Еще ближе.
Спустилась ночь. Внезапный мрак Вирдвуда. И словно в ответ, свет снова изменился, на него стало почти больно смотреть. Кахан услышал гудение, резкий и болезненный звук наполнил его голову. Затем он исчез, и снова возникло сияние, теперь мягкое, нежное и теплое. Какие-то его свойства остановили впечатляющее световое представление леса. Кахану хотелось к нему подойти, у него внутри капюшон прекратил шевелиться и вызывать боль – что было его постоянным состоянием. В этом свете Кахан обрел мир, которого ему так не хватало в жизни. Впервые он не чувствовал горевшего внутри огня.
Если бы не Юдинни, которая также слепо брела к свету, как при встрече с гол-вирдом, он бы тоже шагнул к теплому свету.
Но ее поведение смутило Кахана. Он вспомнил об опасностях леса. О том, что здесь не могло быть друзей. Он схватил ее за руку и оттащил назад.
– Нет, – сказала она, – мой дом. Я хочу вернуться домой… – Он закрыл ей рот, и некоторое время она сопротивлялась. Затем у нее в глазах прояснилось, и она пришла в себя. Он ее отпустил. – Это был голвирд? – спросила она. – Я снова его почувствовала?
Кахан покачал головой.
– Нет, – прошептал он, – что-то другое. Сильнее. – Он ощущал притяжение света, предлагавшего умиротворение, но поведение Юдинни разбило заклинание, и теперь он мог оказать сопротивление. – Будь готова меня схватить, если я начну вести себя странно, – сказал он монашке. Затем посмотрел мимо куста в сторону сияния леса, и снова его окутал уже знакомый покой, отступление яростного жара гнева, жившего глубоко внутри, но на сей раз он понимал, что не потеряет себя. Теперь это больше походило на испытание. Кахан снова отступил за куст. – Я думаю, мы можем подойти ближе. Если тебя потянет вперед, постучи по моей руке.
Юдинни кивнула с потрясенным лицом, словно понесла огромную потерю.
Они подошли еще ближе; на Кахана произвело впечатление молчание монашки, которая сосредоточилась. Когда они оказались настолько близко, что смогли разглядеть сияние напрямую, копье страха прошло сквозь его тело, такое белое и холодное, словно его пронзила сосулька. Яркий свет мешал разглядеть почти все, что появилось перед ними, но Кахан успел увидеть достаточно. Три фигуры в ночи, резко очерченные, невероятно высокие, с разветвленными рогами на головах.
– Да поможет нам Ифтал, – сказал Кахан. – Его поймали боуреи.
– Боуреи? – Юдинни с испугом посмотрела на Кахана.
– Смотри, – сказал он, сдвинув ветку так, чтобы она смогла сама увидеть, что было проще, чем объяснять.
– Осере под землей! – Ее глаза широко раскрылись. – Нам нужно уходить.
Связываться с боуреями означало верную смерть, к тому же странную и медленную. Почему боуреи так себя вели, не знал никто. Они заживо сдирали кожу с людей и оставляли их кричать, повесив на деревьях в Вудэдже. Отсекали конечности и бросали тела корчиться на земле. Выкалывали глаза и возвращали слепцов в деревни. И хотя рана, нанесенная боуреями, оказывалась смертельной, люди после этого жили долго и умирали мучительно. Бояться боуреев было разумно. Когда монахи Тарл-ан-Гига говорили о старых богах и ужасных делах, которые они совершали, люди считали, что за ними стояли боуреи, Вуд-хьюны, Аристократы Вирдвуда, как их называли. Они не являлись людьми, и их образ действий оставался для всех непостижимым. Кахан вернул ветку на место и всмотрелся внимательнее, пытаясь лучше разглядеть свет.
– Мальчик там, – сказал Кахан. – Боуреи собрались вокруг тафф-камня, он стоит перед ним. – Он сделал глубокий вдох.
Кахан понимал, что им следовало уйти. Еще совсем недавно он бы так и сделал. Но сейчас перед глазами у него стояло лицо Венна, – трион оказался смелее, чем он, и отдал свою свободу за его жизнь. А его рука помнила форму деревянной игрушки – короноголового. Кроме того, ему не давало уйти еще и время, проведенное с Юдинни: оно его изменило, хотя он не понимал, как и почему.
Может быть, дело было в том, что монахиня верила в его смелость, тогда как он всю жизнь считал себя злым, напуганным и эгоистичным.
Он огляделся по сторонам, ожидая увидеть – в момент опасности – серые фигуры возрожденных женщин, одновременно зная, что их здесь не будет. И не из-за предупреждения, которое Кахан получил, когда его серьезно ранили и он приходил в себя в собственном доме. Просто это не было их местом, здесь царствовало нечто другое, и их никто не ждал.
Он снова сделал глубокий вдох.
Иногда у тебя нет выбора. Он мог действовать или сбежать, чтобы его вечно преследовало чувство вины, более настойчивое, чем любые мертвые серые воины.
– Подожди здесь, Юдинни.
Он негромко свистнул, призывая Сегура, и гараур прискакал, тяжело дыша, со слегка приоткрытой пастью. Кахан взъерошил его мех, потом поднял и посадил на руки Юдинни.
– Держи Сегура и не отпускай, что бы ни случилось. Если меня схватят боуреи, убегай и уноси Сегура. Ты меня поняла? – Она кивнула. – Скажешь Леорик, что мы сделали все, что смогли, но ребенок был мертв, а его тело съели звери.
– То есть не говорить, что он у боуреев?
– Ей лучше этого не знать.
Юдинни кивнула и снова посмотрела на сияние.
– А мы не можем подождать, пока они уйдут? – спросила монашка.
Кахан облизнул губы и попытался замедлить биение отчаянно стучавшего сердца.
– Нет, Юдинни. Никто не знает, что они могут сделать с ребенком. Я не слышал добрых историй о боуреях.
– Тем не менее ты пойдешь к ним.
– Лес привел нас сюда, Юдинни. Он играл с нами, замедлял и ускорял наше движение. Я должен верить, что на то была причина, а не просто игра темных существ.
Мудрые слова, но оба знали, что Вирдвуд нельзя понять. Думали ли другие люди о том же, перед тем как нашли свой конец после встречи с боуреями? Монашка посмотрела на Кахана; шипы ее волос увяли за время путешествия, лицо стало утомленным и печальным.
– Ранья привела нас сюда, Кахан, – сказала она, – у нее была какая-то цель, едва ли она хотела принести нас в жертву. Я в это верю.
Она протянула руку, чтобы сжать его плечо, но он отодвинулся, снова посмотрев в сторону света.
– Не беспокойся обо мне, Юдинни. – Кахан сам положил руку ей на плечо, стараясь показать, что уверен в себе, хотя испытывал совсем другие чувства. – Я способен гораздо лучше разобраться с этими существами, чем ты думаешь.
Под его кожей пробудился капюшон.
Ты нуждаешься во мне.
Юдинни посмотрела на него и улыбнулась своим мыслям.
– Ты имеешь в виду свой капюшон, Кахан Дю-Нахири.
Он замер в полнейшей неподвижности.
– Ты знала?
Она кивнула.
– Я встречала многих обладателей капюшонов, пока жила в Тилте, – тихо сказала она. – Рэи часто наносили визиты, и я научилась безошибочно распознавать тех, у кого он был. – Она снова улыбнулась. – Ты во многих отношениях отличаешься от Рэев, ты мягче, но у тебя есть капюшон.
– Однако ты ни разу не просила его использовать, чтобы спасти нас от опасности.
– Ты не предлагал, и я решила, что у тебя есть на то причины. Ранья говорит, что нужно идти по своему пути, но не следует заставлять это делать других.
Он отпустил плечо Юдинни и коснулся ее лба, оставив маленькую грязную точку в его центре.
Он и сам не знал, почему так поступил.
– Ранья ведет тебя, монахиня, – сказал Кахан.
– Как и тебя, Капюшон-Рэй, – ответила она.
– Этот титул…
– Демонстрация уважения, так говорилось в древних книгах, – сказала монашка, – и отступница, вроде меня, использует его именно в этом смысле.
На миг ему стало интересно, как много она знала.
Но решил, что это не имело значения, ведь впервые за долгое время он не испытал негативных чувств, услышав этот титул из уст другого человека. Кахан коротко кивнул, потом повернулся, прокрался вдоль куста, за которым они прятались, и стал перемещаться от куста к кусту в сторону света. Он не видел боуреев, только тени, которые отбрасывали свет. Мимолетные движения.
Свет, шедший от большого тафф-камня, имеющего форму яйца, очертил силуэт мальчика Иссофура. Он сидел на земле, играл с опавшей листвой и тихонько смеялся.
Ты нуждаешься во мне.
Было заманчиво прислушаться к голосу капюшона в этот момент. Кахан чувствовал себя очень одиноким. Он мог взять энергию леса. Здесь, в Вирдвуде, рядом с тафф-камнем, он чувствовал течение жизни вокруг себя, как никогда прежде. Сила и могущество наполняли воздух. Казалось, будто огромные деревья являлись их источниками. Он мог открыть себя и капюшон энергии, что текла вокруг, и они вместе выступили бы против боуреев в огне, воде и силе. Он мог их разорвать на части. Сжечь при помощи мысли. Разве есть повод лучше для использования капюшона, чем спасение ребенка? Есть повод лучше стать огнем?
Он хотел этого.
Он испытывал голод.
Пламя горело в нем, ядро его гнева, ярости и отвращения, ставшие неотъемлемой его частью так, что он не мог представить жизни без них. Конец борьбе с прошлым – сейчас на это появилась прекрасная причина.
Ты нуждаешься во мне.
И все же.
Все же, все же, все же.
Что он сказал Юдинни, когда они только вошли в лес? Пойти против леса – значит вызвать его неудовольствие.
Не причиняй вреда, и никто тебя не обидит. И за все время их путешествия его не отпускало чувство, что кто-то их вел, замедлял движение или ускорял, когда возникала необходимость. Они искали мальчика, да. Но их вели. Он говорил с лесом как с живым существом.
Являлось ли это испытанием?
Как свет?
Ты нуждаешься во мне.
Для чего и почему – он не знал и знать не мог.
Боуреи двигались перед ним, зловещие тени в диковинном свете. Мощные лучи пронзали воздух.
Ты огонь.
Дыши медленно.
Вдох и выдох.
Вдох и выдох.
Он положил посох.
Встал.
И направился к Лесным Аристократам. Выставил перед собой руки, чтобы показать, что у него нет оружия. Представил, как Юдинни вскрикнула у него за спиной, когда он пошел вперед. Стал еще одной тенью в свете боуреев.