– Они не могут жить, питаясь нашей плотью, – прошептал Кахан. – Им просто нравится охотиться.
– Такова жизнь в Круа, – сказала Юдинни, и они пошли дальше.
Весь день они шли по следу мальчика. Он двигался практически по прямой – если лес позволял; если нет, возвращался обратно, пока не находил тропу, которая шла в нужном ему направлении. Неизменно на север, всегда в сторону Харнвуда или Вирдвуда.
Кахан остановился на поляне, где лежало четыре поваленных дерева. Случилось это давно, по меньшей мере два года назад, если судить по размерам выросших на освободившихся местах молодых деревцах и шевелившихся на ветру над стволами упавших деревьев папоротников. Лесную прогалину заливал лившийся сверху свет, она заросла густой невысокой травой, пружинившей под ногами. Было ли это иллюзией – просвет между деревьями пропускал больше умиравшего света, чем когда они находились под пологом леса, – Кахан не знал, но место показалось ему хорошим.
Безопасным. Большинство мест в Вудэдже, Харнвуде или Вирдвуде не вызывало у него никаких чувств; они просто существовали. Но некоторые казались темными и гнетущими, и он давно научился их избегать.
Однако здесь ему понравилось, и этого оказалось достаточно, чтобы он остановился. Обойдя поляну, он обнаружил, что так считал не только он. В траве он нашел остатки гнезда и едва заметный след от маленького тела, а вокруг косточки каких-то тяжелых фруктов, висевших на деревьях.
– Здесь кто-то живет, – сказала монашка.
Она явно испытывала беспокойство. Кахан покачал головой:
– Нет, здесь спал мальчик, на траве отпечаталось детское тело.
Юдинни присела на корточки и посмотрела на гнездо.
– Или это мог быть корнинг, – сказала она.
– Вполне возможно, но я думаю, что это был мальчик. В любом случае они бы не стали здесь оставаться, если бы не чувствовали себя в безопасности.
– Для меня загадка, как ты это определяешь, Кахан Дю-Нахири, но я тебе верю.
– Нам следует провести здесь ночь, – сказал он. – Я думаю, что наше путешествие будет долгим, а свет скоро умрет. Завтра мы войдем в Харнвуд. – Он посмотрел вверх. – Складывается впечатление, что фрукты с этих деревьев можно есть.
– Я ждала, когда ты скажешь, что нам можно остановиться, – проговорила Юдинни, с подозрением посмотрела на фрукты и села на землю, скрестив ноги. – Я не думаю, что когда-либо в жизни так долго шла с определенной целью.
Она принялась стягивать сапоги; очевидно, ее совершенно не встревожило, что завтра они окажутся в Харнвуде.
– Привыкай много ходить, дальше будет хуже.
Он сел довольно далеко от нее и свистом позвал Сегура.
Гараур тут же прибежал из леса. Если он и устал, то вида не подал.
– Я думаю, что у меня могут отвалиться ноги, – сказала Юдинни после того, как ей удалось стащить сапог, и едва не упала на спину.
Сапог Кахана легко соскользнул с ноги, и он засунул внутрь руку, чтобы вытащить кусок филе, который стал мягким и теплым на ощупь и выглядел более привлекательным. Монахиня смотрела, как он откусил кусок, потом засунула руку в сапог и достала один из кусочков мяса, понюхала его и поморщилась.
– Оно не должно хорошо пахнуть, чтобы дать тебе силы, – сказал он ей.
Юдинни откусила кусочек, приподняла брови и кивнула:
– Это на удивление вкусно, пусть и пахнет ногами. Я ела вещи и похуже. – Она откусила еще и добавила с полным мяса ртом: – Мне не нравится, как твое существо на меня уставилось.
Гараур действительно внимательно на нее смотрел, а с его челюстей капала слюна.
– Сегур голоден.
Монахиня оторвала немного мяса от своего куска и направилась в сторону Сегура, но остановилась, когда он зарычал.
– Отличная реакция на того, кто хочет поделиться с тобой обедом, – сказала монахиня. Сегур поднялся на крепких ногах и зашипел. Юдинни подняла руки вверх. – Ладно, ты такой же недружелюбный, как твой хозяин. – Она бросила мясо гарауру, и он поймал его в воздухе. – Кахан, – продолжала она, – у меня есть кое-что вкусное в мешке, – ты будешь на меня рычать, как твой зверь, если я тебя угощу?
Кахан не смог сдержать улыбку.
24
Его разбудил какой-то шорох.
Солнце еще не встало, и вокруг царила темнота. Годы, проведенные в лесу, обострили его чувства, и теперь любые посторонние звуки моментально его будили.
На сей раз совершенно напрасно.
Это была монахиня, и Кахан фыркнул от раздражения.
Она вылезла из импровизированной постели и медленно шла к краю поляны, словно еще не до конца проснулась. Кахан накинул на плечи одеяло и повернулся на бок. Но тут его внимание привлекло что-то в лесу, неподалеку от монахини. Он сел.
Что-то в свете. Миллион сиявших точек озарили лес; растения и существа всех цветов наполнили ночь.
Большинство было самыми обычными и безобидными, но не все. Хаос мягкого мерцавшего сияния заполнила лесная жизнь – хищники и их добыча: панические вспышки умиравших существ, пульсация удовольствия тех, кто знал, что сейчас они утолят голод. Прерывистое возбуждение лесных жителей, пытавшихся привлечь партнера. И посреди разгула природного света Кахан уловил еще одно свечение, слабое, но куда более опасное, – прозрачная зелень среди ярких основных цветов, ритмично вспыхивавшая на фоне стволов деревьев.
Кахан отбросил одеяло и стремительно помчался через поляну, пока не оказался за спиной Юдинни, стараясь двигаться так, чтобы она оставалась между ним и сиянием. Монахиня его не замечала, она вообще ничего не замечала, кроме узора света на фоне деревьев. Кахан притянул ее к себе и прикрыл ей глаза ладонью, а сам сильно зажмурился. Она начала сопротивляться, но справиться с более сильным лесничим не могла. Он знал, что она не будет долго бороться. Сейчас он сражался не с монахиней, а с тем, к кому она шла. К существу, которое вложило в ее разум мысль о необходимости покинуть лагерь. И хотя его притяжение было огромным, оно переставало действовать, как только лишалось постоянного контакта с жертвой.
Когда монахиня прекратила сопротивляться, Кахан оттащил ее обратно к середине поляны. А как только она снова начала вырываться, он ее отпустил.
– Что ты делаешь? – спросила она.
Она отпихнула его и поправила свою ветхую одежду, словно угроза исходила от лесничего.
– Спасаю твою жизнь, – ответил он, взял свой мешок и достал оттуда ягоды, которые собрал по дороге.
Юдинни отвернулась.
– Стой!
Она замерла. Предупреждение в его голосе прозвучало резко и жестко. Так говорят люди, которые привыкли к повиновению.
– Почему? – спросила Юдинни.
– Что последнее ты помнишь?
– Что мне нужно пописать, – сказала она, – и все еще нужно, поэтому, если ты позволишь… – Она указала в сторону кромки леса.
Он сел на свою постель и протянул руку, чтобы погладить Сегура. Гараур в ответ негромко и успокаивающе зарычал.
– Ты подошла к кромке леса, Юдинни, что было потом?
Она нахмурилась, глядя на него.
– Ну, я подняла платье и… – Она замолчала. – Я… увидела… – Она почесала голову возле одного из торчавших пиков волос. – Моего старшего брата? Но он умер много лет назад…
– Ты помнишь свет? – спросил Кахан.
Она заморгала и кивнула:
– Да, его окружал свет, он казался теплым.
– Это голвирд. – Она с недоумением на него посмотрела. – Утром, когда рассветет, я тебе покажу. Но сейчас сделай свои дела, глядя вниз, спиной к деревьям.
Юдинни села, но тут же вскрикнула, выпрямилась и подняла одежду, открыв тощие ноги. К одной из них прицепилось маленькое черное существо, четыре щупальца которого погрузились в ее плоть. Монахиня подняла руку, чтобы его убить. Однако Кахан успел остановить ее одной рукой, а другой смахнул существо на землю, и она снова вскрикнула.
– Как можно меньше вреда, помнишь? Это сорный-ползун. – Он поднял вверх жучка, короткие щупальца которого бессильно дергались. – Он просто делал то, что может.
Монахиня посмотрела на него.
– Пожалуй, я могу возненавидеть это место, – сказала она.
– Мы и без того ему сильно не нравимся, и твоя ненависть не сделает нашу жизнь проще.
Юдинни отвернулась и пожала плечами:
– Ты хочешь сказать, что, если я прикончу жуткое, кусающееся существо, толпа чудовищ выйдет к нам из-за деревьев?
Он посмотрел на нее.
– Если бы ты убила сорного-ползуна, – сказал он ей, – часть его пасти осталась бы у тебя внутри и начала гнить. Мне пришлось бы ее вырезать, и ты не могла бы ходить, а я был бы вынужден тебя здесь оставить и отправиться искать ребенка без тебя.
– Я по-настоящему ненавижу это место, – заявила Юдинни.
– Может быть, если ты поешь, то будешь чувствовать себя лучше?
Она посмотрела на него.
– Еще немного мяса.
Она скрылась за деревом, затем вернулась к своему мешку, опустилась рядом с ним на колени и принялась искать там еду.
Они ели молча, Кахан сидел на своей постели, а монахиня стояла, периодически переходя от одной части поляны к другой.
Он решил, что она хотела избежать еще одной встречи с сорным-ползуном. К тому моменту, когда они закончили есть, света стало достаточно, а сияние леса погасло. Кахан скатал свою постель, монахиня последовала его примеру, и они пошли дальше.
Он не нашел следов ребенка; впрочем, Кахан знал, в каком направлении двигался мальчик. Но сначала он хотел показать Юдинни, как близка она была к смерти. Они пошли в том направлении, которое она выбрала в темноте. На едва заметной тропе Кахан отвел в сторону кусты, и во все стороны полетели лепестки, когда он задел типун-лозу. Чуть дальше по тропе он остановился и указал вперед.
– Вот что ты видела ночью, – сказал он, махнув посохом. – Голвирда.
Юдинни сделала осторожный шаг вперед, и он услышал, как она сглотнула.
Голвирд оказался ямой, не шире вытянутых рук высокого человека. Если бы Кахан встал на дно, то оказался бы в земле по бедра, но из нее торчали острые колья, с них капала бледно-зеленая жидкость, такая же ядовитая, какой казалась. Среди кольев виднелись кости множества животных. Только сейчас ему пришло в голову, что они могли бы найти здесь ребенка, но среди костей он не обнаружил ничего похожего на останки людей. На краях ямы он увидел концы щупалец, которые ночью выдвигались вверх и устраивали в темноте гипнотический танец.