Она улыбнулась ему, и он увидел, как ее история разворачивается, точно фрески Зорира на белых стенах монастыря.
– Они станут урожаем под нашими косами в сражении, сказала она. Я помню ее слова. Я не могла дождаться, когда начнется битва, чтобы пустить кровь тем, кто противостоял нам с копьями, мечами и огнем.
Она посмотрела на него.
– Ты знаешь, что произошло дальше? – спросила она.
– Меня не интересуют твои военные истории, – сказал он, чувствуя волну боли.
– Капюшон-Рэям Тарл-ан-Гига не потребовались их капюшоны, они хотели лишь отвлечь нас. Они уже несколько месяцев понемногу вводили в Сторшпиль войска. Их монахи оказались среди наших солдат и рассказывали им о новом боге. Обещали, что скоро северу не придется страдать от холода. Обещали изобилие, и не только для Рэев, но для всех. Это продолжалось несколько лет. – Она поймала насекомое, кружившее возле ее головы, выбросив в сторону руку, чтобы его схватить. Потом она посмотрела на клетку, которая состояла из ее пальцев, раздавила назойливое существо и вытерла руку о край чурбана. – Пока мы наблюдали за Капюшон-Рэями на холме, те, кого мы считали своими, убивали солдат, сохранивших нам верность. Потом они открыли ворота. Сражение в Сторшпиле продолжалось всего несколько часов, и, насколько я знаю, Капюшон-Рэи даже не вошли в город. Только их генералы, Дашан Ир-Вота и Истил Маф-Рен. Они оттеснили нас к шпилю, затем принесли глушаки. Я впервые узнала, что такое отсутствие капюшона. Мне не нужно рассказывать о панике, которая охватила Рэев, когда они оказались без своих капюшонов. Тогда никто еще не слышал про глушаки. Не сомневаюсь, что ты испытываешь такие же ощущения. – Она улыбнулась, показав множество зубов. – Потом они предъявили нам ультиматум: прийти к Тарл-ан-Гигу и получить прощение или умереть от рук обычных солдат.
– И тогда ты приняла нового бога, – сказал Кахан.
Она кивнула.
– Ну, спасибо за урок истории, но я так и не понял, почему ты решила рассказать мне все это.
– Не для того, чтобы поучить истории, – сказала она, снова поворачиваясь к нему. – Важно то, что случилось потом. Мой отец, упрямый мужчина, один из генералов Сторшпиля, обладатель сильного капюшона, отказался перейти на сторону нового бога. Даже после того, как трион нашей семьи, Сабджин, сказал ему, что это правильный путь и он построит дорогу вперед его женам и детям, отец заявил, что не предаст Чайи. – Кахан посмотрел на нее. – Генералы Тарл-ан-Гига развели костер. – Она палкой показала на погребальный костер, который весь день готовили ее солдаты. – Они дали костру догореть до углей, а затем на веревках подвесили над ним моего отца и заставили нас смотреть, как он умирал. Он был очень сильным, мог вырывать жизнь из врагов и кормить свой капюшон с расстояния. Я много раз видела, как он это делал. Но глушаки лишили его такой возможности. Поэтому капюшон использовал его жизнь, чтобы сражаться со смертью. Огонь горел снаружи, а капюшон пожирал его изнутри. – Она встала. – Ему потребовалось два дня, чтобы умереть, и он все время кричал. – Она пожала плечами. – Я просто хотела, чтобы ты знал, что я для тебя приготовила, Кахан Дю-Нахири. – Он смотрел на нее. На ее лице появилось странное выражение, словно она собралась сказать еще что-то и ей пришлось бороться с собой. Потом она шагнула к нему, не так близко, чтобы он мог ее коснуться, но достаточно. – То, что ты со мной сделал в лесу, – прошипела она, – верни обратно. Верни мне капюшон, и я убью тебя сейчас, быстро и чисто.
Он видел голод в ее глазах, отчаянную нужду.
– Как ты можешь этого хотеть, когда тебе известна правда?
– Какая правда? – Она выглядела смущенной.
– Ты видела, как горел твой отец, как он умер с криками, когда его капюшон пытался выжить. Ты знаешь, кто истинный хозяин, ты или твой капюшон.
Она тряхнула головой.
– Верни его мне, – сказала она, и каждое ее слово прозвучало жестко. – Верни то, что украл.
Он покачал головой:
– Я не могу. – В горле у него пересохло. – Даже если бы хотел, это невозможно.
В следующее мгновение она оказалась совсем рядом и положила руки на прутья решетки, а ее лицо оказалось возле его лица. Всякая осторожность исчезла, черты исказили гнев и желание.
– Ты должен! – сказала она. – Теперь я ничто. Пария. Меня презирают свои. Я Рэй без капюшона, я проклята. Как, ты думаешь, такое возможно?
– Скажи спасибо, что ты сохранила разум, – сказал он ей, – лишь немногие, лишившись капюшона, его не теряют.
– Я сожалею, что его сохранила, – сказала она, – было бы лучше не понимать, что я утратила. И как теперь ко мне относятся остальные.
– Ты получила свободу, – сказал ей Кахан.
Она отступила, подняла шлем и надела его. Так она сумела вернуть себе самообладание.
– Завтра утром мы разожжем костер, – сказала она, – он будет долго гореть, а когда останутся угли, мы повесим тебя над ними. Лишь немногие это знают, но ты намного сильнее, чем был мой отец. Ты продержишься гораздо дольше, а я позабочусь о том, чтобы ты не один страдал от страшной боли, Кахан Дю-Нахири. – Она выплюнула последние слова. – Кажется, ты заботишься о жителях деревни…
– Тебе они не нужны, они для тебя ничто, – слишком быстро сказал он, выдав себя.
Выдав людей Харна.
– Ты прав, они для меня ничто. – Она сделала глубокий вдох. – Но они важны для тебя, Кахан Дю-Нахири. – Она оглянулась на деревню. – Трион сказал, что ты наделен сочувствием; ты это скрываешь, но тебя беспокоит судьба людей. – Она сплюнула. – Им не повезло. Ты умрешь медленной смертью над огнем и будешь слышать, как они тебя проклинают за то, что ты вообще появился в их деревне. Их хор будет таким громким, что он призовет Осере из-под земли, чтобы они тебя забрали. – Она отступила на шаг. – Твоя подруга монашка умрет первой. Я сожгу ее вместе с тобой.
– Я не могу тебе дать то, что ты хочешь.
Должно быть, его голос прозвучал жалобно, во всяком случае, у него возникло именно такое ощущение.
– Как жаль, – сказала она. – Если бы ты смог, я предоставила бы этим людям и дальше жить в грязи.
Она отвернулась, а он закричал, схватился за прутья клетки и попытался их сломать. Однако клетка была сделана надежно, и он не сумел даже погнуть прутья.
Кахан упал в полнейшем отчаянии, ожидая услышать знакомый голос, проскользнувший в его разум.
Ты нуждаешься во мне.
Но впервые с того момента, как его вытащили без сознания из комнаты цветения монахов Зорира, его капюшон молчал.
40
В эту ночь его существование было лихорадочным, он чувствовал себя лишь наполовину живым. Сочетание боли и глушаков сбивало его с толку.
Иногда он смотрел на растущий погребальный костер. В другие моменты боль была настолько сильной, что ему казалось, будто он уже висит над ним: кожа горела, а капюшон поглощал его изнутри. А между этими моментами он оказывался в другом месте.
Мальчик плакал из-за синяков в углу монастырского сада среди снежных цветов.
День был обжигающе жарким.
Садовник Насим делал припарку из всебальзама и говорил, чтобы он успокоился.
– Кахан Дю-Нахири! Кахан Дю-Нахири!
– Насим?
Он замерз и отчаянно дрожал от холода. Голос не принадлежал садовнику. Может быть, это Рэй пришла, чтобы еще раз попросить его о невозможном? Он не хотел ее видеть и не открывал глаз.
Животное в ловушке, не желающее видеть приближающегося охотника.
– Кахан! – резкий, нетерпеливый шепот.
– Уходи.
– Я не могу.
Голос. Он не принадлежал Рэй.
Он открыл один глаз, и на него хлынула боль.
– Кахан Дю-Нахири, ты жив?
Шел снег, густой, сильный.
Туман в воздухе.
Он не узнал лицо перед собой, – на том, кто его звал, были очень дорогие, с золотыми символами Тарл-ан-Гига, доспехи из сердце-древа, щеки украшали большие синие завитки, которые также окружали глаза.
– Кахан, это я, Венн. Ты меня помнишь?
– Венн? – переспросил он. Ему удалось сфокусировать взгляд на лице. – Ты сказал им, где меня найти, и я тебя не виню.
Он услышал жалость к себе в собственном голосе.
Ему это не понравилось, он бы предпочел гнев.
– Что?
– Ты говорил с Рэй. Сказал ей, что делать. – Он снова закрыл глаза. – Я тебя не виню, – повторил он.
Он хотел только одного – уйти в другой мир.
– Сорха, – сказал Венн, – так ее зовут.
– Да, – ответил он. – Кажется, я помню.
У него стучали зубы, и он не мог это контролировать.
Прежде ему никогда не приходилось беспокоиться из-за холода. Капюшон всегда его защищал. Венн смотрел на него сквозь прутья решетки.
– Она в любом случае направлялась сюда, – сказал Венн. Голос триона звучал устало. – У меня не было выбора, мне пришлось ей помогать.
Голова у Кахана заболела, мир начал вращаться.
– Почему?
– Я солгал матери в Харншпиле, – прошептал Венн. – Я сказал ей, что сделал то, что она хотела, пробудил свой капюшон. – Он поднял руку и указал на него. – Сорха поняла, что это ложь. Но обещала, что все будет в порядке, если я расскажу ей о тебе все, что знаю.
Кахан попытался изменить позу на более удобную, но у него не получилось.
– Значит, ты обменял свою жизнь на мою. – Он открыл глаза, чтобы посмотреть на триона. Обнаружил, что место благородства занимает горечь. – Складывается впечатление, что твои принципы продержались недолго. Может быть, ты в самом деле Рэй.
Венн отпрянул от его слов, словно получил удар.
– Я пришел, чтобы тебя спасти, – сказал Венн. – Я поспорил с матерью, которая не хотела меня отпускать. В результате мне пришлось громоздить одну ложь на другую. Я с ней разговаривал в присутствии ее самого сильного Рэя, чтобы она выглядела слабой, если бы не отправила меня сюда. – Венн отвернулся. – Мы уверены, что за это она нас ненавидит. – Потом они заговорили снова, и их голос был полон отчаяния. – Мы должны бежать.
– Деревня… – начал Кахан.
– Сорха помешана на тебе, и если она потеряет меня, моя мать никогда не позволит ей вернуться. – Он говорил тихо и напряженно. – Когда я уйду, она забудет про деревню и последует за нами. Я украл ключ. – Венн шагнул вперед и открыл замок клетки. – Ворота охраняют, поэтому нам предстоит перелезть через стену.