– Лесничий, они идут! Рэи идут!
Этот момент настал. Последняя атака.
Последняя битва за Харн.
66
Он сражался множество раз.
Когда Кахан был молодым и полным гнева, единственное, что он мог продать, – свое искусство воина. Он рассчитывал, что жар сражения поможет спрятать боль, верил, что гнев можно растратить и использовать. Он не понимал, что сражение являлось огнем и он лишь усиливал свой гнев, а каждый взмах топора его раздувал. Испуганный мальчик превратился в испуганного мужчину. Он хорошо кормил огонь и находился на краю пылавшей пропасти, в которую должен был превратиться.
Однажды он заглянул в сердце огня и почувствовал жар – и тогда понял, что сожжет всех, в том числе и себя. И он отвернулся от огня.
Ему потребовалось очень много времени, чтобы погасить огонь.
Его прошлое означало, что огонь ему не чужд, и он мог стоять на стенах города или деревни, глядя на наступавшего врага.
Кахан также мог оказаться среди наступавшей армии. Он знал, какой страх испытывали обе стороны, понимал охватившее всех возбуждение. Он знал, что Рэи, которые сейчас сдерживались, поскольку потратили много энергии на создание огненных шаров, невзирая на свой страх, хотели сражаться. Капюшоны горели у них внутри, подобно кислоте, требуя пищи. Рэи балансировали между желанием избавиться от жажды боли – и тем, что понимали свою уязвимость. Они хотели атаковать, что противоречило их желанию жить.
Кахан хорошо все это знал.
Но он никогда не стоял на стене и не шел в атаку на врага, зная, что потерпит поражение. А теперь, глядя на шеренги вражеской армии, Кахан понимал, что оно неизбежно. У него дрожали руки, он положил их на деревянную стену и крепко ее сжал. Солдаты приближались, а в сознании у него всплывали образы, старые и забытые, лица мужчин и женщин, отдававших жизни под его ударами. Он вспоминал, как они кричали, какую боль испытывали. Поток силы и то, что он мог делать с ее помощью.
Ты огонь.
Кахан дал клятву не кормить свой капюшон. Никогда больше. И уже нарушил это обещание на лесной поляне. Он знал, что находится на мизинец от смерти, но чувствовал, как медленно становилось сильнее то, что делало его человеком. Он мог забрать жизнь одного из наступавших солдат, утащить его в темное место и получить все, что ему требовалось. Возможно, этого хватило бы, чтобы спасти всю деревню.
Это не так.
Голос говорил правду.
Одной солдатской жизни было недостаточно, чтобы победить Рэев и хеттонов.
Но тогда он станет хуже, чем сейчас.
И это пугало его так сильно, что он понимал: так поступать нельзя. Он должен сражаться с тем, что у него было.
И умереть.
Умереть вместе со всеми жителями деревни.
Как один из них.
Он огляделся по сторонам. Огонь, неизменно жадный, обрушил часть стены. Селяне собиралась сражаться и готовили луки. Анайя и пять форестолов стояли на стене вместе с ним. Венн и Юдинни находились в доме и ухаживали за ранеными.
С этими людьми не стыдно умереть. Намного хуже умирать в одиночестве – например на ферме.
Солдаты Рэев подходили к развалинам Лесных Ворот. Селяне попытались их остановить, но продержались недолго. Сражение будет продолжаться в деревне, они отступят к дому Леорик, чтобы защитить раненых и умиравших, пока сами к ним не присоединятся. И на полу будут лежать тела, как листва в лесу после наступления Сурового сезона.
– Лучники, готовься! – выкрикнул он приказ.
Кахан не стал брать свой лук, хотя прекрасно знал, что стрелял лучше большинства селян. Вместо этого он сжал в руках топоры – решив присоединиться к тем, кто был вооружен только вилами и заостренными палками, когда дойдет дело до рукопашной. Кахан хотел показать жителям деревни, что доверяет им, является одним из них, а те немногие, кого он мог убить из лука, мало что изменили бы. Анайя посмотрела на него. Онт держал в руках свой лук и стоял рядом с вооруженной луком Фарин. Она плохо стреляла, но теперь это уже не имело значения. Юдинни попросила разрешения прийти, но в результате осталась помогать Венну.
Солдаты Рэев входили в зону поражения, и теперь его внимание полностью сосредоточилось на них.
– Стреляйте! – закричал он изо всех сил.
В ответ он услышал свист пролетавших мимо стрел, видел, как они попадали во вражеских солдат и те поднимали щиты.
Несколько стрел поразило цели, но никто не упал. Анайя посмотрела на него и усмехнулась.
– Убивайте их! – крикнула она своим людям.
Форестолы начали выпускать стрелы, медленно и методично выбирая цели. Смерть несла каждая. Он видел, как Анайя сначала выпрямляла стрелы, сделанные в Харне, перед тем как выстрелить во врагов. Когда Рэи оказались в середине зоны поражения, командиры веток взревели:
– Вперед!
Масса солдат бросилась к воротам.
С другой стороны деревни донесся крик:
– Они идут!
– Убивайте командиров! – крикнула Анайя. Теперь она выпускала стрелы с еще большей тщательностью. – Да проклянет Ифтал Рэев, – презрительно бросила она, – они опять остались со второй волной, трусы.
– Фарин, – позвал Кахан, чувствуя, как его руки мечтают сжать собственный лук, – пойдем со мной, мы встретим их у ворот.
Он спрыгнул со стены, Фарин бросила лук и взяла копье.
Снизу к ним бежали другие крестьяне. Дети собирали стрелы и относили их форестолам, которые начали стрелять быстрее, стараясь убить как можно больше солдат, пока те не ворвались в разрушенные ворота.
– Стройся! – выкрикивал Кахан. – Стройся! – Вокруг него собрались крестьяне, некоторые держали самодельные щиты, другие – те, что они забрали у мертвых солдат. Стена щитов была для них сейчас лучшей защитой. – Хорошо! – крикнул он. – Хорошо! Готовимся их встретить. Сохранять стойкость! За Харн!
– За Харн! – Со всех сторон селяне подхватывали его клич.
Солдаты легко преодолевали сопротивление крестьян, безуспешно пытавшихся не позволить им пройти через ворота. В этот момент Кахан увидел четырех хеттонов, от которых шарахались даже солдаты Рэев. Разорванная кожа, бледные глаза цвета рыбьего брюха, – деревню наполнила вонь гниющей плоти, такая сильная, что даже запах ям кожевенников стал казаться чистым. В отличие от солдат, хеттоны не бежали, они надвигались медленно, но неотвратимо и зловеще. Кахан наклонился, поднял копье и метнул его в ближайшую тварь. Существо не попыталось увернуться, оно просто его поймало и с шипением метнуло обратно. Кахан отбил копье топором, а хеттон указал на него, словно бросая вызов.
– Анайя! – позвал он. – Белые глаза! Это они убили твоих людей, сосредоточься на них!
Анайя повернулась, подняла лук и одну за другой выпустила две стрелы в спину хеттона. Тот споткнулся, но не упал. Свои стрелы добавили другие форестолы. Однако мерзкое существо устояло.
Новые стрелы вонзались в хеттона, Кахан потерял им счет, прежде чем существо рухнуло на землю. Пока они расправлялись с первым хеттоном, солдаты образовали стену щитов.
И остановились.
Вперед вышли два хеттона. Это был ходячий ужас, а не люди. Существа, от которых – даже для тех, кто не имел капюшона, – исходили мощные волны чего-то неправильного. Кахан почувствовал, как стоявшие вокруг него люди дрогнули. Страх пронесся по рядам его воинов. Кахан не мог их винить – его и самого наполнил такой же страх.
Между тем третий хеттон запрыгнул на стену, лестница ему не потребовалась. Его тело двигалось легко, словно он состоял из частей, почти не соединенных друг с другом. Потрескавшиеся доспехи давно высохли и расслаивались. Хеттон приземлился между двумя форестолами, огляделся, заостренный язык метался во рту, лишенном губ. Он снова зашипел. Ближайший форестол бросил лук и потянулся к копью. Хеттон развернулся так быстро, что показалось, будто он замерцал в воздухе, обтек копье, а в следующее мгновение форестол был мертв. Короткий, едва заметный выпад, и лучник упал со стены, держась за горло и пытаясь остановить лившуюся кровь. Форестол с другой стороны не стал тянуться к копью, а воспользовался луком и выпустил в хеттона одну за другой три стрелы. После каждого попадания чудовище отбрасывало назад, однако тварь продолжала двигаться вперед, делая по три-четыре странных, неритмичных шага.
Второй форестол упал, пронзенный копьем хеттона.
Затем хеттон направился к Анайе. Она была сосредоточена на том, что пускала стрелы в скопление солдат. Кахан закричал, пытаясь привлечь ее внимание, но она и сама заметила приближавшееся существо и, резко развернувшись, выпустила стрелу, которая пронзила шлем хеттона. Он замер, тряхнул головой, словно пытался сбросить вчерашнее опьянение, а потом двинулся дальше со стрелой, пробившей череп. Анайя отправила в него еще одну стрелу. Затем обернулась, посмотрела на деревню и отыскала взглядом Кахана.
Улыбнулась, быстро отсалютовала ему и спрыгнула со стены. Хеттон последовал за ней, но она скрылась между горевшими круглыми домами.
Оставшиеся два хеттона продолжали наступать на строй защитников Харна.
– Кто это такие? – спросила Фарин, сжимая щит и со страхом глядя на новых врагов.
– Хеттоны, несущие ужас, – ответил Кахан.
Она ничего не ответила, лишь молча смотрела на приближавшиеся фигуры.
Кахан чувствовал, как решимость селян трещит, точно молодой лед под ногами. Крики сражения стихли с обеих сторон. От хеттонов исходили волны ненависти и страха, а также отвратительный запах гнили. Солдаты Рэев остановились, в том числе и потому, что сами опасались хеттонов, освобождая для них пространство для убийства.
Они также замерли на месте и смолкли.
Хеттоны являлись олицетворением страха.
– Держать строй! – крикнул Кахан, и его голос разнесся в ночи. – Фарин, займи мое место.
Кахан шагнул вперед, оставляя позади тепло собравшихся тел, теперь его окружал холодный воздух.
Два хеттона, освещенные ревущим огнем. Окутанные древесным дымом. Бледные глаза цвета рыбьего брюха. Они разговаривали друг с другом на непонятном Кахану языке.