Юдинни оглянулась.
На поляне появлялись все новые шайяны. Кахану было трудно отличить одного от другого, он лишь знал, какие из них первыми вышли из леса, потому что они находились ближе. Казалось, они изучали людей; остальные стояли практически неподвижно, подняв голову к свету, словно его вдыхали. Юдинни открыла сумку, и первый шайян моментально оказался рядом и направил копье ей в горло. Монахиня закричала, но застыла на месте.
Кахан поднял руки, показывая, что они пустые. Шайян повернул к нему голову, Кахан указал на Юдинни и сделал вид, что жует.
– Не говори им, чтобы они меня съели! – прошептала монашка.
– Если таково их желание, мы едва ли сможем им помешать, – сказал Кахан.
– Ну, это я едва ли смогу что-то сделать, – возразила Юдинни, глядя на него снизу вверх. Быть может, она знала о нем больше, чем показывала. Затем она нашла леденцы, завернутые в тряпицу, и медленно протянула их Кахану. – Оставь немного для меня, – добавила она. – Их трудно найти.
Кахан взял у нее леденцы, всего их оказалось шесть, завернутых в тряпицу, и протянул один вожаку шайянов. Тот сделал шаг вперед, и щупальца вокруг клюва пришли в энергичное движение. Затем послышался усилившийся свист ветра. Вожак указал трехпалой рукой на двух шайянов, стоявших за ним, и они сразу исчезли в папоротниках.
– Это хорошо или плохо? – спросила Юдинни.
– Скоро узнаем, – ответил Кахан.
Они ждали, окруженные неподвижными шайянами, пока не вернулись те двое, что скрылись в папоротниках. Один нес палки, другой камни, и они быстро соорудили маленькую пирамиду, похожую на ту, что уже видели Кахан и Юдинни. Затем шайяны отступили, издавая легкий шум ветра. Вожак переливисто свистнул и кивнул в сторону святилища.
Кахан подошел к нему, медленно и осторожно, и положил леденцы на камни, под палочки.
– О нет, только не все, – грустно сказала Юдинни.
Кахан отступил, не сводя глаз с остальных шайянов. Они выглядели возбужденными, ветер их голосов стал громким, достиг крещендо, потом наступила тишина. Шайяны исчезли в папоротнике, и если не считать святилища и леденцов, возникло ощущение, будто их и не было.
– Пойдем, – сказал Кахан, поднимая сумку и посох.
– И что все это значило? – спросила Юдинни.
– Я не знаю, но думаю, что испытание, которое мы прошли.
Он направился к краю поляны и услышал, что Юдинни идет за ним, затем ее шаги стихли. Она стояла рядом со святилищем.
– Как ты думаешь, они оставят их здесь? – поинтересовалась она.
– Это нас не касается.
– Какая ужасная утрата, – сказала Юдинни.
Он вернулся, взял ее за руку и потянул прочь от святилища, пока ее любовь к сладкому не победила здравый смысл.
В глубине леса
Ты помнишь комнату, тесную и жаркую. Голоса, одни высокие, другие низкие, они зовут и поют, перекрывая друг друга, создавая какофонию, когда тебя выводят вперед. Настроение одновременно праздничное и похоронное. Ты чувствуешь подъем и страх.
Цвет и темнота. Трепещущий свет. Четыре огромных костра горят во имя Зорира, имя бога произносят сотни ртов, и каждый из говорящих одет в лучшие одежды и плащи мерцающего цвета грибов. А перед всеми, на помосте, куда ведут три ступеньки, перед троном, стоит Сарадис, Скиа-Рэй, в своей бородатой маске; она поет высоким, неблагозвучным голосом, от которого болят уши. Ты должен получать удовольствие, это станет важным моментом в твоем пути к величию. Но ты чувствуешь только страх.
Ты чувствуешь только страх.
Они вложили в тебя все, чем являются, а ты чувствуешь только страх.
Пение, бой баранов, звон цимбал достигают максимума; монахи, держащие тебя за руки, сжимают их сильнее, ведь каким бы смелым ты себя ни называл, им известна правда, они видят в тебе слабость и страх. Они понимают, что ты можешь сбежать в любой момент. И что тут, перед Зориром-который-Идет-в-Огне, перед богом, чей голос эхом разносится по тронному залу, ты очень хорошо знаешь о своем предательстве. Несомненно, здесь и сейчас, когда все откроется, станет очевидным твое полное несоответствие, сомнения и ложь, которые приведут тебя к гибели в глазах существа, что сжигает тех, кто его разочаровал, превращая их в огненный ходячий костер.
25
– Ты не находишь его гнетущим? – спросила Юдинни, когда они продирались сквозь папоротник.
– Что я нахожу гнетущим? – уточнил Кахан.
– Лес. Создается впечатление, что идешь по бесконечной пещере.
Он поднял голову. Деревья Харнвуда были огромными, некоторые стволы даже двое крупных мужчин не могли обхватить, взявшись за руки, а высота такой, что у него начинала кружиться голова, если он пытался разглядеть вершину. Но сверху падал свет, между листьями и кронами тут и там виделось открытое пространство, благодаря которому питались и росли папоротники и небольшие растения на земле. Лоза оплетала деревья, летучая лоза лениво парила, пытаясь подняться вверх, мох стекал медленными реками, разнообразные существа летали, парили, ползали или бегали вокруг огромных стволов.
Разноцветные грибы и необычные плоды были повсюду: на земле, коре и ветвях, – но совсем мало животных. Через капюшона Кахан чувствовал паутину жизни, окружавшую его со всех сторон, хотя даже не пытался это делать, просто именно так воспринимал мир.
Ты нуждаешься во мне.
Он прогнал голос.
– В пещерах темно, – возразил Кахан, продолжая шагать через папоротники.
– Но тяжесть, – сказала она, – разве ты ее не чувствуешь? И со всех сторон глаза, которые за нами наблюдают. У меня нет ощущения, что это место готово меня принять.
– Так и есть, – ответил он. – Как и меня. Нас просто терпят.
– Ты говоришь так, словно лес знает о нас, какая чепу…
Он повернулся и увидел, что Юдинни споткнулась о лозу и вставала, выбираясь из зарослей папоротника и палой листвы.
– Может быть, лес даже делает это в большей степени, чем я думал, – сказал Кахан.
Она хмурилась, глядя на него, а он отвернулся, чтобы скрыть улыбку.
Время приближалось к концу второй восьмерки, и свет стал тускнеть. Он знал, что им пора подыскать место для лагеря.
– Когда мы уже найдем мальчика? – спросила Юдинни. – Кажется, мы идем целую вечность.
Кахан кивнул.
– Я надеялся, что к этому моменту мы его догоним, – признался он.
Они провели в лесу три дня.
– Ребенок с короткими ножками не мог так сильно нас опередить. – Юдинни все еще выглядела обиженной, она никак не могла смириться с утратой леденцов.
– В лесу все происходит не так, как на равнине, здесь прямая линия далеко не всегда бывает прямой. – Юдинни остановилась. Он услышал, как смолк шорох палой листвы у нее под ногами. Кахан обернулся: – Что?
– Ты заставляешь меня еще сильнее невзлюбить это место. – Она огляделась. Он пожал плечами, но от его внимания не укрылось, что после встречи с шайянами монашка стала не такой жизнерадостной. Как если бы до того момента она не понимала, что они чужие в лесу. – Складывается впечатление, что лес – это огромное существо, а мы путешествуем по его внутренностям, – продолжала она.
– Вполне разумный подход.
Монашка посмотрела на него, и он понял, какой страх она наверняка испытывала, ведь она во всем от него отличалась. Она была маленькой, а он – большим, она родилась в городе и ничего не знала о лесе, лишь слышала истории, которые рассказывают для того, чтобы пугать людей. Она выросла на сказках о богах Вирдвуда и темных деяниях или, еще того хуже, об Осере, что живут под землей, и о том, что им удалось выбраться из заточения между деревьями и теперь они поджидают жертву.
– Я не хочу, чтобы меня сожрал лес, Кахан Дю-Нахири, – сказала Юдинни.
Он не верил в старое зло; то, что рыскало в лесу, было странным, возможно, противоестественным для них, но являлось частью этого места. Оно принадлежало лесу и не являлось существом, пытающимся подчинить людей своей темной воле. Юдинни оставила свою жизнь позади во имя богини, которую все, как он считал, забыли, мертвой и лишенной силы, точно поваленное дерево. Однако монахиня пошла с ним, отправилась в лес, полагаясь в качестве проводника только на свою веру в Ранью.
Отвага или глупость? Он не знал.
Ранья помогала потерянным, говорила людям, что их можно найти. Пока он стоял здесь, глядя на испуганную монахиню, лес начал испускать сияние, ночные существа наполнили воздух криками, и слова сами слетели с его губ:
– Хотя ты думаешь, что ты одна, я иду рядом с тобой, охраняя каждый твой шаг.
Монахиня подняла на него взгляд и заморгала.
– Ты действительно ее знаешь, – тихо сказала она, – именно такими словами она обращалась ко мне. Мы избранные, Кахан Дю-Нахири. Ты и я.
Слова Юдинни его смутили.
Он уже их слышал, и всякий раз они оказывались лживыми.
– Идем, Юдинни, я покажу тебе, как я ищу следы ребенка. – Он показал наверх. – Это может отвлечь твое внимание от присутствия леса.
На самом деле она была права, лес действительно давал о себе знать, и Кахан это чувствовал всю свою жизнь.
Даже в те дни, когда он был заперт в монастыре, далеко от лесов своего детства, ему снились зеленые и сумеречные пространства. Они существовали в его сознании как место, куда он мог сбежать, когда строгость наставников Зорира становилась невыносимой.
Монахиня и лесничий шли между деревьями, нарушая взаимосвязь леса, даже когда пытались быть его частью. Круа когда-то был страной множества богов, хотя лишь немногие из них что-то делали или показывали лица. И все же здесь Кахан не мог не верить, что они оказались в присутствии единственного истинного божества Круа – леса.
Монашка смотрела на него; пики ее волос успели завянуть за время их путешествия.
– Если ты посмотришь внимательно, – махнув рукой, сказал Кахан, – то увидишь, что часть листьев папоротника отливает серебром в последних бликах света. – Она кивнула. – Это те места, где их потревожил мальчик, когда проходил мимо.