Удэн синто, призывали к активной социальной благотворительности.
Содержание многих подобных учений формулировалась зачастую в терминах синтоистской парадигмы, что позволило впоследствии классифицировать их по разряду синтоистских конфессий, однако большинство из них, как и прежде, имело эклектичный характер. Многие группы пытаясь, как мы уже отмечали выше, обеспечить себе официальное признание со стороны властей, стремились к аффилиации с одним из синтоистских «домов» — Ёсида или Сиракава, акцентируя в своих прошениях, подкрепляемых весьма существенными подношениями, именно свой синтоистский характер, даже если таковой и не был определяющим.
Вторым важным источником формирования новых конфессий синтоистского толка были многочисленные братства (ко 講), объединяющие почитателей той или иной святыни (например, священных гор Фудзи, Онтакэ, святилищ Исэ дзингу, Идзумо тайся и т. п.), на основе некоторых из них впоследствии сформировались новые конфессии — Фусокё, Дзиккокё, Онтакэкё, Идзумо ооясирокё и пр.
Существовал также класс независимых интеллектуалов, не стремившихся к созданию собственной религиозной группы и сочетающих в себе интерес к умозрительному знанию с активным участием в практической деятельности. Круг приложения их усилий был весьма широк — от сельского хозяйства до геополитики, от астрономии до экономики (напр. Бан Нобутомо, Ниномия Сонтоку и пр.). При этом синто и его истолкование являлось важным составным элементом их мировоззрения и основой как теоретических построений, так и практических рекомендаций в различных областях.
Одним из наиболее масштабных течений в утверждении почвеннической парадигмы была школа «национальной науки» (кокугаку). Первоначально ее последователи ориентировались на традиционные конфуцианские текстологические исследования, стремясь, точно так же как и конфуцианцы, отыскать в сохранившихся древних текстах идеальные образцы прошлого, должные стать ориентиром для настоящего (когаку 古学). Последователи кокугаку утверждали идею существования автономной японской культуры, (ничуть не уступающей, а то и превосходящей доминирующую китайскую), поиск и идентификация автохтонных элементов которой были их главной целью. Результаты, полученные «филологическим» крылом кокугаку в ходе анализа древнейших сохранившихся текстов, прежде всего поэтической антологии «Манъёсю» и хроники «Кодзики», прояснили многие особенности духовного мира японцев, но цельная картина не складывалась, многих элементов недоставало. Все последователи кокугаку признавали синто сердцевиной японской духовной традиции, но попытка воссоздать древнее синто (фукко синто) во всей полноте, необходимой для его функционирования в качестве полноценной самодостаточной религиозной традиции, освобожденной от спуда многовековых иноземных влияний, на основе лишь филологического анализа древних памятников оказалась недостаточной.
Попытка вычленить из существующего конгломерата верований и практик сугубо автохтонные — «синтоистские» — также не приносила до конца удовлетворительных результатов: многие элементы, необходимые для функционирования синто в качестве полноценной самостоятельной когерентной религиозной традиции, не были обнаружены.
Отчасти выход был найден в интерпретационном прочтении существующих древних текстов, прежде всего «Кодзики», которые стали восприниматься как заключающие в себе, кроме очевидного и поверхностного, еще и зашифрованный глубинный смысл, ключ к пониманию которого теперь предстояло найти, а также в непосредственных мистических опытах и контактах с уцелевшими носителями древней традиции (последний метод был в полной мере воспринят и применен в рамках «этнографического» почвенничества, т. н. синкокугаку уже в XX в.). Наиболее известной фигурой этого «эзотерического» крыла кокугаку стал Хирата Ацутанэ, считавший, что для полноценного функционирования синто ему прежде всего недостает позитивной эсхатологии. Разработав учение о существовании параллельного «сокрытого мира» (какурэё), он утверждал, что именно туда попадают души умерших после смерти, а не отправляются в пресловутую «страну мрака», описанную в весьма неприглядном виде в «Кодзики», и на чем настаивал его предшественник Мотоори Норинага, предпочитавший дословно и стоически следовать древним описаниям. Хирата Ацутанэ не был единственной яркой фигурой этого крыла, и своей громкой славой он обязан прежде всего своему зятю и последователю Хирата Канэтанэ, сумевшему создать после его смерти дееспособную организацию, имевшую широкую поддержку в провинции, но при этом старался максимально избегать различных эзотерических штудий, исходя, скорее всего, из политических соображений. Многие почвенники, стремившиеся к возрождению «древнего синто» (косинто) «эзотерическими» методами, были фактически вычеркнуты из официальной истории и поныне остаются вне поля зрения академической науки и отвергаются синтоистским истеблишментом. Вопрос о том, в какой мере их можно относить к школе кокугаку, и поныне остается открытым в виду неоднозначности трактовки самого этого термина. Как отметил британский ученый Дж. Брин, почвенничество в Японии не сводится к кокугаку, а кокугаку не тождественно почвенничеству[133]. Например, приверженец эзотерического толкования «Кодзики» и один из пионеров косинто Ямагути Сидо, сам не относил себя к кокугаку, не признавая профанных интерпретаций его «текстологического» крыла.
В период Мэйдзи был создан культ официальных «четырех великих мужей кокугаку», куда кроме представителей «филологического» крыла — Када Адзумаро, Камо Мабути, Мотоори Норинага — вошел лишь единственный «эзотерик» Хирата Ацутанэ, учение которого в угоду политической целесообразности было значительно выхолощено его ближайшими последователями, а принимавшие массовое активное участие в «реставрации Мэйдзи» члены его школы лишены какого-либо влияния и выдавлены из государственных органов.
В начале периода Мэйдзи была сделана попытка выстроить «теократическое» государство согласно идеальному (но никогда, судя по всему, не существовавшему) образцу, ярыми сторонниками которого являлись прежде всего последователи Хирата Ацутанэ и косинто в целом. Синто признавалось государственной религией, государь — ее первосвященником и одновременно «явленным божеством» (арахитогами), реализующим идеальный принцип «единства почитания божеств и политики» (сайсэй итти), а во главе всего государственного аппарата учреждалась Управа по делам небесных и земных богов (Дзингикан), которой отводилось место высшего административно-политического синтоистского органа. Однако вскоре проблемы реальной политики, связанные с построением национального государства и модернизации страны в условиях постоянной угрозы экспансии со стороны западных стран, вынудили прагматически мыслящую «светскую» правящую элиту отстранить от власти синтоистских фундаменталистов. Самый большой удар по их идеологии был нанесен в период пересмотра неравноправных торговых договоров с западными странами, когда последними было выдвинуто требование допущения свободы вероисповедования, что означало прежде всего дозволение на проповедь христианства в Японии.
Правительство Японии пошло на это, вызвав гнев многих почвенников, требовавших искоренения всех иноземных «еретических» вер. В самом начале периода Мэйдзи была предпринята попытка «разделить ками и будд» (симбуцу бунри) как на концептуальном, так и на институциональном уровне, сопровождавшаяся уничтожением многих буддийских храмов и предметов культа, причем в большинстве случаев скорее по инициативе снизу, чем по прямому указанию сверху. Дело заключалось не только и не столько в неприятии самого учения: буддизм, храмы которого правительством сёгуна были превращены в часть государственной машины, отвечавшей за регистрацию и наблюдение за благомыслием населения, воспринимался как часть старого истеблишмента, который должен быть уничтожен вместе с прежним режимом. Однако волна насилия, прокатившаяся по стране, достаточно быстро сошла на нет и былое мирное сосуществование было отчасти восстановлено — из синтоистских святилищ были убраны предметы буддийского культа, запрещены священники-монахи (сясо: и бэтто), ками больше не отождествлялись со своей «исконной основой» — буддами и бодхисаттвами — и были лишены своих прежних буддийских титулов типа гонгэн или бо:сацу, но при этом буддийскому духовенству не возбранялось служить в своих собственных храмах. Более того, перед лицом общего врага, каким виделось христианство, произошло объединение буддийского духовенства и синтоистских священнослужителей, а также рьяных последователей конфуцианства вместе с группой консервативных политиков, основавших в 1888 г. Общество Великого пути национального учения (религии) Японии (日本国教大道社) под руководством Каваи Киёмару. Главный их посыл заключался в утверждении взаимодополняющего триединства синто, буддизма и конфуцианства, которое и называлось ими «национальным учением» (国教).
Эта группа резко выступила против попыток правительства по сути разделить синто на его политико-идеологическую («государственный синто» — кокка синто) и религиозную составляющую («синто конфессий» — кёха синто). Со стороны правительства фактически была предпринята попытка создания гражданской религии в духе Жан-Жака Руссо или императорского культа в Древнем Риме, которая позволяла бы добиться единства страны через придание власти сакрального авторитета, равно признаваемого всеми гражданами вне зависимости от индивидуальных религиозных пристрастий. Одновременно объявление кокка синто «не религией» (非宗教)[134] позволяло правительству формально соблюсти принцип отделения религии от государства и свободы вероисповедования, закрепленный в Конституции 1889 г. с весьма существенной оговоркой — в той мере, в какой эти верования «не нарушают мира и порядка и не противоречат исполнению их долга как подданных». Все партикулярные интерпретации, так или иначе связанные с автохтонными верованиями японцев и потому, зачастую весьма условно и с большей натяжкой, отнесенные к разряду синтоистских, были юридически оформлены в качестве тринадцати (изначально четырнадцати) синтоистских конфессий (