– Кахан, – сказал он. – Кахан Дю-Нахири. Я очень с немногими делюсь своими именем.
Почувствовал ли он, как задрожала земля? Началось ли одно из постоянных маленьких землетрясений, которые приходили на землю Круа?
– Спасибо, что ты поделился им со мной, Кахан Дю-Нахири. Я буду хранить твое имя. – Она отступила на шаг. – Пусть старые боги приглядывают за тобой, а Осере остаются внизу – там, где пройдешь ты.
Он кивнул, не зная, что сказать. Прошло много лет с тех пор, как кто-то искренне желал ему чего-то хорошего.
– Мне пора.
Она кивнула, и он зашагал к лесу.
Кахан остановился, когда услышал шаги за спиной, подумал, что Леорик решила за ним последовать, и уже собрался сказать ей, что она не должна его сопровождать, хотя какая-то его часть об этом жалела.
Но это была не Леорик; она стояла на поле, в стороне, и смотрела в землю – туда, где остановился ее сын, когда его видели в последний раз. За Каханом шла монахиня с торчавшими вверх волосами, и ее одежду взметнул ветер, когда она забросила мешок за спину.
– В лесу опасно, – сказал он ей, когда она остановилась перед ним.
Она усмехнулась:
– Опасно везде, Кахан Дю-Нахири. – И она снова рассмеялась своим мыслям. – Это хорошее, сильное имя, и оно тебе подходит.
– Но я не делился им с тобой.
Если она услышала угрозу в его голосе, то не подала вида.
– Тем не менее я его знаю. – И снова на ее губах появилась все та же странная улыбка. – Я спрашивала себя, может быть, моя Леди Потерянных отправила меня в Харн из-за тебя. – Она посмотрела на него снизу вверх. Ее белый грим был минимальным, а глина, что поддерживала колючки волос, растеклась по голове и попала на лицо. – Слишком диковинное совпадение – я встречаю человека, знающего ее имя, так далеко от цивилизованных мест.
Он подумал, не отослать ли ее обратно, но не нашел причины, по которой она бы его послушалась.
Она не производила впечатление человека, который кому-то подчиняется.
– Если ты решила пойти со мной, монашка, то должна делать все, что я скажу.
Она кивнула.
– Люди из деревни говорят, что ты знаешь лес. Думаю, ты пугаешь их именно по этой причине. – Она улыбнулась ему, и ее глаза заблестели. – Так что я буду дурой, если не стану тебя слушать, Кахан Дю-Нахири.
– Леорик называла тебя Юдинни?
– Это такое же хорошее имя, как любое другое. – Она прикусила губу. – Однако не настолько, как твое.
– Ну, Юдинни… – Интересно, подумал он, знает ли она, как сильно он не хочет, чтобы она его сопровождала. – До тех пор, пока ты делаешь то, что я скажу, ты сможешь выйти из леса живой, если ты настаиваешь на том, чтобы меня сопровождать.
– Ты думаешь, что наш путь будет полон опасностей? – спросила Юдинни.
– Я думаю, – ответил он, снова поправляя лямки заплечного мешка, – что лес забрал ребенка и может не захотеть его возвращать. – С этими словами он повернулся и пошел к лесу, пытаясь не думать о том, что всего за несколько сезонов он перешел от спокойной жизни, когда его крайне редко кто-то беспокоил, к путешествию в Вирдвуд вместе с монашкой по просьбе главы Харна.
Он чувствовал себя так, словно оказался на открытом месте, и огляделся по сторонам, ожидая увидеть возрожденных, но вокруг никого не было.
Кахан смотрел, как монашка шла по полю вместе с ним. Она служила богине – почитаемой тайно – так же, как единственный известный ему мужчина. Им снова едва не овладело головокружение: казалось, вокруг разворачивались события, которые он не мог контролировать.
Он повернулся от монашки к лесу и сделал глубокий вдох. Среди деревьев находилось то, что должно было тревожить его в первую очередь.
Ты нуждаешься во мне.
23
– Нам предстоит долгий путь, – сказала Юдинни из-за его спины, когда они продирались сквозь подлесок Вудэджа. Кахан проворчал что-то невнятное. – Твой дружок…
– Сегур, он гараур, – сказал Кахан, когда тот пробежал мимо них.
Сегур присоединился к ним, как только они вышли из деревни.
Как и все гарауры, он обладал невероятной любовью к бегу, что являлось одной из черт, необходимых хорошему пастуху. Ноги Кахана уже болели, а Сегур даже ни разу не остановился, чтобы перевести дух.
– А гарауры… – поинтересовалась Юдинни, – они кусаются?
– Сегур тебя не побеспокоит, если ты его не обидишь.
Они шли в молчании. Кахан смотрел в просвет в пологе листвы на линию тумана, формировавшуюся вокруг вершин туче-древ, высокомерных в своем величии.
– Я слышала, что они очень большие, – сказала Юдинни, присоединяясь к нему. – Я из Тилта, и люди рассказывают о богах деревьев, которые находятся на краю мира, но невозможно представить, насколько они велики, пока не увидишь их собственными глазами. Даже с большого расстояния.
– Они станут еще больше, – ответил Кахан. – Намного. Деревья Вирдвуда настолько массивны, что они кажутся ближе, чем на самом деле. Ты идешь и идешь, и они становятся такими огромными, что ты думаешь: они не могут быть больше, но ты ошибаешься. Со временем от их размеров у тебя перехватывает дыхание, но ты все еще далеко от них. И от того, чтобы понять, насколько они велики. – Он произнес больше слов подряд, чем за многие годы.
Кахан немного ускорил шаг, надеясь, что это заставит монахиню помалкивать. Пока они шли через Вудэдж, он обнаружил, что она не закрывала рот. Он надеялся, что это не заразно.
– Я слышала, – сказала Юдинни – у нее был высокий голос, который начал его раздражать, – что в лесу есть люди, которые живут вечно и ничего не делают, только строят башни. И ни один мужчина или женщина не знают, как их использовать.
– Да, свардены. Но они не люди.
– Я бы хотела увидеть свардена, – заявила Юдинни.
– Молись о том, чтобы твое желание не исполнилось.
– Почему? Я никогда не слышала, чтобы они причиняли кому-то вред. – Теперь, когда Кахан пошел быстрее, она стала слегка задыхаться.
– Подумай, монашка.
Она задумалась над его словами. Интересно, теперь она будет молчать?
– Значит, – воскликнула она, когда они зашагали по тропинке в кустарнике, – ты хочешь сказать, что только те, кого не убили эти свардены, могут о них рассказать. – Кахан не стал отвечать. Он считал, что ее слова не требовали ответа. – Наверное, многие существа леса такие же, как они, верно? – Он остановился, и монашка едва не налетела на него.
Он обернулся и обнаружил, что она смотрит на него с улыбкой.
– Ты всегда так много говоришь? – спросил он.
– Нет, – ответила она.
– Хорошо.
Он повернулся и зашагал вперед.
Она последовала за ним.
– Обычно я путешествую в одиночестве! – крикнула она и побежала за ним. – Так что мне нет смысла разговаривать. У меня очень редко бывают спутники, поэтому мне хочется компенсировать недостаток общения, ведь теперь у меня есть собеседник.
– Мы не спутники, – возразил Кахан.
– А я считаю, что спутники, во всяком случае на время этого путешествия. – Она шагала рядом с ним. – К примеру, я не всегда была монахиней. Моя жизнь не раз менялась. Я незаметно жила в башнях среди богатых, нищенствовала на улицах Тилтшпиля, и… мне разрезали нос, как воровке.
Обычно упоминание столь позорного шрама заставляло замолчать большинство людей.
Но только не монашку Юдинни.
– Да, это правда, активная жизнь оставляет шрамы, а моя была наполнена самыми разными событиями. Однажды я…
Он снова остановился и повернулся к ней:
– Мы на пути к Харнвуду, там начинается настоящий лес.
Она кивнула, посмотрела на низкорослый кустарник, отмечавший место, которое отделяло луга, где паслись короноголовые, от Вудэджа.
Здесь в основном росли молодые деревца, тонкие и гибкие, тянувшиеся к свету в те несколько часов, когда они не оказывались в тени своих более могучих родственников, выросших среди них. Чем дальше они шли, тем толще и выше становились деревья вокруг. Идти было все труднее, тропинки сужались, а лес потемнел и казался более опасным.
– Лес и его обитатели не слишком нас любят. А потому после падения деревьев в Вирдвуде сюда входят целые армии, поскольку обычно людям опасно находиться в лесу. – Он кивнул туда, куда они направлялись. Юдинни смотрела на него широко раскрытыми глазами, продолжая улыбаться. – Даже здесь, в Вудэдже, рядом с границей, лес может быть очень недобрым. Я уверен, что поиски ребенка заведут нас в Харнвуд. Или даже в сам Вирдвуд. И лучший способ для нас вернуться оттуда живыми – стать незаметными.
Монахиня посмотрела на него и дважды моргнула.
– Звучит как замечательное приключение, – сказала Юдинни, продолжая улыбаться.
Кахан покачал головой.
– Приключение, которое, весьма возможно, тебя убьет, – сказал он, отвернулся и зашагал дальше.
– Я тебя поняла, – сказала Юдинни и бегом догнала его. – Ранья говорит: не причиняй вреда – и с тобой все будет хорошо.
– Ну, в данном случае она мудра, – ответил Кахан.
– Она мудра во всем, – заявила Юдинни.
– Путь будет трудным, монашка, – сказал он. – Мы постараемся идти по тропинкам, даже если покажется, что они ведут не туда, чтобы нам не пришлось прорубать себе путь через лес. Так мы поступим только в том случае, если у нас не останется другого выхода. Мы не будем разводить костры и, главное, постараемся поменьше шуметь.
– Нельзя разговаривать? – спросила она, склонив голову набок и шагая рядом с ним.
– Да, никаких разговоров. Или совсем немного, – сказал Кахан.
На лоб монахини села мошка, и она собралась ее прихлопнуть. Кахан перехватил ее руку, оба остановились, и он осторожно сбросил маленькое существо.
– Мы должны идти через лес осторожно, Юдинни, монахиня Раньи, стараясь оставаться частью леса, насколько это возможно. – Она кивнула. – Мы шли по следам ребенка через папоротники, но я их потерял из-за твоей болтовни. И пока я их ищу, если ты хочешь сделать что-нибудь полезное, заглядывай под упавшие деревья и найди себе надежный посох, как у меня. – Он показал свой, украшенный искусной резьбой посох. – С его помощью удобно отодвигать растительность с пути, и он тревожит лес меньше, чем рука, к тому же облегчает путь.