нешь богом. Ты держишь жизнь в своей руке.
Кахан услышал, как лес пошевелился, а ветер стих.
Постоянное движение деревьев прекратилось, нечто закричало и начало бушевать в задней части его разума – и он не мог его остановить.
– Это подобно толчку внутри вашей головы, – добавила Сорха.
Буря превратилась в вой, но он доносился откуда-то издалека, был подобен эху охотничьего клича дикого существа, услышанного горожанином в центре тихого города. Нечто, забытое и оставшееся в прошлом, нечто, холодившее кровь. Память о древнем ужасе, который не могут заставить замолчать никакие стены.
Зазвучал крик. Вместе с ним появилась вонь горящей плоти. Мужчина на шесте начал сопротивляться, извиваться и выть – огонь Сорхи его пожирал.
– Я направляю огонь в те части его тела, какие сама выбираю, – сказала Сорха с тем же голодом, с тем же воем, какой Кахан ощущал в своем разуме. – Его плечи. – Дым начал подниматься над руками несчастного, загорелись волосы, и он закричал еще громче, умоляя остановиться, – огонь теперь растекался по его венам, пытаясь покинуть тело.
Боль была такой сильной, что она пробила действие снадобья. Трион смотрел, тряс головой, снова и снова повторяя «нет». Он попытался отступить на шаг, но за его спиной оказалась Кийк. Она сжала плечи Венна и заставила его смотреть, как мужчина горел и умолял о пощаде.
– Тебе не нравятся крики его боли, дитя? – спросила Сорха, и ее бледные глаза заглянули в глаза мужчины. – Я их остановлю.
Огонь вырвался изо рта жертвы, пламя опалило губы, крики прекратились, но не агония. Его тело дергалось, его сотрясали судороги, – Сорха изменяла горевший у него внутри огонь.
Плач, голод и вой росли в сознании лесничего. Он пытался разорвать веревки.
– Просто убейте его! – крикнул Кахан, продолжая сражаться с веревками. – Убейте его быстро, трусы! Просто убейте!
Кулак ударил его в лицо, и на миг мир вокруг потемнел, его губы были разбиты, как и вены внутри носа. Теплая кровь потекла по лицу.
– Молчать, падаль.
Однако он не собирался молчать, с каждым словом выплевывая кровь и ярость.
– Прекратите, возьмите меня, если должны. – Он испытал ужас, когда услышал собственные слова.
Он был недостаточно силен, чтобы сдаться. Знал, чем это может закончиться.
– Прекратите!
Они не остановились, для них не имело значения, что думал или говорил бесклановый бродяга. Женщина продолжала жечь мужчину, обращалась к триону сквозь боль жертвы, управляла своим капюшоном, позволяя ему питаться чужой агонией и ужасом умирающего.
Когда она закончила, поляна наполнилась дымом и вонью горелой плоти, а мужчина превратился в почерневший труп, висевший на веревках – огонь их не коснулся.
– Теперь, – сказала Сорха, убирая руку, – Тарл-ан-Гиг доволен. Мы делаем это именем бога и восхождения Капюшон-Рэя, Венн. Того, о котором гласит пророчество, того, кто уничтожит зло правления Чайи; красные флаги исчезнут, и бог дарует нам благо. – Она говорила оживленно, в ней чувствовалось больше уверенности, чем в словах Ванху.
– Мы это делаем для них, Венн. Ради Капюшон-Рэев умер человек. Его жизнь дала мне силу. – Она протянула руку, щупальце огня сожгло веревку на запястьях трупа, и тело упало на усыпанную листвой землю. – Мой капюшон вырос, Венн, немного, но вырос. Он растет с каждой смертью и становится сильнее. Люди думают, что их жертвы нас питают, но они ничто по сравнению со смертью. Мы ведем вперед синих. Мы не можем сбиться с шага. Нам нельзя проявить слабость. Победа близка. – В ее глазах горела уверенность фанатика. Кахан знал таких монахов в монастыре. Они всегда оказывались самыми жестокими, хотя Кахан сомневался в верности Сорхи любому богу. Рэев интересовали только они сами. – Теперь, – она указала на второго мужчину, – твоя очередь. За Тарл-ан-Гига, избранного Сломанной Ифтал. Ради поднимающегося Тарл-ан-Гига. За Высокую Леорик из Харна. За всех нас.
– Мы сожжем каждого из них медленно, Венн, – сказал Ванху и шагнул вперед. – И вся их боль будет твоей. Из-за тебя. И если к тому моменту, когда последний из них умрет, ты не оживишь своего капюшона, – Рэй повернулся спиной к Кахану, лицом к триону, – я сожгу тебя за предательство. Ты меня понял? – спросил он. – Здесь тебя никто не защитит.
Трион стоял, тяжело дыша, глядя на жалкие останки человека на земле.
– Нет, – сказал он, – я не стану этого делать.
И хотя голос Венна дрожал, Кахан восхитился его мужеством.
Когда Кахану было столько же лет, он не обладал такой силой.
– Эти смерти – твоя вина, – сказал Ванху и отвернулся.
– Не слушай, дитя. – Дыхание Кахана стало прерывистым, разум был полон разных цветов, пятен, крови и смерти. – То, что они делают, на их совести. Ты не виноват, твоя совесть чиста.
– Молчать. – Ванху снова оказался перед ним, и Кахан получил новый удар кулаком в лицо. – Мое терпение закончилось. – Он плюнул лесничему в лицо. – Не тебе открывать рот в присутствии Рэев. Ты бесклановый, ты ничто. Следующий урок я преподам триону, занявшись тобой. И сделаю его долгим. – Его бледные глаза встретились с глазами Кахана.
– Не делай этого, – тихо сказал лесничий, – ты все еще можешь уйти. Я не так силен, как трион.
Рэй рассмеялся фальшивым смехом.
Холодный смех человека, довольного собой.
– У тебя совсем нет силы, бесклановый, – сказал Ванху и положил руку Кахану на грудь, глядя ему в глаза. – Ответь мне перед смертью. Плотогон рассказал мне о твоем преступлении. Зачем человек, у которого в кармане лежит значительная сумма денег, бесклановый, кому следует быть незаметным, все выбрасывает ради корнинга? – В его бледных жестоких глазах читалось недоумение.
Что он мог сказать, чтобы Рэй понял? Кахану было нечего ответить ему.
– Мне показалось, что это будет правильно.
– Правильно? – сказал Ванху. – Такой роскоши у тебя нет. – Давление его руки на грудь Кахана на миг ослабело.
На его лице появилось недоумение, которое тут же исчезло.
– Но теперь, когда ты знаешь, что тебя ждет, ты жалеешь о своей глупости? – Он изучал Кахана, словно перед ним возникло странное, незнакомое существо, рожденное в лесу.
– Нет, – ответил Кахан и обнаружил, что это правда.
Он совершенно не жалел, что помог корнингу. Рэй склонил голову набок, и Кахан знал, что его слова оказались для Рэя выше его понимания, как и странный язык корнингов и боуреев в глубоких святилищах.
– Ну, – сказал Ванху, – ты пожалеешь.
Рэй направил свою волю в капюшон. Кахан это почувствовал: медленное движение, леденящая жидкость погружалась в кожу лесничего.
Зрение Кахана прояснилось. Ему показалось, что он увидел две серые фигуры на краю поляны? Они пришли слишком поздно.
Ты
Лицо Рэя изменилось. На нем появилось недоумение.
Нуждаешься
Он обнаружил, что все труднее, чем он рассчитывал.
Во мне.
Капюшон-Рэй больше не двигался в соответствии с его волей.
Ванху посмотрел на свою руку. Затем перевел взгляд на лицо Кахана.
– Как? – спросил он, и на миг его недоуменное, слегка встревоженное выражение снова сделало его похожим на человека.
Кахан услышал голос возрожденной женщины, которая приходила на его ферму и теперь ждала на краю поляны, что ее позовут.
«Я чувствую смерть Кахан Дю-Нахири, ее притягивает к тебе. Ты можешь ее отрицать, но она все равно приближается».
Он ответил Рэю шепотом, который мог услышать только Ванху. Кахан чувствовал, как щупальца капюшона шевелятся под его кожей.
– Говорят, что только один Капюшон-Рэй появляется за поколение. – Ванху пытался оторвать руку и обнаружил, что не может. – Рэй Ванху, – продолжал Кахан, – это ложь.
И в этот момент начались убийства.
Глубоко в лесу
Слово есть огонь.
Огонь во всех переулках, в дверях и окнах, над крышами. Ничто не выживет. Огромный, голодный, распространяющийся пожар, который налетает на деревню, его не заботят невинность, вина или возраст. Когда он закончится, останешься только ты, стоящий в черном дымящемся круге, где те, кого ты знал и с кем проводил время, находились прежде.
Мальчик.
Дымящиеся руины, и больше стыда и вины, чем любой ребенок способен вынести.
Ты убегаешь, но убегаешь недостаточно быстро.
Ты бежишь.
Бежишь.
15
Он швырнул в Кахана огонь.
Кахан знал огонь.
Будь это вода, он знал и ее. Такие вещи были простыми, базовыми, бросавшимися в глаза и впечатляющими для стороннего наблюдателя. Слишком явными.
Просьба о помощи от тех, кто ничего не имеет, кроме грубой силы и гнева. Рэй Ванху пытался оторвать руку.
Пытался остановить огонь, лившийся от него к Кахану. И не мог.
Лесничий ему не позволял.
Закрой глаза, сделай вдох.
Лес вокруг него оживал.
Он чувствовал каждое щупальце жизни: летучие пасти, парившие в кронах деревьев, бладдвиды и летучие лозы, взбиравшиеся на ветки, хисти и бурроверы под землей, чистая и почти невыносимая тяжесть жизни вокруг. А за ней массивная, медленная и тяжелая сила деревьев, а в качестве фундамента огромная и изящная паутина грибной сети, касавшейся всего в Круа. На краткий миг Кахан познал ужасающую, неоспоримую взаимосвязь всего со всем. Он видел ее не как нечто материальное – не плоть или дерево – или нечто осязаемое. Он видел свет. В потоках всех цветов, слепящих или темных, существовавших способами, которые он не мог описать, все вместе создавало поток. Ему оставалось лишь потянуться в этого человека, чтобы стать его частью.
Вдыхай.
Кахан дал клятву, что с этим покончено, что оно никогда больше не станет частью его жизни, но недооценил свое желание жить.
Капюшон под его кожей пробудился вновь.
Ты во мне нуждаешься.
Ванху накачивал огонь в его тело, высушивал, отнимал влагу. Его кровь кипела. Агония курсировала в нем, по мере того как огонь связывал его плоть, из которой он был создан, с воздухом в медленно растущей, темной и мучительной корке, возникавшей вокруг руки Рэя.