Яркое сияние.
Сначала туманное, словно свет неба проникал сквозь полог леса. Потом ярче, пока Кахан не оказался на прогалине своего разума, – боль отступила, так тает снег на земле. Он почувствовал спокойствие, тепло и умиротворение.
– Кахан, проснись, Кахан.
Он не хотел.
– Кахан, проснись.
Граница леса и голос задрожали, подобно шелесту листьев под холодным ветром, – он не мог его ослушаться.
Открыл глаза.
И увидел над собой юное лицо Венна, на котором появились морщины.
– Ты жив, Кахан?
«Венн», – громко ответил он в своем сознании, но с его губ слетел лишь едва слышный шепот.
– Ты снова предельно утомил себя, – сказал трион. – Я отдал тебе немного своей силы. – Теперь, когда он произнес эти слова, Кахан почувствовал, как много Венн отдал на исцеление раненых. Его кожа стала сухой, словно могла начать отслаиваться от любого прикосновения. Скулы заострились.
– Я должен встать и сражаться…
Но когда Кахан произнес эти слова, то понял, как глупо они звучали.
Сейчас он даже говорил с трудом.
– Они не атакуют, Кахан, – сказала Юдинни, появившаяся за спиной Венна.
– Мы не знаем почему, – заговорила Фарин. – Но форестол Анайя готовит людей к отражению новой атаки.
– Я…
– Мы должны тебя перенести, – сказал Венн. – Я сожалею, тебе будет больно. Но так нужно.
Он ничего не успел ответить, руки подхватили его и потащили по полу.
Его ноздри наполнил запах горящей плоти, разум ощутил чужую боль. У него не осталось сил, чтобы ее блокировать. Он увидел тело, лежавшее напротив. Дайон, помощник Фарин.
Завитки дыма поднимались над его лицом, угли Рэя продолжали жечь его плоть.
– Вам конец, вы разгромлены! – послышался голос снаружи.
– Кахан, – сказал Дайон, с трудом преодолевая собственную боль. – Венн говорит… – он сделал вдох и зашипел от боли, – что ты берешь силы… – он снова зашипел от боли, – от жизни. – В его карих глазах плескалась боль.
Снаружи снова донесся голос. Рэй Галдерин.
– Отдайте мне триона. Отдайте Кахана Дю-Нахири. И я обещаю быструю смерть всем жителям вашей деревни.
– Я не стану… – Кахан говорил с таким же трудом, как Дайон.
Рука Дайона сжала плечо Кахана, и его потрясло, что этот человек все еще был способен шевелиться. Его почерневшая кожа шла трещинами от малейшего движения, медленная струйка крови ползла вниз, пока ее не остановил жар тела. Жизнь пульсировала между ними.
– Дар Звездной Тропы, – тихо сказал Дайон. – Возьми мою жизнь ради Харна.
– Я не могу, – ответил Кахан. – Я обещал не брать…
Рука на его плече, комок боли и страдания, сжалась.
Жар Дайона обжигал кожу Кахана, соединяя их. На миг между ними возникла необычная общность.
– Дар, – сказал Дайон, его глаза умоляли Кахана, – не тебе. Моим людям. Я совершил ужасную ошибку.
– У меня осталось две сотни солдат, – снова послышался голос Галдерина. – Отдайте мне то, что я требую, или я сожгу дом, в котором вы прячетесь.
– Я не хочу это…
– Мне все равно. – Теперь в голосе Дайона, несмотря на боль, появилась страсть. – Мы с тобой привели сюда врага. Не отказывай мне.
– Я сожгу всех, кто сумеет выйти! – крикнул снаружи Галдерин.
– Я не могу украсть жизнь у другого человека. Это…
– Не можешь… украсть… дар, Кахан Дю-Нахири. Прими его.
– Вы будете умирать целый сезон! – продолжал кричать Галдерин.
– Возьми ее… – прошипел Дайон. – Избавь меня от мучений.
На миг через прикосновение Кахан почувствовал его боль.
И отчаяние.
– Будет больно, – сказал Кахан.
– Не может… быть хуже, – сказал Дайон, – покончи с моими мучениями.
Рядом стоял Венн, не спуская с него взгляда. А чуть дальше – Юдинни и Фарин. Он не знал, чего они ждали. Он знал, что жизни одного человека будет недостаточно. Возможно, он сумеет подняться на ноги и некоторое время сражаться. Быть может, он им должен.
– Пожалуйста, – сказал Дайон, поднимая обугленную руку, – погаси… огонь.
Нам это необходимо.
Что ему оставалось делать?
– Закрой глаза. Я отправлю тебя на Звездную Тропу, Дайон.
Его глаза закрылись. Кахан сделал вдох, а потом принял предложенный ему дар.
Но за жизнью Дайона…
Оказалась ловушка.
Дар, пусть и нежеланный, был невероятно щедрым. Колодец столь глубокий, что Кахан начал в него падать, хотя отчаянно пытался сопротивляться.
Еще одна жизнь поджидала его, соединенная с Дайоном прикосновением. А за ней другая – и еще одна. Кахан попытался освободиться. И не смог. За волей Дайона вставала могущественная сила духа.
Все люди Харна, чьи раны направляли их на Звездную Тропу, приняли решение отдать свои жизни за тех, кто еще жил, и тяжесть их воли не позволяла ему им отказать.
Он пытался, но здесь присутствовала не только его собственная воля – капюшон хотел уцелеть, и для этого ему был необходим Кахан. А чтобы Кахан жил, требовалась сила, и когда ее предложили, капюшон ее взял.
Кахан стоял в вихре жизней, обтекавших и вливавшихся в его тело. В нем собралось больше силы, чем в течение всей его жизни, десять, двенадцать, шестнадцать, восемнадцать, двадцать, тридцать жизней – люди отдавали ему свое могущество. И что-то в их даре, в этом желании усиливало его. Они ушли из жизни, оказались за пределами его досягаемости, он не чувствовал их боли, ненависти, гнева или страха.
Все было совсем не так, как прежде.
Мир потемнел вокруг него.
Кахан нашел себя.
В глубине леса
– Твоя сестра мертва, Кахан Дю-Нахири. – На лице Скиа-Рэй непроницаемое выражение, когда она смотрит на тебя со своего высокого трона. – Ее убил разбойник. За хлеб, который она держала в руке. Хлеб, что несла для тебя. – Ты ощущаешь ни с чем не сравнимую боль. Словно горишь. Словно что-то пожирает тебя изнутри. – Ты полон гнева, и у тебя есть на то все основания.
Она не смотрит на тебя, ее взгляд направлен куда-то над его головой, а служители, прячущиеся за масками и плащами, размахивают курильницами с травами, отчего у тебя кружится голова.
Здесь так жарко. Твои суставы горят, однако ты дрожишь, словно замерзаешь.
За Скиа-Рэй стоят ее муж и трион. Они смотрят на тебя.
Твой гнев усиливается. Вся боль, вся несправедливость и утраты твоей жизни соединяются в единое целое.
Перед тобой ставят мужчину.
– Это убийца, Кахан.
Убийца не может говорить, ему отрезали язык. Ты испытываешь к нему обжигающую ненависть, ведь он отнял у тебя Нахак, твою сестру. И за многое другое, о чем у тебя даже нет представления. Ты не понимаешь, что тобой манипулируют, подводят именно к этому моменту. Конечно, не понимаешь, потому что ты ребенок и рассуждаешь как ребенок. Ты смотришь в глаза, которые умоляют тебя не делать то, что ты собираешься сделать.
Я умоляю тебя не делать то, что ты собираешься сделать.
Не делай этого.
Но ты молод, полон боли и гнева. И тогда мой голос был тише.
Ты помнишь, Кахан, как я нашептывал тебе на ухо? Просил не делать этого?
Не делай этого. Не выбирай путь уничтожения. Путь порока.
Ты не послушал.
И стал огнем.
Ты огонь, Кахан.
Ты всегда им был.
Он рыдал.
Он кричал.
Он горел.
Он рос.
Огонь расцветал в нем, но не тот, который он знал. Может быть, дело было в том, что они ушли добровольно, – он не знал. Он чувствовал, что становится чем-то большим, чем прежде, не просто огромным и могущественным, но аватаром этих людей, их жизни. Он стал тем, через кого они будут отомщены, и с ними вся деревня, все свалившиеся на них несправедливости. Отмщение.
У него было очень мало времени и еще меньше контроля. Силы оказалось слишком много.
Между тем Галдерин за стеной дома заканчивал свою речь:
– Приведите тех, кого я хочу! Или вы будете медленно умирать.
Рэи ходили между солдатами, строили их.
Голос Анайи:
– Мы уже дважды вас победили. И сделаем это еще раз.
Барабаны били так же отчаянно и громко, как колотилось его сердце. Жители деревни собрались в плотную группу, приготовившись сражаться и умирать. Последние форестолы проверяли луки и оставшиеся стрелы. Солдат Рэев наполняло возбуждение, они не сомневались в скорой победе. Хеттон испытывал ужасный голод. Остальные Рэи радовались тому, что находились здесь, предвкушали, как они припишут себе победу. Сорха уцелела, но она удалялась от деревни, маленький водоем пустоты в паутине Раньи. Корнинги прятались в лесу.
Кахан уже понял, что именно Юдинни выпустила стрелу, которая ранила Сорху, и чувствовал тихую гордость за ее меткость. Венн предложил создать группу людей, которые отдадут ему силу своих уходивших жизней. Фарин сумела их убедить. Они с Венном радовались, что он получил ранения в сражении, в противном случае им не удалось бы его уговорить принять их дар. И только отчаянное положение позволило этого добиться.
Ему бы следовало испытывать гнев. Возможно, он придет потом.
Но сейчас Кахана не волновала мораль, причины и следствия. Он знал лишь, что ему предстояло сражение, которое они пока проигрывали.
Теперь они не потерпят поражения.
Мы больше, чем огонь.
И капюшон. Они стали единым целым. Разрушение, равнодушие, жестокость заключались не в том, чтобы забрать силу, а в том, как это сделать. И как с ней потом поступить.
До сих пор Кахан гасил горевший у него внутри огонь, но теперь он горел жарко, чисто и сильно – по-другому. То не был огонь уничтожения. Не тот, что пожирает. Огонь жизни.
Она пылала вокруг него. Он чувствовал ее. Видел.
Все вокруг пересекали черные и белые линии паутины Раньи. Сотня точек указывала ему на жизни селян и солдат, и все они горели одинаково, бело-желтым пламенем.
Он ощущал хеттона как искажение паутины, что-то неправильное. Рэи были на них похожи, но не настолько полны порчи, хотя она