фиксации, детализации и уточнению церемониальных и ритуальных правил придворной жизни продолжалась. Продолжалось и составление комментариев к основному законодательству (см. «Рё-но гигэ», 833 г.; «Рё-но сюгэ», вторая половина IX в.). Составляются и новые внутриведомственные инструкции, законодательным образом регулирующие правила функционирования государственного аппарата (см. «Дайрисики», 821 г.). Из памятников этого ряда особенно большое значения для реконструкции роли синто в жизни двора имеет свод «Энгисики» (927 г.), предоставляющий, в частности, богатые сведения по правилам отправления синтоистского ритуала (например, тексты молитвословий норито).
Показательно, что установления относительно синтоизма и его ритуалов попадали для носителей культуры в категорию законодательных текстов. Понимание ритуала как порядка, обычая, правила, закона является универсальным свойством архаического сознания. Таким образом, японская письменная культура объективирует сначала мифологический рассказ, а уже затем — ритуал. По мысли В.Н. Топорова, такая последовательность связана, вероятно, с меньшими возможностями естественного языка по описанию ритуала.
Синтоизм интересует по преимуществу отношения человека и божеств. Поведенческие нормы в высших стратах социума (а именно их объективируют прежде всего письменные памятники того времени) регулировались в Японии преимущественно правилами, выработанными конфуцианством и заповедями буддизма. Таким образом, сфера применения синтоизма была ограниченной, она актуализировалась только в строго определенном «ритуальном» пространстве и времени. В связи с этим текстовая деятельность, протекавшая в рамках синтоизма, была постоянно направлена на дефиницию ритуальных норм. Синтоистский раздел «Энгисики» есть проявление этой закономерности.
В «Энгисики» содержится также список святилищ (около 3000), которым оказывалась государственная поддержка и которым двор доставлял регулярные подношения. Такие святилища существовали во всех провинциях страны без исключения. Поскольку влиятельность и «сфера действия» синтоистских божеств ограничена в пространстве (отсутствие всемогущего божества монотеистического типа), возникла потребность в том, чтобы сеть таких государственных святилищ покрывала бы собой всю страну — только в таком случае могли быть обеспечены благоприятные климатические условия и богатый урожай во всей стране. Показательно, что, как это обычно и бывает в древнем и средневековом обществе, право на государственную поддержку и обязанность по ее получению не были разведены: власти решительно осуждали тех жрецов, которые «ленятся» путешествовать в столицу для получения приношений. Логика властей вполне очевидна: приношения (дары) двора были призваны обеспечить обратную магическую связь между сакральным центром и периферией.
Несмотря на ограниченные потенции синто в области текстопорождения, влияние письменной культуры (буддийской и конфуцианской) все-таки обнаруживало себя. Появлялись сочинения, повествующие об истории святилищ (например, святилищ