Кирвен почувствовала страх и удивилась; она знала, что Венн не причинит ей вреда, все проблемы возникли как раз из-за того, что ребенок никому не мог причинить вред, отказываясь убить даже хисти. И все же она чувствовала страх. Боль не всегда бывает физической.
– Эти хисти. – Венн махнул рукой. – Я назвал их Харгис и Ленсьер. И знаешь почему? Я тебе расскажу. – Теперь трион кричал. Тяжело дышал. Затем он замолчал и успокоился. – Когда нас в первый раз собрали вместе, тридцать трионов, нас хорошо накормили, и мы познакомились с людьми, завели друзей, которые не были ухмылявшимися Рэями. Мы нашли людей, которые нам нравились. Мы думали, как хорошо находиться среди тех, кто нас понимает. Монахи Тарл-ан-Гига предупреждали, что первая часть нашего испытания будет неприятной, объяснили, что в цветущих комнатах темно и плохо пахнет и может возникнуть страх. Но мы нашли утешение друг в друге. Так много трионов, мы шутили, наверное, как в прежние времена, когда мы были повсюду и богатые семьи нами не торговали.
– Венн, я никогда не искала…
– Выслушай! – закричал трион. Затем он заговорил спокойнее: – Пожалуйста, выслушай. Я хочу, чтобы ты поняла.
Кирвен медленно кивнула.
– Нас отвели в цветущие комнаты. Первое, на что там обращаешь внимание, – жуткая вонь. Ты была солдатом, мать, ты знаешь, как пахнут гниющие трупы и как это ужасно. Ну, в задней части цветущих комнат складывают всех погибших в сражениях Рэев. Груды гниющих тел. Некоторые из трионов рядом со мной были такими маленькими, что едва умели ходить, они не понимали, что происходит, и плакали. Многих вырвало, но запах рвоты не чувствовался – все перебивала вонь смерти. – Теперь он говорил спокойнее, его взгляд стал отсутствующим, устремленным в прошлое. – Кое-кто из тридцати попытался вырваться, но оказалось, что двери заперты. Мы были в ловушке, в абсолютной темноте. Конечно, мы знали, что так будет и процесс нуждался в темноте. Однако это не остановило крики и не уменьшило наш страх.
Кирвен знала, что произошло, но услышать это от собственного ребенка было чем-то более настоящим и ужасным.
– Затем возникло сияние. Трупы, сваленные в высокую кучу в дальней части комнаты, испускали свет. И в нем мы увидели грибы, выраставшие из мертвых тел. Я помню голос; не знаю, кто произнес слова, но я их помню: «Начинается». А некоторые, самые смелые, самые нетерпеливые, возможно самые доверчивые, бросились вперед. Они приближались к растущим грибам, которые раскрывались, широкие, плоские и высокие, окутанные диковинным сиянием. Оно становилось более ярким, даже красивым. – Глаза Венна были полны слез, голос стал хриплым от боли. – Те, кто оказался ближе всех, мать, умерли первыми. Их смерть не была быстрой или безболезненной. Они не кричали. Думаю, просто не могли. Казалось, их тела взбунтовались, мышцы отказывались подчиняться. Я помню жуткий звук ломающихся костей. Остальные трионы начали колотить в двери, умоляя освободить нас, но никто не пришел на помощь. В конце остались только я, очень молодой трион по имени Харгис и еще один – его звали Ленсьер. И они умерли – у меня на глазах, как все остальные. В мучениях, потому что тела их предали.
– Но вы не умерли, Венн, – тихо сказала Кирвен. – Вы уцелели.
– Ты знала? – Теперь он снова кричал. – Ты знала, что оно убивает большую часть трионов? Я был одним из тридцати! Ты все знала, когда послала меня туда?
Несколько мгновений она не могла говорить. Потом пришла в себя и спокойно повторила свои слова:
– Но ты не умер, Венн. Ты Бан-Ран, а мы сильные.
– Я видел более чем достаточно смертей, мама, – сказал он, отшатнувшись от нее. – Ты послала меня туда, не зная, выйду ли я оттуда живым. Ты принесла всех остальных в жертву и была готова пожертвовать мной.
– Ты особенный, Венн, – сказала Кирвен, уверенная, что он почувствовал ее отчаяние. – Ты должен забыть прошлое, Капюшон-Рэи нуждаются в тебе. Мы с тобой сможем…
Ее ребенок закричал ей в лицо:
– Тебе наплевать на меня! Ты использовала меня для получения власти!
Кирвен смотрела на него, обуреваемая самыми разными чувствами и мыслями; наступил единственный сияющий момент, когда ей требовалось решить, кем она может быть, кем будет. В ней возникло желание, она понимала, что совершила непростительный поступок, добавив его к другим столь же ужасным. Она должна была принести извинения за все, умолять Венна о прощении. Она позволила своему ребенку пережить нечто невыносимое, и он прав: она сделала это ради себя. Она могла увести Венна. Взять за руку и сбежать. Могла сделать это сейчас.
Но тогда она все потеряет.
Свою боль. Боль своего ребенка. Все окажется напрасным. Она превратится в ничто, станет еще одной деревенской женщиной, которая с трудом живет с земли. Венн станет ничем или чем-то худшим, его сведет с ума то, что живет у него внутри, если он не научится его контролировать.
Она отвесила ему пощечину.
Никогда прежде она не била своего ребенка. Никогда. И всегда этим гордилась. Она встала. Посмотрела на него сверху вниз – он не сводил с нее глаз, не веря тому, что произошло. Прижимал ладонь к пульсировавшей от боли щеке.
И в этот момент, возникший внутри момента, она все поняла и приняла решение.
– Мы Бан-Ран, Венн, – прошипела она сквозь стиснутые зубы. – Мы сильнее, чем Рэи, потому что мы много трудились, чтобы получить то, что у нас есть, мы не ждали, когда нам это дадут. У вас внутри капюшон. Ты первый трион за многие поколения, который его имеет. Он дает тебе силу, какой прежде никто не обладал в нашей семье. Это освобождает нас обоих от страха перед Рэями и делает тебя привлекательным для самих Капюшон-Рэев; ты станешь проводником Тарл-ан-Гига, сможешь изменить мир.
Она хотела, чтобы ее слова расшевелили его, чтобы он понял, но Венн лишь смотрел на Кирвен. Вина и боль смешались у нее внутри, пока не превратились в нечто кислотное, ядовитое и злое. Кирвен схватила одного из хисти за шею. Зверек кричал и визжал, извиваясь в ее руках.
– Если ты не сможешь быть сильным, Венн, то мир тебя разжует и… – Она свернула шею животному, заставив его замолчать. – И проглотит. – Трион не ответил, только одинокая слеза скатилась по его щеке. Кирвен бросила в него маленькое тело, и оно ударило Венна в грудь. – Используй свою силу, Венн, убей второго хисти, разбуди своего капюшона. А иначе мы начнем искать другие способы для достижения нашей цели. Ты Бан-Ран! – Она выплюнула в него это имя.
Венн посмотрел на нее, затем протянул руку и взял мертвого хисти. Кровь капала из того места, где кость пробила плоть, и ее красивый ребенок, ее надежда в этом мире, намочил ней большой палец. Слезы побежали по белой краске его лица, увлекая за собой синюю из линии, шедшей над глазами. Венн поднял руку. Его пальцы были испачканы кровью. На миг их взгляд остановился на ней. Потом он посмотрел на Кирвен и принялся яростно тереть висок окровавленными пальцами, чтобы превратить клановую краску в красно-черно-синее пятно.
– Я не Бан-Ран, у меня нет семьи, – сказал он.
Кирвен не могла говорить. Чтобы не сказать чего-то окончательного.
Это было слишком. Поэтому она повернулась, открыла дверь и вышла.
Она не посмотрела на Фалниста, продолжавшего сидеть у двери, хотя знала, что он слышал каждое слово, произнесенное в комнате.
– Подготовка, которой ты занялся… – Кирвен произнесла эти слова, слегка задыхаясь.
Она разгладила одежду – роскошные ткани легко мялись, а она не могла выглядеть неаккуратной.
– И как следует поступить дальше, Высокая Леорик? – спросил он.
– Завершай ее, – сказала она холодно, спокойно и уверенно – именно такой она должна была оставаться. – Я больше не стану нянчиться с ребенком, Фалнист; он должен принять правду нашего мира и занять в нем свое место. Цена не имеет значения.
– Конечно, Высокая Леорик, – сказали Фалнист. – Цена не имеет значения.
Она не стала на него смотреть – не смогла бы перенести выражение триумфа, которое, как она знала, появилось на его лице.
7
Его заставили ждать у ворот. Он сел на камень и принялся следить за движением света по небу, наблюдая, как тени деревьев перемещались к стенам Харна, когда свет проходил через раннюю восьмерку. У него над головой тучи, длинные и гладкие, похожие на пыльцу цветущих грибов, указывали на север. Круговые ветры будут толкать их дальше, пока они не окажутся над Вирдвудом и стена туче-деревьев не заставит их разразиться дающей жизнь водой. Она начнет падать на лес, чтобы тысячей ручейков вернуться к земле. Совсем немного доберется до Харна, потому что она уйдет в землю еще до того, как покинет Харнвуд, поэтому воду приходилось отбирать у лозы и деревьев.
Если он прищуривался, ему казалось, что он мог различить линию тумана в том месте, где тучи встречались с деревьями, а черные стволы и огромные ветви торчали внизу так, что возникало впечатление, будто на массивных деревьях выросли листья из влажного воздуха. Лишь немногие люди, жившие в Харне или Круа, отправлялись в путешествие в Вирдвуд. Опасности заметно перевешивали выгоду, за исключением подходящего сезона, вроде падения деревьев, поэтому было маловероятно, что большинство когда-нибудь увидит туче-деревья или будет гулять под ними.
Однако Кахан это делал; порой ему казалось, что огромный лес звал его голосом, которому он не мог отказать, и, несмотря на все опасности Харнвуда и Вирдвуда, его влекло к спокойным, темным и одиноким местам среди огромных деревьев.
Там он не встречал других людей, за исключением редких форестолов, тех, что были отвергнуты или сами отказались от общества людей.
Обычно они держались особняком. Если они атаковали, это означало, что ими овладело отчаяние или они нападали на Рэев. Их не интересовал одинокий человек, идущий через их лес, и они не нападали на небольшие деревни вроде Харна, поскольку в таких местах они могли торговать, если возникала потребность. Форестолы имели доступ к ценному дереву, что оправдывало риск общения с ними.