Корнинги выглядывали из кустов и тут же исчезали. Кахан повернулся, чтобы успокоить Юдинни, сказать, что не чувствует с их стороны агрессии, а только любопытство, однако она и сама заметила корнингов и улыбалась им.
– Они добрые души, разве не так, Кахан? – спросила она.
Он кивнул, и они продолжали идти дальше, а процессия корнингов следовала за ними; свет двигался по небу, и в лесу стало темнеть.
– Я вижу свет впереди, – сказала монашка, указывая на восток.
Кахан посмотрел и увидел слабое мерцание, как в тот момент, когда свет начинает появляться, но все еще остается ниже горизонта.
– Разрыв в листве, – сказала Юдинни, пока они шагали в сгущавшихся сумерках.
– Похоже на то, – ответил Кахан, хотя все выглядело не так, как прежде.
Там, где была болезненная яркость, свет оставался рассеянным. Когда они стали к нему подходить, свет что-то рассекло на лучи, пронзившие лес, и Кахан начал понимать, что перед ними.
Там находилось нечто массивное и острое, огромное и черное, которое издалека казалось почти покрытым мехом. Его истинный размер становился понятным постепенно – и почти не увеличивался.
– Древопад, – сказал он скорее для себя, чем Юдинни, однако она ответила, и в ее голосе слышалось множество оттенков удивления:
– Я думала, глядя на основание, что поняла, какого оно размера, но это не так.
Она была права: то, что они сейчас видели, входило в противоречие с любой логикой.
Кахан смотрел на упавший центральный шпиль, такой огромный, что он повалил два соседних, наружных шпиля. Он не знал, когда это случилось, но шпиль уже превратился в скелет к тому времени, когда они его увидели. Тем не менее его размеры было трудно осмыслить. Из-за туче-древ центральный шпиль казался карликом. Даже самый высокий шпиль не исчезал из виду. Истинный, огромный, поражавший воображение размер становился понятным, когда они оказались достаточно близко, перед стеной темно-древа, заблокировавшего тропу, высотой в десять или одиннадцать человек, стоящих друг у друга на плечах. От ствола отходили меньшие, но все еще огромные ветви.
– Оно огромное, Кахан! – прокричала Юдинни и побежала к нему. – Я и представить не могла, что дерево может быть таким громадным!
Он смотрел, как она бежит, но только после того, как она оказалась совсем рядом, Кахан все понял.
– Юдинни! – крикнул он, и она остановилась. Ее тело казалось совсем крошечным рядом с гигантской стеной черного дерева, хотя до него оставалось идти не менее получаса. – Это не туче-древо! – Он увидел недоумение, появившееся на ее лице, а потом разочарование. Он дал ей время, чтобы понять. – Это всего лишь ветка. – Ему не удалось сдержать смех, глядя на выражение ее лица, когда она пыталась осознать, каким огромным должно быть само туче-древо, если у него такая могучая ветвь. – Должно быть, она отвалилась от основного ствола во время падения.
– Но, – она повернулась сначала к ветке, а потом снова к нему, – как такое возможно? Ничто не может быть таким огромным.
– Таково туче-древо, Юдинни.
Когда они наконец добрались до ветки, то поняли, почему издалека казалось, будто она покрыта ворсом: крошечные листики. Кахан всегда думал, что иголки туче-древа будут зелеными, темно-зелеными, как огромная листва кустов Вирдвуда, но он ошибался. Он протянул руку и коснулся конца ветки и серебристо-зеленых иголок на ней. Они не выглядели мертвыми, хотя на ветке был мох и лишайник – рядом вырос кустарник, и Кахан решил, что после падения туче-древа прошел год, возможно, даже два или три. Он восхищался силой жизни великого дерева, способного сохранять свежесть листьев так долго. На ощупь листики были мягкими и гладкими, в отличие от любых других листьев, которые ему попадались, а он много времени провел в лесу.
– Это красиво, – сказала Юдинни, – и печально.
– Печально?
– То, что нечто столь великое может умереть.
– Все умирает, монашка, – сказал Кахан и тут же вспомнил двух возродившихся женщин – огляделся по сторонам, пытаясь их отыскать, но ничего не заметил – и понял, что он не совсем прав.
– Но то, что умирает нечто столь великое? – Она потянула за листок с конца ветки и посмотрела на него: он был длиной с ее палец. Иголки на лесной земле не превосходили размерами ноготь Кахана. – А их можно есть? – спросила она.
– Понятия не имею.
Юдинни пожала плечами, засунула лист в рот и надкусила.
Судя по выражению ее лица, вкус ей не понравился.
Она вытащила лист изо рта и выплюнула кусочек, который откусила, но оказалось, что он соединен с листом в ее руке длинными блестящими жилками.
– Может быть, они будут вкуснее, если их приготовить, – предположила она.
– Должно быть, это то место, где мы должны повернуть, Юдинни. – Он указал в сторону от ветви.
– Ты думаешь, что упало все дерево, Кахан? – спросила монашка. – Последний древопад произошел несколько поколений назад. Если это туче-древо, жители Харна могут стать богатыми.
– Да, я думаю, что туче-древо могло упасть, – сказал он. – Все истории, которые я слышал, начинались с того, что находили ветку, затем шли вдоль нее и обнаруживали ствол. Люди рассказывали, что после последнего падения туче-древа потребовалось четыре поколения, чтобы собрать все, что можно, и тогда Джинненг обрел настоящую силу на юге.
– Ну, здесь это не займет больше времени.
– Древопад станет последним гвоздем в гроб юга, – тихо сказал он, когда Юдинни подошла и встала рядом с ним.
– Ты не выглядишь довольным, Кахан Дю-Нахири, а ведь ты сын севера и все такое. Ты же должен радоваться?
– Это привлечет Рэев. А Рэи являются отравой, – сказал он. – Капюшон-Рэи – худшие из них. Поверь мне, я знаю, на что они способны.
Он отвернулся и почувствовал ее руку на своем плече.
– Что тебя преследует, Кахан Дю-Нахири?
– Сила, Юдинни, и то, что можно сделать с ее помощью. – Он вздохнул. – Но сейчас я бы не хотел об этом говорить, я так долго был таким, каким меня вырастили, что мне больно даже думать о том, кто я.
– А кем тебя вырастили, Кахан Дю-Нахири? – мягко спросила Юдинни.
– Конец, Юдинни. Меня вырастили, чтобы стать концом. Чтобы я держал силу в своих руках и сметал с пути тех, кто противостоит моему богу.
– Ранье? – спросила монашка. – Она бы никогда такого не захотела…
– Нет, Юдинни, меня вырастили для Зорира-Который-Идет-в-Огне те, кто мечтал реализовать свои желания. Ты назвала меня Капюшон-Рэем в знак уважения, но меня воспитали, чтобы я стал ужасом и смертью.
– А как ты нашел Ранью?
– Мужчина, который ухаживал за садом храма, вел беседы с печальным, тосковавшим по дому мальчиком о более мягком боге и другом образе жизни.
– Паутина Раньи очень хрупка, Кахан, – тихо сказала Юдинни, – но она всюду и всегда найдет тех, кто в ней нуждается.
– Она нашла меня, – сказал он.
– И принесла тебе утешение, если не счастье. Ранья указывает нам путь, но ты должен следовать по нему, чтобы найти то, что тебе нужно.
Что-то у него внутри хотело ударить монашку за эти слова. Гнев в его ядре посчитал то, что сказала Юдинни, критикой, хотя он прекрасно понимал, что она не имела в виду ничего подобного. Он заслужил порицания и держал свой гнев внутри, не выпуская его наружу, как не давал силы капюшону, сидевшему у него под кожей. Кахан вдохнул прохладный лесной воздух – он показался ему чистым и настоящим – и сумел охладить пылавший огонь.
– Нет, Юдинни, Ранья дала мне лишь раздоры и боль. – Он так сильно сжал руки в кулаки, что у него заболели костяшки пальцев. Кахан поднял руку и разжал кулак. – Я был создан для насилия, Юдинни, и Ранья дала мне путь, позволивший этого избежать. Со временем. Однако она не одарила меня счастьем, и я старался найти утешение в том, что не принес миру хаос, о котором мечтали последователи Зорира.
– А теперь, вместо Зорира, у нас появился Тарл-ан-Гиг.
Кахан пожал плечами, у него не было ответов.
Лучше он или хуже, чем Капюшон-Рэи, которые неистовствовали на юге? Кахан не знал и в конечном счете не думал, что это имело значение. Рэи являлись разрушителями, такова их сущность. А Капюшон-Рэи – такие же, только хуже.
– Давай вернемся в Харн, – сказал он Юдинни, – ребенка следует отдать матери.
Монашка кивнула, она не стала задавать новые вопросы, чему он только порадовался.
Они шли до тех пор, пока сумрак не сменился ночью, и дальше лес освещал им путь. Казалось, теперь на каждом кусте были ягоды, и они наполняли их энергией. Ни он, ни Юдинни не испытывали желания или необходимости остановиться.
Свет еще не успел появиться, а они уже шли по Харнвуду. Они поспали, но совсем немного, и проснулись с появлением света. День выдался самым теплым за долгое время. Тропа была легкой, корни и лоза им не мешали. К середине дня они оказались в Вудэдже.
– Кахан, – сказала Юдинни, – я знаю, что путь обратно был легче, но тебе не показалось, что и расстояние стало меньше? – В ответ он лишь проворчал что-то невнятное; ему самому в голову пришла такая же мысль. – Как такое возможно?
– Я не знаю, но если нашим ногам было легче, я думаю, что лучше не задавать вопросов.
Юдинни остановилась и положила палец на подбородок, размышляя над словами Кахана.
– Возможно, ты прав, – сказала она и снова зашагала вперед, помахивая новой палкой, которую нашла по дороге.
Вудэдж, в отличие от Вирдвуда и Харнвуда, не делал им поблажек. Они с трудом пробирались через подлесок, как и прежде, но Кахан хорошо знал Вудэдж, и препятствия были знакомыми.
– Если мы разобьем лагерь, когда свет уйдет, – сказал он, – то выйдем из леса к середине утра завтра, а днем будем в Харне.
– Будет неплохо поспать в настоящей постели, – сказала Юдинни, глядя на Сегура, скрывшегося в папоротнике – он кого-то преследовал. Послышалась болтовня корнингов, прятавшихся в кустах. – И поесть мяса, приготовленного без участия ног, будет приятно. Я так и не привыкла к этому вкусу.