в них присутствовала. Кахан чувствовал это и знал, что даже с силой, которая текла сквозь него, ее будет недостаточно. Он владел огнем и мощью, но их наполняла ярость. Как если бы ему предстояло при помощи молота сделать ювелирное украшение.
Он встал.
Он пошел.
Он двигался.
Он горел.
Путешествие из внутренней части дома наружу стало самым долгим в его жизни. При каждом шаге ему приходилось сдерживать огонь.
У тебя были годы практики.
Он видел селян – и одновременно не видел. Он видел Рэя Галдерина и его войско – и не видел их. Он существовал и находился вне этого мира. Рэи приближались, пришло время покончить с этим. Но, несмотря на то что сила изменилась, он знал лишь огонь. Он станет взрывом. Огромной, неотвратимой, обжигающей волной.
Огонь в переулках, дверях и окнах, на крышах. Никто не спасется. Набирающее силу пламя, которое промчится по всей деревне, пока не сгорит все – кроме тебя. Ты останешься стоять в дымящемся черном круге, где когда-то те, кого ты знал, проводили с тобой время.
Это не должно повториться. Такого быть не должно.
Последние усилия. Они идут, идут, но защитники смотрят на него. Он видит себя, а они видят его. Мерцающая фигура в белом, почти ослепительная, чтобы смотреть на нее, его глаза – два пожара, из которых изливаются жар и туман.
Время пришло. Время пришло. Время пришло.
Он есть огонь.
И у него нет другого выбора – только быть огнем.
Нет.
– Кахан. – Голос. Юдинни, на лице странная улыбка. Рядом с ней Венн. Они держатся за руки. – Боуреи просили, чтобы я им служила, и я служу, – сказала монахиня. Что-то появилось в ее голосе: тоска и печаль. – Возьми мою руку.
– Я огонь. – Его слова повисли в воздухе, многократно повторяясь. – Я огонь и разрушение. Я тебя сожгу.
– Огонь – часть природы, часть тропы, – ответила монахиня. – Это смерть и возрождение. – Слова, наполненные шорохом листьев и качающихся ветвей.
Венн протянул руку, но, в отличие от Юдинни, выражение его лица оставалось пустым, почти бессмысленным. Сквозь паутину Раньи он увидел, что они связаны воедино. Лоза и листья тянулись от монахини к Венну. И когда лоза касалась триона, она превращалась в веревку и узлы из камня и земли. Венн протянул к нему руку. Он не хотел ее брать.
Он был огнем. Он горел. Он был смертью.
Венн взял его за руку. Веревки вокруг триона и монахини обвились вокруг него и превратились в нити сияющей энергии.
Все трое были связаны воедино.
Листва, веревка и огонь.
Паутина открылась. Теперь он видел много больше. Не только черные и белые линии. Венн связал его с Юдинни. Он видел мир глазами Юдинни. Видел глазами Венна.
А они смотрели его глазами. Он чувствовали все, что находилось вокруг них.
Жизнь всюду. Земля, что давала ее. Растения. Огонь, горевший и возвращавший жизнь земле.
Они видели прогалину, где стоял Харн. Видели деревья, которые росли вокруг. Видели горевшую деревню. Войско Рэев. Они чувствовали синие вены в земле, медленную гибель отравленных растений. Они видели лес, каким он был – и каким будет. Жизнь на земле и жизнь, скрытую в ней. Пульсирующую энергию Круа, места, что поддерживало в них жизнь и питало каждого из них.
Деревья, животных и растения наполняла такая же энергия, дар умиравших селян. Все было связано между собой, все бесконечно обменивалось силой.
И он увидел их со стороны. За каждым стоял один из боуреев, но огромный, высокий, как туче-древа, с выставленными перед собой руками. За боуреями теснились ряды корнингов, а еще дальше – легионы и легионы сварденов.
А за сварденами он видел лесничих, чьи огромные деревянные статуи можно увидеть у стволов деревьев. И всех окутывала паутина Раньи.
На плечи Кахана опустилась ужасная тяжесть, на него смотрели боуреи, смотрели на всех. Словно чего-то от него ждали. Как если бы время пришло. Он слышал голоса собравшихся существ, песню яркую и громкую, но незаконченную.
Кахану хотелось заплакать. Им всем хотелось.
Затем фокус изменился.
Через Венна он увидел то, что видела Юдинни. Жизнь, дремавшую вокруг них. Миллионы семян и растений, готовых к росту. Спавших в костях земли. Синие вены, выпустившие щупальца, словно они их искали.
Нам не нужно быть огнем.
Голос у него внутри.
Мы можем быть жизнью.
Его голос. Голос Юдинни. Голос Венна. И голоса боуреев.
Слушай-чувствуй-смотри.
Юдинни говорит. Ее лицо перед ним. Ее доброта и правда. Она показала путь. Другую тропу. Между ними – Венн. Трион, равновесие и проводник. Течение энергии. Венн поднимает ее вверх, пока он не становится сияющей фигурой, аватаром силы Кахана. Через Венна Юдинни обеспечивает концентрацию, которой ему не хватает.
Он был рукой, что натянула лук. Венн стал тетивой, удерживавшей энергию. А Юдинни – глазом, который помогает прицелиться.
– Оно того стоило, – сказала Юдинни или не сказала, может быть, просто подумала. Ее разум был полон удивления и радости. – Все того стоило.
Сила, текущая от Венна к Юдинни, превращалась в трионе в нечто новое, дающее жизнь. Он услышал хриплый вздох боуреев. Венн, Юдинни и Кахан вместе коснулись каждого зерна и луковицы, что прятались в земле. Синюю вену унесло прочь в волне чистой энергии. Кахан почувствовал возрожденных, живых или нет, и его сила излечила поврежденную плоть, уничтожила последствия ожогов. Возрожденные обнаружили, что все их раны исцелились.
За одно биение сердца, краткий вдох песня стала цельной. Зазвучали внезапно воссоединившиеся миллионы малых частей, мелодия, которая существовала прежде и должна повторяться снова.
А затем они вернулись на прежнее место. На прогалину. Перед домом Леорик.
В каждой пригоршне земли. Повсюду вокруг них начали всходить семена. Появились деревья.
Все вокруг росло. Юдинни показала, где находилась жизнь, а он дал ей силу, поток и его направление.
Деревца вырастали подобно копьям.
Галдерин обнажил меч. Призвал в руку огонь. Но прежде чем он начал действовать или заговорил, Рэя подняло в воздух и он закричал от боли. В следующее мгновение его пронзила острая ветка молодого дерева. Новые, новые и новые деревья появлялись из-под земли, разрывая на части солдат, хеттона и Рэев, стремясь поскорее вырасти. Мертвецы поднимались из земли, опутанные растениями, маршировали, как свардены, и падали среди солдат. У врага не было времени, чтобы закричать, убежать или даже почувствовать страх.
Победа была абсолютной, полной и внезапной.
Кахан, Венн и Юдинни вместе разбудили древний гнев спавшего леса. Проснулось то, что подчинили себе люди, жившие здесь очень долго. Теперь у них появилась цель. Только что они готовились к смерти, но теперь стояли посреди молодого леса, а вокруг них на ветвях висели отвратительные трупы первого урожая.
Мертвецы вражеской армии, пронзенные деревьями и ветвями.
Кахан услышал звук, подобный тяжелому вздоху, точно нечто древнее, старое и разгневанное испытало умиротворение.
И все закончилось.
Сила ушла. Кахан снова стал человеком, который просто стоял в лесу. Рядом, смущенно моргая, замер Венн. И Юдинни. Она с улыбкой повернулась к нему. Протянула руку.
– Оно того стоило, – повторила монахиня. – А теперь, Кахан, меня призывает лес.
Он хотел спросить, что она имела в виду, но в этом не было необходимости. Он нашел ответ в ее глазах и во взгляде.
– Юдинни, – сказал он, протягивая к ней руку. – Нет…
– Все хорошо, – тихо ответила она. – Ты чувствуешь? Слышишь? Теперь я часть леса, Кахан Дю-Нахири. В лесу ничто и никогда по-настоящему не умирает. Это цикл.
И в тот момент, когда он попытался ее коснуться, подул ветер, Юдинни превратилась в пыль, и ее унес зефир, гулявший среди деревьев.
Кахана пронзила боль, такая же острая и сильная, как если бы ему в живот вонзилось копье. Монахиня делала все это, зная, что произойдет, и понимала – контакт с такой силой, которую он удерживал, она не имела ни малейшей надежды пережить.
Она заплатила цену, которую потребовали у нее боуреи.
– Тропа Раньи, – сказал он. – Юдинни прошла ее до конца.
Он ощутил рядом присутствие Венна.
– Кахан, – сказал трион, и теперь в его голосе появилось нечто более сильное, чем прежде. – Паутина Раньи сложна, а ее тропа более странная и длинная, чем мы в состоянии понять. – Кахан посмотрел на триона и с удивлением обнаружил, что в его глазах нет скорби, словно он познал недоступную лесничему тайну.
Прежде чем он успел задать вопрос, трион отступил в сторону.
За ними толпились люди Харна, которые в изумлении смотрели на новый лес.
– Мы не ходили в лес, и он пришел к нам, – сказала Фарин.
Жители повернулись к Кахану. Онт опустился на одно колено и заговорил:
– Капюшон-Рэй! – Все жители последовали его примеру, и на маленькой поляне в окровавленном лесу прозвенело имя, с которым его вырастили, от которого он убегал и никогда больше не хотел слышать. – Капюшон-Рэй!
Он хотел заговорить. Но не мог.
Он бежал, но недостаточно быстро.
Бежал всю свою жизнь, когда бежать было некуда.
Это место. Эти люди. Они были дома.
Эпилог
Сарадис села перед тафф-камнем Зорира-Что-Идет-в-Огне и зажгла свечу. Для всех, кроме нее, это была священная реликвия Тарл-ан-Гига. Только она, Капюшон-Рэй, и ее помощник Лаха знали, чем являлся камень на самом деле. Они понимали, что легкое сияние, сочившийся синий свет, есть олицетворение огня. Если кто-нибудь узнает правду, она объявит его лжецом, и ей поверят.
А потом он проживет совсем недолго.
В том, чтобы быть Скиа-Рэй Круа, уступая лишь Капюшон-Рэю, вошедшему в силу, имелись немалые преимущества.
Она смотрела на горевшую свечу, сосредоточилась на ней и закрыла глаза. Представила камень как след пламени. Серый и высокий, как она сама, с огромной трещиной посередине. Заглавная V, где малый фрагмент монастыря слился с камнем.