От восхищения присутствующие разразились бурными аплодисментами. В этот момент по самолетам принялись стрелять миниатюрные пушки. И хоть никаких разрушений на макете не было, но звуки взрывов, вой сирен, скрежет металла воспроизводили реальную обстановку авианалёта.
Геринг возвышался над всеми на своем командном пункте и со всей серьезностью монументального лица принимал восторги, как оценку своего военного гения.
«Вот так скоро мы разбомбим все электростанции в России. И тогда действительно весь покорённый мир будет рукоплескать ему», — с гордостью подумал Альфред.
— Надеюсь, до крушения не дойдет? — спросила Хенни, закурив сигарету.
— Чего? — игриво спросил князь.
— Поездов, конечно… — со вздохом ответила ему.
После демонстрации гости потянулись назад на лужайку к оставленным столам. А Альфреда перехватил Гофман.
— Пошли, Герман хочет поговорить.
Они отстали от всех и направились к лифту, возле которого дежурил офицер. Кабина поднялась прямо в кабинет рейсмаршала. Через некоторое время появился хозяин.
— Ну? Как игрушка?
— Фантастика! — отреагировал Гофман. — Игра великого человека.
— Ошибаешься, моя игра весь мир, а это забава. Когда смотрю на макет, вижу всю огромную Россию. Наблюдаю за ней, как Бог Саваоф, и жду момента, чтобы вот так сверху прихлопнуть, — и он ударил ладонью с широко расставленными пальцами по большому глобусу. Правда, удар пришелся на американский континент.
Довольный собой, Геринг прошел за письменный стол, сел в кресло и кивнул Гофману:
— Показывай.
Гофман достал из пакета фотографии аварии и положил перед ним. Снимки произвели должное впечатление. Особенно крупно сфотографированное лицо Аделии в разных ракурсах.
— Она? — ткнул пальцем Геринг.
— Она, — подтвердил Альфред.
— Хороша… Как же ты так с мужем её… молодец… Любая женщина ждет завоевателя, склоняется перед ним, а все эти романтические вздохи-цветочки для слабаков. Женщина нужна, чтобы рожать детей. Но не просто детей, а героев во имя родины. И умирать им нужно не в старости, а вовремя. Их смерть, так же как и жизнь, нужна рейху. Поэтому мы никогда не станем дряхлеющей нацией… — Геринг еще раз взглянул на фотографии и словно опомнился: — Да… чего это я? Устал… Забирай.
Гофман собрал со стола фотографии.
— Мы тут с Альфредом еще потолкуем.
Фотограф с пониманием кивнул и направился к выходу из кабинета.
— И что, будешь жениться?
Альфред никогда не врал Герингу. Между ними установились доверительные отношения. Рейхсмаршал относился к нему, как к сыну, хотя и не демонстрировал это на людях.
— Надеюсь, что да, — подтвердил Альфред.
— Стоит ли? В наше время мужская жизнь намного интересней семейной. Другие задачи. Да. Нет, я и сам, как ты знаешь, и влюблялся, и терял, и снова любил. Только это всё отдельно. Жизнь слишком коротка, чтобы разменивать её на женщин…
После этих слов задумался и неожиданно его каменное лицо исказилось от боли.
— Вот… вот это от меня уже никуда не уйдет…
Геринг открыл ящик стола, достал аптечную коробку, положил на стол.
— Сделай укол…
Альфреду не впервой было вкалывать шефу морфий. Никто, кроме него, этого не смел делать. Геринг свято охранял свою тайну. Не хотел прослыть слабаком. Мучившие его боли иначе снять было нельзя. Да и привык. Потом, когда узнал о мучениях Альфреда, подсадил и его. Это их породнило.
После укола он некоторое время сидел с закрытыми глазами. Потом показал пальцем на ампулу:
— Давай тоже.
— Мне сейчас не нужно, — отказался Альфред.
— Счастливый. Забери с собой. Вдруг прихватит.
Альфред спрятал ампулу в карман. Геринг постоянно снабжал его наркотиками.
— Ладно, иди. Как-нибудь на днях познакомь с невестой. Может, что у вас и получится.
После укола Геринг уже не испытывал прилив энергии. Возникало отупение. Он чувствовал, что организм разваливается, и никаких средств собрать его не было. Оставалось только сжать волю в кулак и с головой погрузиться в дела войны, которую он надеялся закончить раньше, чем умрёт.
Глава тридцать первая
Франц несколько раз перечитал репортаж о своей смерти и остался доволен. Фотографии с места аварии впечатлили. Труп несчастного оценщика обгорел так, что никакая экспертиза ничего не определит. Теперь Франц стал недосягаемым ни для Москвы, ни для гестапо. Паспорт на имя Гюнтера Краузе у него был в кармане, швейцарские франки в чемоданчике. И только одна мысль не давала покоя — кто мог знать о его явке в доме Марты? Угроза маячила явно с немецкой стороны. Но теперь для всех он труп и может спать спокойно. Однако авантюрный характер не позволял Францу расслабиться. Он задумал еще одну операцию. Получилось, что после его смерти мыловаренный заводик в Австрии остался без хозяина. Наследника он не оставил и через некоторое время предприятие будет национализировано. Потерять такой устойчивый источник дохода Франц ни за что не хотел. Теперь нужно задним числом написать завещание на имя Гюнтера Краузе, зарегистрировать его и под этим именем войти в наследство. Провернуть такую авантюру без помощи Аделии ему не удастся. Но захочет ли она?
Франц в задумчивости налил себе рюмку обстлера. Выпил. Закурил сигару. Как-то ему нужно было снова стать нужным Аделии. Очевидно, Центр после его гибели подберет для неё другого куратора. Если Франц с ней не договорится, она легко его сможет сдать. Значит, нужно её чем-то заинтересовать. Лучше бы отказаться от этой опасной игры, но уж больно жалко было терять мыловаренный заводик. Поэтому нужно сидеть в Берлине и поджидать удобный момент. То, что будут искать пропавшего оценщика, Франца не беспокоило. Деньги, которые тот выдал за побрякушки, наверняка его личные. Просчитать его действия несложно. На следующий день он собирался заложить их в ломбард совершенно за другую сумму. Жена, конечно, напишет заявление в полицию о его исчезновении, но кто сейчас будет искать какого-то старого оценщика?
Деньги на жизнь у Франца были. Можно продолжать жить в «Эдене» и подобно пауку прясть тонкую паутину вокруг Аделии.
Сама Аделия решила больше не вспоминать о Франце. Когда-то Лида Померанец научила её одному нехитрому приёму. Чтобы забыть какой-то кошмар или неприятность в твоей жизни, научись засыпать с воспоминаниями об этом. Причем следовало до самых мелких подробностей прокручивать самое неприятное. Тогда всю ночь оно будет являться во сне. Утром об этом точно не захочешь больше думать. Но каждый вечер необходимо снова вспоминать. И так постоянно. Память будет постепенно умирать во сне. Медленно, но неизбежно. И в какой-то момент эта гадость перестанет сниться. Однажды просыпаешься без ночных мучений. Как только эти воспоминая покинут сон, душа и мозг от них совершенно освободятся.
Так Аделия и поступила. Прежде чем заснуть под охраной тишайшей сиделки, постаралась вспомнить о Франце все самые неприятные моменты общения с ним. И потом всю ночь во сне переживала их снова. Причем Франц пытался её задушить. Она все время чувствовала, как его руки тянутся к её шее. Это было невыносимо. Приходилось постоянно ускользать из его объятий. Он прикидывался, что хочет просто овладеть ею. Но Аделия ясно ощущала желание её задушить.
Когда проснулась, первым делом схватилась за горло. Сиделка заботливо склонилась над ней.
— Нет… нет… ничего… это во сне, — не столько её, сколько себя уверила Аделия.
Но как только в палате появился Альфред, первым делом рассказала ему об этом сне.
— Ерунда, надеюсь, он уже далеко.
— Наверное, даже кричала во сне от страха.
— В этом-то и ценность глухонемых сиделок. Их специально завели, потому что здесь лечатся только высокопоставленные персоны. А они во сне или в бреду могут выдать государственные тайны. А так никакой утечки информации.
Больше Аделия о Франце не вспоминала. Альфред рассказал ей о вчерашнем приёме у Геринга. О том, какое впечатление на рейхсмаршала произвели её фотографии. И что сообщил об их женитьбе.
— Ты женишься на мне? — вырвалось из груди Аделии.
— Да. И готовлю почву, чтобы все к этому отнеслись благосклонно.
— Для тебя это важно?
— Это важно для тебя. Чтобы никто не задавал ненужных вопросов о твоей прошлой жизни.
— Неужели мы будем мужем и женой? — впервые об этом Аделия подумала серьезно. — Это же невозможно…
— Почему?
— Потому что я об этом даже не мечтала.
— И не надо. Первое время нужно будет соблюсти приличия. Ты теперь вдова. Я снял для тебя квартиру. Так для проформы. Сейчас у меня все равно очень много работы. Но через пару месяцев всё закончится, и мы поженимся.
— Что закончится?
— Война.
— Неужели такое возможно! — Аделия от счастья закрыла глаза. В эту минуту она действительно забыла не только о Франце, а и о войне, страданиях, и даже родителях.
Альфред сел рядом, приподнял её, прижал к себе и поцеловал в губы.
— И мы никогда, никогда не расстанемся? — шептала она, заплетающимся от счастья языком.
— Никогда. Мы и так пережили слишком много.
— Все пережили… Как думаешь, — спохватилась Аделия, — они от меня отстанут?
— Кто? — не понял Альфред.
— Ну те, в Москве… наши… кто послал меня сюда.
— Не было этого. Франц исчез, значит, связь с тобой прервалась. Ты больше никому не служишь. Только мне. А я сумею тебя защитить.
— Но ведь для всех я — предатель?
— Еще чего. Ты никого не предала. Просто изменилась ситуация. В Москве о тебе уже забыли. Тоже мне ценный агент, — рассмеялся Альфред. — Собирайся, врач позволил забрать тебя.
— Ура! — закричала Аделия и вскинула вверх руки.
Альфред ошибался, когда предположил, что об Аделии забыли. В кабинете на Лубянке было собрано специальное совещание по деятельности агента «Литораль». Смерть Франца, то есть майора Василия Полотнова вызвала противоречивые мнения. Одни считали, что это провал операции, другие, что именно он затягивал процесс внедрения агента.