Кахан вздохнул и прошел мимо нее к деревянному чурбану, стоявшему перед дверью, и взял топор для рубки, вполне подходивший для старого дерева. Он не мог не подумать, что, несмотря на все его желания, он очень часто брал топор в руки.
– Почему ты здесь, а не сражаешься за новых Капюшон-Рэев? – Он положил полено и опустил топор. Расколол дерево. Поставил новое полено. – Ведь именно этим заняты возрожденные – они сражаются.
– Новые Капюшон-Рэи. – Она сплюнула на землю. – Вот так меня волнуют Капюшон-Рэи, те, что есть, те, что будут, и те, что были до них. – Хотя он сосредоточился на дереве, Кахан чувствовал ее взгляд, словно это был свет, обжигавший его кожу. – Капюшон-Рэи сделали меня такой, возрожденной, – я ничего не ощущаю, в том числе вкуса. Я не знаю жара или холода и оживаю, только когда убиваю. Смерть напоминает мне, что значит быть живой.
– С Капюшон-Рэями, которых ты презираешь, можно найти очень много смертей.
– Я буду убивать, если у меня появится шанс.
– И все же, – он снова обрушил топор вниз, – ты утверждаешь, что не намерена убить Кахана Дю-Нахири, которого ищешь. Ты называешь его Капюшон-Рэем и говоришь, что ненавидишь их.
– Ты другой. – Она смотрела ему в глаза.
– Я фермер и лесничий, и все.
Она не пошевелилась.
Ее неподвижность была неправильной, какой-то противоестественной. Как если бы она выпадала из мира, но стоило ей начать двигаться, как она снова становилась его частью.
– Мертвые следуют за нами грандиозной процессией, Кахан Дю-Нахири, и не прекращают говорить, просить, ненавидеть. В нашей прежней жизни, до того как мы возродились, мы служили леди Яростного Цветения, и лишь немногие воины могли с нами сравниться. Сейчас их осталось совсем мало. Мы предлагаем тебе свои услуги в качестве стражей, убийц и для любых других целей. Ты Кахан Дю-Нахири. Капюшон-Рэй поневоле. Огонь Круа.
Топор снова опустился.
На этот раз он позволил лезвию войти в более мягкое дерево чурбана и повернулся к возрожденной:
– Если я тот мужчина, о котором ты говоришь, мне едва ли потребуются стражи, разве не так?
Она кивнула.
– Ты так думаешь, но недооцениваешь силы, которые они направят против тебя. Капюшон-Рэи поднимаются, они не выносят других претендентов или соперников. Горят монастыри и лесные святилища. Урожай становится ядовитым. Земля трещит и ломается. Глубина мрака, который несут Капюшон-Рэи, меняется, но я не видела прежде ничего подобного.
– Я не Капюшон-Рэй.
– Я чувствую смерть, Кахан Дю-Нахири, – сказала она, – и она приближается к тебе. Ты можешь отрицать то, кем являешься, но смерть приближается. Ее невозможно остановить.
– Я еще раз повторю: я не тот, кем ты меня считаешь, ты совершаешь ошибку, вот и все. – Он посмотрел на нее, кожа на его руках покраснела и зудела после ударов топором. – Я не несу смерть.
Она пожала плечами и соскользнула со стены.
Затем опустила забрало, и он посмотрел в закрытое лицо из полированного дерева. Красивое, наверное столетнее.
– Люди не приносят смерть, Кахан Дю-Нахири. Смерть – не товарищ. Она приходит незваной. – Когда она встала, копье упало, она ногой подбросила его, и оно уверенно легло в руку. – Многие мои товарищи мертвы, однако мы еще живы, – продолжала она. – Хотя смерть – единственное, чего мы хотим.
– «Мы»? – спросил Кахан, который снова взял топор и огляделся.
Только теперь он увидел еще одну фигуру у кромки леса на западе, одетую так же, как стоявшая перед ним женщина, с умиротворенным лицом, начертанным на полированном дереве забрала. Возрожденная увидела, что он заметил ее спутницу, и кивнула.
– Любой может умереть, возрожденная, – сказал он, кивнув в сторону деревянного чурбана. – Положи сюда голову, и я ее отрублю. Затем брошу твои останки в огонь и превращу их в пепел, если ты действительно хочешь освобождения.
Она не подняла забрало.
Когда она заговорила, ее слова прозвучали немного невнятно. Она сказала ему, что ничего не чувствовала, но он уловил в ее голосе печаль. А за ней скрывалось нечто большее, какая-то невероятная тоска.
– Неужели ты думаешь, что нам это не приходило в голову? – Она показала копьем на другую возрожденную. – Мы с ней испробовали все возможные варианты смерти. И всякий раз возрождались, иногда через день. Порой через сезон. Или через год. А наши тела оставались такими же, какими мы были перед смертью.
– И что, по-твоему, я могу сделать? – тихо спросил он.
Ее голос наполнял такой ужас, что он забыл про собственную ложь о том, кем был раньше.
– Капюшон-Рэи нас возродили, Кахан Дю-Нахири. Вот почему мы рассчитываем, что, если окажемся достаточно полезными, если долг будет так велик, что даже Капюшон-Рэи не смогут его отрицать, ты найдешь способ покончить с нами.
Несколько мгновений он не находил слов.
Кахан откашлялся, положил топор на чурбан и почувствовал, что отчаянно дрожит. Воздух вдруг показался ему более холодным, чем всегда.
– Я не тот, кого вы ищете. Я всего лишь лесничий. Фермер.
Она коротко кивнула.
– Сейчас да, – сказала она. – Но знай: когда мы тебе понадобимся, когда ты примешь то, что неизбежно, позови нас, и мы придем.
– Вы будете ждать очень долго, – сказал он.
– Время, Кахан Дю-Нахири, это то, чего у нас с избытком. Ты нас позовешь.
– Я даже не знаю твоего имени.
– Меня назвали в честь моей богини, а когда наша леди Яростного Цветения исчезла из памяти людей, то же самое произошло и с моим именем.
– Тогда я тебя не позову, – сказал он.
– Какое имя ты мне дашь, Капюшон-Рэй?
– Нахак, – сказал он – имя само слетело с его губ.
Он сам того не желал, словно за ее вопросом стояло нечто большее. Словно оно заставило его произнести имя из прошлого, имя давно умершей, той, которой так ему не хватало.
– Хорошее имя, Кахан Дю-Нахири, оно из твоего прошлого?
Он кивнул.
– Оно вполне подходит, ведь мы оба знаем, что это приведет смерть к твоим ногам.
Она повернулась и пошла прочь, не оглядываясь, и к ней присоединилась ее спутница, стоявшая у кромки леса. Он смотрел им вслед, пока они не исчезли в Вудэдже, потом вернулся в дом и сел за стол. Кахан зажег смоляную лампу и стал смотреть в огонь.
Как же глупо было думать, что он сможет здесь остаться.
Если возрожденные знали, кто он такой, значит, это известно и другим.
Солдат прислал не Харн. Его прошлое приближалось, и ему следовало уйти или встретить его. Он будет скучать по этому месту, наиболее близкому к тому, что он мог назвать домом с тех пор, как его бросили монахи Зорира-Идущего-в-Огне.
Он сложил сумку, необходимый минимум для выживания, после чего позвал Сегура. С гарауром, обернувшимся вокруг его шеи, он направился в свою рощу в лесу. Там он подошел к святилищу, постаравшись его не повредить, а потом руками, как хисти, принялся копать землю, чтобы достать монеты, которые спрятал там на случай нужды.
– Ну, – сказал он Сегуру, – этот день наконец пришел.
Он спрятал монеты в кошель, который носил на теле, потом встал и огляделся. Подумал о других тайнах, погребенных под землей, глубоко вздохнул, повернулся и зашагал в сторону Харна. Леорик наконец получит его ферму; ему не хотелось это признавать, он жалел, что вынужден покинуть это место. Единственное, которое наполняли счастливые воспоминания. Он жил здесь до тех пор, пока ему не исполнилось шесть лет.
У него остались туманные воспоминания о том времени, но он не сомневался, что у него были хорошие родители. Они о нем заботились.
Он помнил, что они много смеялись, водили его в Вирдвуд и научили навыкам, которыми он пользовался до сих пор.
Но после того как его оттуда забрали, Кахан редко смеялся – Зорир был суровым судьей и плохо относился к легкомыслию.
Все было серьезным и трудным. То, кем ему предстояло стать, поглотило его детство. «Быть может, только дети бывают счастливы, – подумал он. – Возможно, проклятье людей в том, что они становятся более серьезными и печальными по мере того, как стареют. Может быть, это благо, что Нахак умерла именно тогда».
Утром он вернулся в Харн, подошел к Тилт-воротам, где его остановили стражи.
– Тебе больше нельзя сюда входить, лесничий, – сказала Гассен, преградив ему путь копьем, – по приказу Леорик Фарин.
– Передай ей, что я сделаю то, что она хочет, – сказал Кахан. – Я буду охранять торговцев и помогу деревне.
На лице Гассен появилось удивление.
– Хорошо, – сказала она. – Подожди здесь.
6
В шпиль-городах Круа, таких как Харншпиль, и его сестрах на юге было принято, что чем человек богаче, тем ниже в шпиле он жил. И это правда, думала Кирвен, что, находясь выше, ты лучше все видишь и дальше находишься от вони города, но имелись и недостатки. Главным образом из-за того, что шпили были старыми и часто рушились, а чем он ниже, тем у тебя становилось больше шансов уцелеть, если он рухнет.
Харншпиль, как и все шпиль-города, имел форму короны. Восемь черных стволов с неровными, точно кора деревьев, стенами устремлялись к небу вокруг центрального, более толстого шпиля и заканчивались острыми, как игла, вершинами. Точнее, таким был Харншпиль когда-то. Теперь осталось пять шпилей, они заросли ползучими растениями и небольшими деревьями, которые удерживались, запустив корни в стены, проделывая свою медленную, разрушительную работу.
Упавшие шпили Харншпиля лежали, подобно скелетам, окруженные длинными домами людей, которые жили там и работали. Каркасы зданий, естественно, также не пустовали, они служили удобным закрытым пространством для рынков и казарм, а также жилищем для тех, кто был достаточно богат, чтобы забрать их себе, но не слишком, чтобы претендовать на сами шпили, находившиеся во владении Рэев и старых семей, которые их построили.
И также верно, думала Кирвен Бан-Ран, пока поднималась по винтовой лестнице центрального шпиля – ноги у нее болели, а сердце стучало – чем выше ты поднимался, тем большую тревогу вызывал шпиль. Она не понимала, как рассуждали те, что построили шпили; какой утраченной мудростью они обладали – вероятно, она повредила их разум.