Они дождались, когда последний корнинг скроется из вида, – и теперь, когда угроза миновала, было странно не чувствовать исходившую от них радость, как в первый момент, когда они только их увидели. В них было что-то от праздника. У Кахана и Юдинни настроение стало лучше, чем до встречи с корнингами.
Однако хорошее настроение Кахана быстро улетучилось. От липкой смолы грибной ловушки кожа у него покраснела и чесалась. Он попытался скрыть это от Юдинни, но неприятные ощущения усиливались, переходя в обжигающую боль, словно он окунул руки в кипяток. Вскоре ярко-красные пальцы начали распухать. Они шли дальше, и Кахан почувствовал, что сильно вспотел, а дыхание стало затрудненным.
Кахан остановился.
Он больше не мог идти дальше, его пальцы даже не удерживали посох. Сегур заскулил, глядя на него.
– Что с тобой, Кахан? – спросила Юдинни.
– Ничего страшного, просто раздражение. – Он тяжело опустился на землю, пот катил с него градом, он понимал, что солгал.
Хотя он прогнал капюшон в заднюю часть своего сознания, тот должен был его исцелять. Обычное раздражение кожи не могло оказать такого эффекта. Даже если постоянно отталкивать капюшон, это не могло заставить его прекратить работать над телом Кахана, ведь капюшон являлся его частью, как кожа или глаза.
Юдинни присела на корточки рядом с ним. Кахан заметил, что смола попала и на нее; листья прилипли к рукам, но они так не действовали на монашку. Мир начал раскачиваться у него перед глазами. Казалось, Юдинни стала расти, ее тело раздулось, превратившись в нечто круглое и бесформенное, оставаясь странно доброжелательным. Ее голос заполнил его разум. От лесных запахов шевелились волоски на его коже, глаза не хотели оставаться открытыми, цвета были слишком яркими. Он услышал, как закричал ветер, который рассекали стволы деревьев. Кахан засмеялся, уверенный, что умирает. После всего, что он пережил за свои тридцать с лишним сезонов, он умрет из-за того, что отодвинул в сторону растение, чтобы посмотреть на корнингов. Похоже, жизнь сыграла с ним замечательную шутку.
В глубине леса
– Зорир!
Выкрикнув имя, Скиа-Рэй вскидывает руку, и шум смолкает.
В наступившей тишине ты чувствуешь себя как никогда одиноким. Ты можешь видеть сестру, но ей здесь не рады, ей не разрешили войти во внутренний круг, она оказалась недостойной тайн. Ты знаешь, что именно здесь появились первые сомнения, – ведь она во многом лучше тебя.
Она лучше учится, лучше сражается, лучший тактик, сколько бы раз они ни повторяли «она старше, вот и все».
Ты понимаешь, что они лгут.
Но если это так, то Скиа-Рэй ошибается: его сестра непогрешима и является сосудом Зорира. В ней находится очаг. Она станет архитектором будущего Круа, принесет огонь, сделает все таким, каким оно должно быть.
Тебе не следует бояться.
Ты должен сохранять уверенность и добродетель.
Но ты чувствуешь лишь страх.
– Те, кто идет в огне! – начинается скандирование. – Те, кто идет в огне! Те, кто идет в огне!
Вперед, шаг за шагом, слегка раскачиваясь, как тебя учили. Одеяния монахов мерцают, скручиваются и меняются одновременно со словами. Потрескивание огня наполняет твои уши, запах древесного дыма проникает в ноздри, жар заставляет думать, что ты сгоришь.
Ты хочешь бежать, выть и кричать, сказать им, что ты еще не готов, ты просто не тот, кто для этого избран.
Ты бесклановый мальчик с северной фермы. Ты ничто.
Огонь, который должен согреть тебя изнутри и снаружи, лишь пугает, потому что тебе прекрасно известно, какой вред может причинить огонь.
Но ты продолжаешь идти вперед, тебя не заставляют, ты не сопротивляешься и не сражаешься. Ты просто делаешь то, что говорят, одетый в золотое и красное, потому что ты слаб, а они сильны, и они сказали тебе, обещали, что это сделает сильным и тебя. И где-то в глубине души ты не хочешь их разочаровать. Пусть даже…
Пусть даже.
– Кахан Дю-Нахири. – Она смотрит на тебя, ее глаза почти скрыты под маской. Знает ли она? Знает ли, что ты думаешь на самом деле? – Ты здесь перед Зориром, чтобы получить благословения бога.
– Благословения бога, – повторяют сто голосов.
– Встань передо мной на колени.
Слабое давление на твои плечи заставляет тебя опуститься на колени.
– Ты принимаешь Зорира внутрь? Будешь ли ты верным Зориру? Будешь ли стойким и преданным, ведь в противном случае огонь уничтожит тебя изнутри? – Ты киваешь. – Произнеси слова, Кахан Дю-Нахири.
И как ты можешь? Как сможешь, если они лживы, когда ты в смятении, когда все подвергаешь сомнению. И хотя твои мысли таковы, язык тебя предает.
– Я принимаю Зорира, – говоришь ты, – и пусть мой язык превратится в пепел, если я лгу.
Ты ждешь, ждешь, что это произойдет, когда произносишь слова, ведь ты в них не веришь, но ничего не происходит.
Лишь сотня голосов повторяет:
– И пусть мой язык превратится в пепел.
– Открой рот, Кахан Дю-Нахири, – говорит Скиа-Рэй.
Монах подходит к тебе сзади и отводит назад твою голову.
Монахи крепко держат тебя за руки, и ты чувствуешь, как тобой овладевает паника.
– Прими кровь Зорира! – кричит Сарадис.
И ты напрягаешься. Уже слишком поздно останавливаться. Слишком поздно сопротивляться. Холодная каменная чаша придавливает твою губу к нижним зубам. Сначала ты чувствуешь вкус крови. Затем горечь, которая вызывает тошноту во всем твоем теле, ты начинаешь извиваться, пытаясь вырваться.
– Пей! Пей кровь Зорира!
У тебя все горит, вот оно, ты платишь цену за вероломство, твой язык превращается в пепел.
Ты хочешь выплюнуть жидкость, но рука зажимает тебе рот. Другая вцепляется в нос. У тебя нет выбора. У тебя нет выбора, и мир начинает растворяться в красном и оранжевом, приходит огонь, огонь приходит, и ты в его центре.
Ты центр.
– Он приведет к нам Зорира! – кричит Сарадис. – И мир будет гореть!
Ты огонь. Ты.
29
– Кахан!
Он услышал свое имя. У него отчаянно болела голова.
– Кахан! Не оставляй меня здесь! – Вода у него во рту, он попытался ее проглотить, но у него не получилось. Он закашлялся, начал задыхаться. – О, спасибо, Ранья! Ты жив!
Он открыл рот, чтобы заговорить.
Юдинни, прижав тыкву к его губам, попыталась залить ему в рот еще воды. Он посмотрел на руку, собираясь ее остановить, и увидел, что она накрыта большим листом.
– Что? – Он снова закашлялся, и боль пронзила его тело. – Что это такое? – Он посмотрел на свою руку.
Там не один лист, их много, и вместе они образовали уродливую перчатку.
– Ну, когда ты потерял сознание…
– Я потерял сознание? Надолго?
– Сейчас такое же время, какое было вчера, когда ты потерял сознание.
Он попытался понять смысл ее слов, но у него не получилось.
– Не говори загадками, монашка.
– Прошел полный цикл света и темноты.
Он не видел неба.
Они находились внутри какого-то сооружения.
– Где мы?
– Я построила хижину из сломанных веток и палой листвы.
Он собрался сделать ей замечание, но она тряхнула головой, и шипы ее волос смешно зашевелились.
– Я не потревожила лес, в точности как ты мне велел. Просто собрала то, что валялось на земле, и использовала.
Кахан сел.
Его рука двигалась внутри перчатки из листвы и казалась неприятно скользкой.
– У тебя раздулась рука, – сказала Юдинни, – я вспомнила всебальзам, которым ты меня лечил, и сделала мазь из листьев, которые нашла у тебя в мешке. Но мазь не держалась на руке. Тогда я нашла еще листьев, чтобы сделать из них перчатку. Я помню, что ты запретил мне ходить одной, но мне требовалось отыскать еще листьев и грибов. Для всебальзама.
Он медленно приподнял перчатку из листьев и увидел, что его рука покрыта пастой всебальзама. И она больше не была распухшей.
– Ты пошла в лес одна, ради меня?
– Ну, мне совсем не хотелось возвращаться в Харн без тебя. К тому же меня охранял Сегур. – Она улыбнулась. – Если честно, с гарауром проще иметь дело, чем с тобой…
Кахан посмотрел на руку, покрытую всебальзамом.
– Спасибо тебе, Юдинни, – сказал он.
– Что такое отвратительный вкус и онемение во рту, когда речь идет о друзьях, верно? – Она улыбнулась. – Полагаю, что мы потеряли ребенка. Прошел целый день.
Он немного подумал и покачал головой. Мир вращался и деформировался. Он сделал вдох и дождался, когда все снова приобретет нормальный вид.
– Может быть, да, может быть, нет, – сказал Кахан. – Возможно, лес посчитал, что мы слишком быстро догнали мальчика, и вмешался.
– Ты и в самом деле считаешь, что он принимает такие решения? – спросила Юдинни.
– Нет, я думаю, что это больше похоже на гнездо вутто. – Она недоуменно на него посмотрела. – Такие крошечные существа с панцирями, которые тысячами живут под землей. Они строят насыпи и вырезают сложные узоры на древесной коре, охотятся и даже выращивают еду в своих гнездах. Но они не наделены умом, просто живут.
– Подобно крошечным оритам?
Он кивнул:
– Да, в точности как крошечные ориты. Я думаю, лес похож на них, – сказал Кахан. – Иногда он просто что-то делает. Мы не можем понять его мотивы; возможно, он и сам их не знает.
– Может быть, для леса мы крошечные ориты? – предположила Юдинни.
– Вполне возможно.
Эта мысль не слишком понравилась Кахану, но размышлять над ней ему не пришлось – в хижину влетел Сегур, который прыгнул на него, шипя и рыча от удовольствия, когда он увидел, что Кахан очнулся.
Кахан погрузил чистую руку глубоко в его мех.
– Нам нужно идти, – сказал он. – Я бы хотел добраться до Вирдвуда до того, как померкнет свет.
– Ты уже пришел в себя?
Кахан кивнул, но поморщился от вспыхнувшей боли.
– Да, теперь мы уже недалеко от Вирдвуда, я его чувствую, – сказал Кахан.
– Я там никогда не бывала, – проговорила Юдинни.
– Лишь немногие заходили в Вирдвуд.