Глава первая. Яицкий городок
1
Поздней весной 1586 года струги Матвея Мещеряка проходили через Волжские ворота. Торжественным молчанием встречали Девьи горы, густо укрытые зеленью, своего атамана. А каким синим было весеннее небо над Волгой! А каким пронзительно свежим был ветер в родных местах! Вот кто радовался их возвращению! Скоро уже, через считанные часы, откроется им и река Самара с её заводями – старый и добрый разбойный притон волжских казаков!
Суровый Урал – Великий Камень – остался давно уже позади! Родные места принимали казаков. Но их, первооткрывателей, было немного – всего полсотни! На трёх всё повидавших стругах разместились они вместе со своим арсеналом и скарбом. Матвей Мещеряк перезимовал с казаками в Москве, так просил их сам Борис Годунов, чтобы по весне отправиться за Камень – повести за собой новых воевод. Перезимовать Матвей перезимовал, но нашёл предлог не пойти вновь в Сибирь. Другие казаки вновь ушли за Камень, с новым московским войском. Но не он! Тяжёлые воспоминания мучили Матвея. Тяготили сердце, терзали душу! И знал он: ничто не спасёт его от этого тягла! Он так и не сумел спасти друга – Ермака, а ведь давал ему клятву, что придёт на помощь в трудную минуту! За Камень в помощь Мансурову отправлялись воеводы Иван Сукин и Иван Мясной. Но Матвей знал: Сибирь он оставил раз и навсегда. Ещё в конце зимы он нашел себе замену – Черкаса Александрова, который тремя годами прежде привёз добрую весть о взятии Сибири. И когда корабли с новым московским войском двинулись от истоков Волги вниз, к Каме, Матвей и самые близкие ему казаки ушли на трёх стругах вниз. И потом, рассудили они, вольные люди, что это за война, когда тобой командуют московские воеводы? Они-то и в Сибирь-то пошли только потому, что повёл их Ермак Тимофеевич!
И теперь возвращавшийся Матвей Мещеряк мечтал о Девьих горах, о речке Самаре, о Каспии! О тёплых краях, восточных базарах, а может, и персидских караванах! О которых он тоже скучал, как скучает серый волк о добром кабанчике! Были ведь времена! Ну, это как Бог даст!..
И вот им открывались родные места. Самый их дом, самое его сердце! Вот и царственная поляна Богдана Барбоши! Но где шатёр атамана? Где шатры его верных казаков? Куда ушёл Богдан? На Яик да на Каспий охотиться? Со всем скарбом? С красавицей Роксаной? Вместо него на этой поляне Матвей рассмотрел отряд всадников в красных мундирах – стрельцы! Они тоже глазели в сторону кораблей: кто там плывёт по Волге-матушке?
– Гляди, Матвей, как у себя дома обретаются, – работая кормовым веслом, кивнул в сторону поляны и стрельцов бывалый казак Тимоха по прозвищу Болтун. – Чего они тут забыли? Опять посольничают? Нарываются опять-таки, дуралеи, а?
Легко подгребая, казаки посмеивались. Течение самое несло струги вперёд!
– Уж больно по-хозяйски глядят, – заметил Матвей. – Точно им эту поляну сам царь подарил…
…Вечером они подходили к Самаре. Но ещё издалека что-то недоброе резануло глаз казацкого атамана. Крепость! Да неужто? Но почему неужто? Вспомнил он! Говорили ему, что пока они были в Сибири, на Волге да на Самаре крепостицу возвели! И вот она – на холмах! Увидев крепость, казаки заговорили громче. Но не такой видел её в своём воображении Матвей Мещеряк! Больно сжалось его сердце. Это был «подарок» вольному краю! Такая крепость порадовала бы его глаз в Сибири – и ещё как порадовала! Но тут, в родном урочище, на родных берегах!
– Ёшкин кот! – заметил всё тот же Болтун. – Рдеет на солнышке! Кремль прямо!
Но и впрямь – кремль! Они уже были рядом. Крепость отстояла на версту от полого песчаного берега, поросшего кустарником. Тут был и огромный детинец, и дозорные башни, и стены высокие! Встав на холмах, крепко врастя в них, крепость была окрашена алым вечерним сиянием: солнце уже пылало над верхушками заволжских лесов. Тимоха Болтун был прав: так и рдели брёвнышки стен и башен! Горела крепость на закатном солнце, пылала! Ближе к Волге стояли срубовые баньки для служивых людей. Потом открылась и река Самара, и Сосновый остров, то место, где казаки то и дело в прятки играли с купцами персидскими. Казаки налегли на вёсла – течение Самары противоборствовало им – и вошли в родную реку. От берега Самары и росла крепость, и сразу казакам открылся целый порт – корабли, струги, лодки – не счесть!
И уже скоро мимо нового порта проплывали три струга Матвея Мещеряка. Со стен и дозорных башен на казаков поглядывали всё те же стрельцы в красных мундирах. Но были тут и казаки, видать, из реестровых, и степняки. Эти возили сюда лошадей да баранов, кумыс и мёд. И мужички-строители делали свою работу – стучали топорами. Было что ещё поправить…
– Стало быть, вот ты какая, Самара, – процедил Матвей. – Хорош городок! Глядь, как улей гудит! С таким соседством Барбоша, волк степной, за всё золото мира не ужился бы!
– Это верно, Богдану волю подавай, – вторил ему Тимоха. – Такие пчёлы, краснокафтанные, да с пищалями и секирами, коли им не угодишь, до смерти покусают!
– Вот-вот, до смерти, – мрачно повторил Матвей.
Недоброе предчувствие теснило его грудь.
– Гляди, – крикнул кто-то из казаков. – Бабы!
И верно, топали бабёнки к реке с коромыслами. Прачки, кухарки, хозяюшки!
– Ишь ты, обживаются! – заметил Тимоха. – Коли бабы тут – это серьёзно! Как они их делют-то – такой толпой! Бабы, должно быть, тут терпеливые!
Но женщины, набиравшие воду, заливисто смеялись.
– Гляди, всё им нипочём, – вздохнул Болтун. – Разохотились, стало быть!
Гребцы заржали. Крепость жила своей полустепной-полуосёдлой жизнью. И, кажется, жила счастливо. Женщины подметили казаков, заулыбались.
– А может, завалимся погостить, атаман? – продолжал Тимоха Болтун. – Может, и нам, удалым, чего перепадёт?
Кажется, всем хотелось того же.
– А нас приглашали? – серьёзно спросил Матвей.
– Нет, а мы с ходу, как татары.
– Незваный гость и татарина хуже, – бросил атаман. А заметив двух казачков, купавших лошадей, добавил: – А ну, ребята, ближе к берегу!
Струг пошёл влево.
– Эй, казачки! – окликнул их Матвей. – А где славный атаман Богдан Барбоша? Скажите, коли знаете?
– А ты друг ему? – крикнул в ответ один из казаков, что постарше.
Тимоха Болтун покачал головой:
– Скажешь: «друг», сейчас тебе, атаман, руки вязать будут, – бросил он. – Откуда ты знаешь, чего он тут натворил, пока мы за Камнем шлялись? А ещё пальнут по нам с тех вон бойниц – и потопят наши скорлупки!
– Типун тебе на язык, – огрызнулся Матвей. – Я из Москвы плыву! – зычно крикнул он казакам. – Атаман Матвей Мещеряк волей казацкой и милостью государевой! А Барбоше мне надо весточку передать! – он подмигнул своим. – От самого пресветлого боярина Годунова!
Казаки зашептались: они слышали имя Мещеряка! Оба поклонились гостям.
– Богдан на Яик ушёл! – крикнул казак помоложе.
– А куда на Яик? Он большой!
Казаки вновь заговорили друг с другом.
– Да, говорят, на острове он! Есть там остров посреди реки!
– Кош-Яик! – кивнул своим Матвей. – Спасибо, казаки! – он кивнул в сторону крепости над Самарой. – Как быстро острог-то срубили?
– Так его под Казанью срубили, – сказал казак постарше. – Там и поставили! А сюда плотами по Волге сплавили. И поставили одним махом! За полтора месяцочка – раз, и стоит!
– Кто ж так лихо придумал?
– Да воевода наш и придумал!
– И как зовут вашего хитреца воеводу?
– Князь Засекин!
– Князь, ух ты! – покачал головой Матвей.
– Сурьёзный мужик! – кивнул казак постарше. – Всю Ливонскую войну прошёл!
Мещеряк поглаживал бороду.
– Бывалый, стало быть! Ну что ж, на этих рубежах другому и делать нечего! Не башкиры придут, так ногайцы объявятся! Прощайте, казаки!
– Прощай, атаман! – крикнул молодой казак.
– Прощай! – поклонился ему вослед казак постарше. – Только помни, атаман, твой Барбоша нынче не в чести! Осторожен будь!
– Спасибо! – махнул рукой Мещеряк.
Молодая крепость Самара с грозными башнями уходила назад по реке. Что-то тревожное вдруг впилось в сердце атамана, когда он провожал ту крепость взглядом. И ведь не проходило, напротив – стало саднить, мучить его! Бывает так: и печалиться вроде не от чего, и всё оно ладно, да не тут-то было! «Что же такое?» – думал Матвей. Отчего он не пожелал даже ступить на берег, который был ему прежде так люб, только ли оттого, что заняли его царёвы люди? Ну так он и сам прежде воевал с ними, и сам был царёвым человеком! Отчего же не пожаловать к воеводе? А ведь его, героя Сибири, встретили бы – и пир ему устроили! Отчего же такой горечью вдруг залилось его сердце? Отчего невзлюбил он эту крепостицу с первого взгляда? Точно судьба должна была привести его сюда ещё раз – и привести не просто так!..
– Да ты чего это пригорюнился, атаман? – весело спросил Болтун. – Точно на чуток смерть свою увидел, а?
– Типун тебе на язык, Болтун, – грозно молвил Мещеряк. – Укоротил бы тебе кто его!
Посмеиваясь в усы, казаки усердно работали вёслами. Три струга Матвея Мещеряка хоть и нелегко, но упрямо двигались против течения на юг…
…Позади было пять дней пути, и вот уже река Самара сужалась на глазах! Корабли Матвея теперь плыли по её истоку, в южной лесостепи, где хозяйничали ногайцы. Хотя что им тут было делать? Не стояло тут русских поселений, некого было грабить! И всё равно надо было оставаться начеку, ведь река становилась совсем узкой: иногда струги задевали дно. Окажись ногайцы на берегу, легко и в упор изрешетили бы стрелами струги ненавистных им казаков!
Когда до истока было рукой подать и наступила ночь, казаки пристали к берегу, вытащили струги и, прикладывая все силы, которые только были у этих матёрых детин, кряхтя и задорно ругаясь, потащили свои корабли волоком. И на рассвете три струга плюхнулись в исток другой речки – Камыш-Самары. А эта река, тайная, извилистая, сплошь поросшая высоченным, точно лес, камышом, уже вела в Яик! Но выбившиеся из сил казаки заплыли в один из камышовых затонов, где их не рассмотрел бы ни один ногайский разъезд, и уснули без задних ног.
Набравшись сил, они перекусили и вновь налегли на вёсла. Но теперь идти было легко – по течению! И уже через сутки три казацких струга входили в широкий и вольготный Яик! В реку то ли ногайскую, то ли казацкую, но точно не московскую, не царскую! В тёплую, южную, вольную речку!..
2
Ещё за полверсты казаки Богдана Барбоши, осевшие на острове Кош-Яик, вышли встречать струги. Кто там плывёт? Кто осмелился приблизиться к их вотчине? Только свои могли решиться на такую дерзость, только те, для кого длинный лесистый остров, горбатый, поделивший Яик на два рукава, был не менее родным!
– Да они тут и частокол поставили – молодцы! – когда струг с атаманом приблизился к острову, бросил своим Матвей Мещеряк. – Барбоша предусмотрительным стал, как его с поляны родной выгнали…
Кош-Яик означал «двойной Яик». Для казаков он был редкой природной крепостью. Во-первых, ногайцы никогда не были мастерами плавать по рекам, а во-вторых, остров и впрямь был отчасти горбат и походил на спину дракона, вынырнувшего из речки. На самом верху, за частоколом, и расположился казачий лагерь. Попробуй атакуй! Внизу, в небольшой пологой бухте, стояли Барбошины струги.
– Э-ге-гей! – уже на подходе к острову, вглядываясь в лица казаков, завопил Тимоха Болтун. – Встречай дорогих гостей! Да не дробью встречай! Вином да брагой! Нечай, Шацкой! – вопил он, сорвав шапку и размахивая ею. – Янбулат, косой глаз! Якунька, Павлов, щучий сын! Никита Ус! Первуша, Зезя! Иван Дуда! Всех вижу, всех!
Сам Матвей Мещеряк стоял на носу головного струга. Уперев руки в боки, он улыбался и оглядывал зелёный остров, на берег которого уже вывалило не менее сотни казаков. Едва люди Барбоши распознали, кто плывёт к ним, сами сорвали шапки и заревели такими голосами, что птицы рванули из деревьев в синее небо над Яиком.
Когда головной струг вошёл носом в песок, когда казаки на берегу вцепились в него и подтащили к себе, к гостям вышел и сам атаман-бородач – Богдан Барбоша. С голым торсом, в шароварах, с широким персидским поясом и при сабле.
Матвей Мещеряк и Богдан Барбоша встретились взглядами. Мещеряк спрыгнул на берег. Атаманы крепко обнялись. Поцеловались троекратно. И ещё раз обнялись. И только потом, поглядев товарищу в глаза, Барбоша сказал:
– Всё о вас знаю. И о Ермаке, и о Ваньке Кольце, всё! И о Богдане Брязге знаю, и о других. Дружки ваши по сибирским дорогам, кто раньше добрался, всё рассказали. Поверить не мог! Плакал даже…
– Нет больше нашей четвёрки, – кивнул Матвей. – И никогда уже не будет.
Казаки Барбоши казаков Матвея тоже встречали объятиями.
– Напоишь? Накормишь? – спросил Мещеряк. – Изголодались мы, как сукины дети, за эти дни – гребли-то без устали!
– Все моё – твоё! Всё наше – ваше. Идём в мой шатёр! – он хлопнул товарища по плечу. – Идем, Матюша!
И они двинулись в горку, к лесочку, который укрывал горбатый остров, и лагерю за частоколом. Матвей кивнул:
– Ну, друг мой, коли ты всё обо мне знаешь, то я о тебе и твоих делах ничего не знаю. Рассказывай, как тебя с твоей поляны погнали, как ты здесь оказался!
– Да никто меня не гнал – сам ушёл! – усмехнулся Богдан.
– Вот сейчас и расскажешь. А потом и я тебе расскажу, как Ермака потерял…
Они подошли к шатрам атамана. В одном атаман собирал своих разбойников-полководцев, в другом отдыхал от забот, когда хотел остаться один, в третьем… Матвей кивнул на яркий и пёстрый шатер, расшитый павлинами и цветами:
– Тебя всё Роксана тешит… или?..
Он не договорил: полог отвела женская рука, и вышла хозяйка разбойного лагеря в пёстром подпоясанном халате.
– А ты ещё кого-то хотел увидеть, Матвей? – ответила вопросом наложница и жена атамана.
Барбоша усмехнулся в густую чёрную бороду и усы:
– Мне другой не надо.
За эти несколько лет Роксана чуть округлилась в бёдрах и груди и стала ещё привлекательнее. Диковатый блеск ушёл из её чёрных глаз. Она смотрела так, как смотрят только ведуньи: пронзительно, глубоко, страстно…
– Доброго тебе здравия, хозяюшка, – низко поклонился гость. – По-прежнему хороша!
– Такой Бог меня слепил, – откликнулась женщина.
– Или дьявол, – в глаза ей рассмеялся Мещеряк.
Улыбнулся и Барбоша. Все знали, что атаманы недолюбливали Роксану. Она умела так сказать и так сделать, что даже такой весёлый душегуб, как Богдан, ни пред кем головы не склонявший, таял в её руках. Это была страсть! А страсть – опасная хворь! И не лечится ничем. Разве что смертью, и то не всегда…
– Без тебя мы жили спокойно, Матвей, – мягко подбоченившись, сказала Роксана. – Не беду ли там нам привёз из дальнего далека? С другого-то конца света? С лютых холодов?
– Да что ж вы все каркаете-то! – возмутился Матвей. – Скажи спасибо, что ты баба друга моего!
– А вот мы и увидим теперь, – сказала Роксана. – Уберегла я от беды Богдашу, – она с вызовом кивнула гостю. – Не пустила с вами на смерть верную. Где теперь Ваня Кольцо, задира превеликий? А Ермак где? – она точно вызов бросала Матвею. – Посмотрим, как оно теперь будет…
И скрылась за пологом своего шатра. Матвей даже зубами заскрипел ей вослед:
– Ведьма она у тебя!
За вином и доброй едой они говорили уже не один час. Богдан рассказал, что снялся с Царской поляны вскоре после того, как застучали топоры на берегу Самары. Сотни топоров! Ему предлагали и дружбу, и службу – княжескую, и государеву даже. Ведь такое войско, как у него, Богдана, в две с половиной сотни, пригодилось бы московитам на чужом волжском берегу! Да только ушёл он прежде, чем встала крепость. Сказал: «Не мой это край более – чужой!» – и ушёл на Яик. И решил обживать их казацкий остров, так долго дававший им приют в разные годы. А ещё рассказал он о том, что ногайцы уже прознали про новый лагерь казаков, и только вечная междоусобица среди ногайских мурз не даёт им собраться и дойти до Кош-Яика. Они, казаки-разбойники, только на короткие вылазки теперь и способны, а вот далеко от стана уйти не могут – опасаются вернуться на пепелище. Хорошо ещё, давняя игра с русским царём отвлекает ногайцев. И новая крепость на Самаре кстати! Мозолит ногайцам глаза, бередит степную кровь! Сожгли бы они её, коли бы силы на то имели! Но казачий стан в самом сердце Ногайской Орды подманит ещё степняков! И рано или поздно ногайцы окажутся у разбойничьего острова, и тогда им, казакам, придётся несладко. И коли ногайцы рассвирепеют, даже частокол вряд ли спасёт казаков!
– Вот об этом я хочу поговорить, – сказал Матвей. – Когда я проплывал мимо Самары, то удивился этой крепости! Сильная! – атаман сжал кулак. – Строгая! Был бы таким Кашлык в Сибири и запрись в нём татары Кучума, не взяли бы мы его! Ни в жисть бы не взяли той горсткой! А вот Пелым был именно таким – и мы ушли из-под него. Мало нас было для взятия!
– Что же ты предлагаешь, Матвей?
– Нам здесь надобно свой острог построить…
– Крепость? – нахмурился Барбоша.
– Да, – кивнул Матвей. – Стены, бойницы, башенки. Любой казак – плотник что надо! Да хоть меня взять! Я и кораблестроитель, и дом поставлю, коли захочу! Вот мы свою крепость и поставим. Лес у тебя над головой хороший, – кивнул он на купол шатра. – Мы его с краёв острова срубим – и сюда. И сам островок откроется, будет как на ладони, коли враг пожалует, и сами в остроге будем сидеть. Вместо рва у нас – Кош-Яик. Песка и земли – вдоволь! Валы насыплем! Я на крепости ещё у поляков и литовцев насмотрелся, и в Сибири мы топорами наработались. Всё разумею! И рук свободных – три сотни! А ведь дождутся ногайцы зимы – и что? Пролетят речку и перед самым частоколом окажутся! И лето сейчас – самое время топорами стучать! Через два месяца крепость стоять будет, а то и раньше! У наших товарищей-запорожцев – Сечь Запорожская! У донцев – Раздоры! А у нас – городок Яицкий будет! Что скажешь? Врастём в землю, да таким корнем, чтобы нас ни одной мотыгой не выкорчевали! Ну?..
Чёрные глаза Богдана Барбоши уже светились злым и ясным огнём, точно он к налету готовился.
– Врастём, Матвей! С корнем врастём! Глубоко! Назло ногайцам! Назло сучьему племени! Костью поперёк горла у них встанем! – Барбоша кивнул. – К зиме и встанем!
И застучали казаки топорами, и охотно застучали, потому что знали: в зиму пришлось бы уходить с острова. Но куда? Какие дали звали казаков? Кругом – ногайцы, башкиры, татары, марийцы. А теперь ещё и московские стрельцы. А эти очень ревностные служаки! Противники любой вольной жизни. Хоть и русские, да псы цепные! Куда пришли – оттуда не уйдут! И уж коли русским царям хватило упорства расправиться и с Казанским ханством, и с черемисскими ордами, и другими кочевниками, они и казаков вольных подвинут. Но Москва на Яик придёт ещё не скоро: не до того ей! На Волге бы укрепиться! Черемисов уняли уже два года назад. Что до ногайцев – сам Господь велел помериться с ними силами!
Вот и застучали топоры на острове, но звонкий перестук пошёл по всему Яику и скоро докатился до Сарайчика. За его стенами по-прежнему сидел князь Урус, первый господин Ногайской Орды. До него уже дошли слухи о взятии Сибири. Ногайцы, служившие Кучуму, но разуверившиеся в силе хана, и принесли их, когда вернулись в родные степи. В 1579 году волжские казаки – Иван Кольцо и Богдан Барбоша – разорили столицу ногайцев Сарайчик, разгромили могилы предков. Спустя три года всё те же волжские казаки захватили столицу Сибири – Кашлык. И хотя пока что и ногайцы, и сибирские татары вернули себе и Сарайчик, и Кашлык, но в растущем и крепнущем казачьем племени они давно видели для себя великую опасность.
– Это наша река! Мы её хозяева! – кричал князь Урус на своих придворных. – Неужто, маловерные, так казаков страшитесь? Этих волков без роду и племени? А может, и воды боитесь?! Трусы! Мы не будем ждать, пока лёд встанет! Надо сейчас же напасть на них – и всех перебить! До единого перебить!
Ногайцы никак не могли смириться с возвышающимся Русским государством. В 1571 году хан Урус присоединился к крымскому хану Девлет-Гирею и пошёл громить русские земли и жечь Москву. Тогда казалось: конец Руси. Но в 1572 году Москва внезапно дала такой отпор Крыму, с такой яростью разметала стотысячную армию – и куда меньшим числом! – что до смерти перепугала всех татар и других степняков. Среди перепуганных врагов Руси были и ногайцы. Позже удалые волжские атаманы разграбили Сарайчик и надругались над могилами ханских предков, что было особенно обидно и чего ногайцы простить никак не могли. Победы хана Кучума и Маметкула, их набеги на Пермь и желание идти хоть с чёртом, но на Москву, очередное восстание народов Поволжья и обещание Крыма помочь собратьям по крови и вере вновь вдохнули надежду в сердца ногайцев. Но Кучуму дали по шапке, Маметкула пленили, народы Поволжья усмирили, и всё больше кнутом и без пряников. А тут ещё в Крыму началась большая замятня: правящие Гиреи решили воспротивиться желанию турецкого султана увлечь их в большую и ненужную им войну против Ирана. Если принять во внимание подоплёку будущей войны, то решение Крыма становилось понятно и оправданно. Мурад Третий, благополучный турецкий султан, не ведавший печалей, оказался большим честолюбцем. Однажды он спросил у своих командиров: «Какую самую сложную войну вёл мой дед Сулейман Великолепный?» И ему ответили: «Войну с Ираном». Решив превзойти деда и войти в историю самым могущественным владыкой Османской империи, султан Мурад вторгся на территорию Ирана и оккупировал для начала территории Грузии, Азербайджана и западное побережье Каспия. Крыму эта война была не нужна! После первых поражений султана Мурада, в 1584 году крымский хан Мехмед Второй Гирей поднял бунт против османов и даже осадил турецкую крепость Кафу! Султан проклял и сверг Мехмеда и посадил на крымский трон его младшего брата Селямета. Мехмед бежал к ногаям, но его по дороге убили, а вот его сыновья – Саадет, Сафа и Мурад – добрались до ногайцев. И Ногайская Орда оказалась вовлечена в эту постороннюю и опасную для неё войну, где десятки Гиреев, родные братья, дядья и племянники, кузены и зятья рвали друг друга на куски, душили друг друга в спальнях дворцов и резали тайком после пиршеств, как это любят делать все восточные владыки. Саадет собрал огромное ногайское войско, двинулся на дядю и захватил Бахчисарай. Сафа и Мурад помогали ему. Москва хотела сделать ставку на Сафу, но тот отказался от помощи русских, а вот Мурад, меньшенький, которому и перепало меньше всех, решил стать другом Москвы. Ему, Мураду, Борис Годунов руками Фёдора Иоанновича и отдал в княжение Астрахань.
Что и говорить, ни о каком масштабном нападении на Москву, о чём так мечтали ногайцы, даже не шло и речи! Два года назад князь Урус, только для вида ведший дипломатические переговоры с Москвой, вовсю списывался с Бахчисараем и Стамбулом. Он просил крымского хана и османского владыку вновь послать войска на Русь – захватить для начала Астрахань, укрепиться там и готовиться к продвижению в глубь русских территорий. А теперь в Астрахани сидел свой – московский! – Гирей! И вновь, на фоне междоусобиц, возвышалась Москва и, как заговорённая, ставила свои крепости супротив степи.
Ногайцы, и в первую очередь князь Урус, локти кусали от этой несправедливости! А тут ещё казаки на Яицком острове под самым носом у ногайцев построили свою крепость!
В конце лета, когда на Кош-Яике стучали казацкие топоры, в Большие Ногаи приехал посол из Москвы, боярский сын Иван Хлопов. Он привёл князю Урусу не что-нибудь, а жалованье от царя Фёдора Иоанновича! Ведь формально Урус, несмотря на все свои грабежи и заговоры, попытки поквитаться с Москвой, числился на службе у русского царя. Это был прямой и наглый подхалимаж Москвы: Борис Годунов боялся, что Большие Ногаи примут сторону Крыма и двинутся вновь на Русь.
А это было бы очень некстати!
– Ты мне не подарки давай и не серебро московское! – Урус грозил пальцем московскому послу. – И зубы мне изъявлениями в дружбе не заговаривай! Ты скажи, зачем крепость на реке Самаре вы, московиты, поставили, а? Ваша разве это земля?! И была разве ваша?! Да вы прежде боялись в эти земли нос свой сунуть! – Он так и пылал злобой. – А теперь крепости ставите!
Но посол знал, как ему отвечать!
– Так крепостицу ту царь-батюшка поставил ради наших добрых отношений, – отпивая чай, доходчиво объяснял Хлопов, – чтобы, коли что, от разбойников защитить персидские караваны, идущие по Волге. И чтобы обид каких не наносили разбойники твоим людям. Вот и всё!
– Значит, ради меня твой царь-батюшка старается?
– А ради кого же ещё? – отправляя в рот кусок рахат-лукума, недоумевал Хлопов. – Хороши у тебя сладости, пресветлый князь! В Москве таких днём с огнём не сыщешь!
– Опять зубы мне заговариваешь, Иван Хлопов?! – Урус вновь грозил пальцем московиту, но так грозил он всей Руси. – А ещё тебе скажу: ваши казаки у меня перед носом крепость возводят!
– Да ну? – с набитым ртом удивился Хлопов. – Вот мерзавцы! Знал бы Фёдор Иоаннович – осерчал бы!
Но Иван Хлопов и впрямь о том мало что ведал! Что говорить о царе!
– Вот ты и скажи царю: пусть он сведёт своих казаков прочь с моей земли! Тогда и подарки твои добрыми покажутся, и серебро твоё ласково зазвенит, и словам твоим льстивым я поверю!
Но у посла Ивана Хлопова был на этот счёт заготовленный ответ, какой держали все московские послы, когда речь заходила о казаках.
– Милостивый хан, так то те казаки, что Москву не слушают! Мы властны над служивыми казаками, а эти – воровские! Они нас самих не слушают! От них-то царь-батюшка тебя, как брата своего, сам уберечь желает! Всей душой!
Хотелось князю Урусу язык вырвать у этого посла, а то и на кол посадить или привязать к четырём степным лошадкам и порвать на части, но нельзя было! И потому слушал он сладкие посольские речи и скрипел зубами.
Уезжая, Иван Хлопов пообещал всё передать царю: все жалобы и просьбы.
Несолоно хлебавши остался князь Урус после разговора с московским послом Иваном Хлоповым. Разве что с подарками, жалованьем и заверениями в любви и дружбе.
3
А казаки тем временем стучали топорами – валили лес! И мириться с этим фактом никак было нельзя!
– Будь я проклят, если оставлю им хоть пядь моей земли! – сказал князь Урус. – Сами уничтожим казаков – в пепел обратим их городок!
Сказано князем Урусом – великим ненавистников русских – сделано! Урус обратился к своим братьям-мурзам с воззванием отомстить казакам за разорения Сарайчика и смести с лица земли их нарождавшуюся крепостушку. Первым откликнулся брат Уруса – мурза Сеид-Ахмед. Это был один из тех мурз, что шастали на русские территории за полоном, грабили и оставляли за собой пепелища.
– Позволь мне истребить наших врагов! – самоуверенно сказал он старшему брату. – Я один справлюсь с казаками!
– Награжу тебя особенно, если приведёшь ко мне их атамана Барбошу, – не менее самоуверенно ответил ему князь Урус. – Хочу с живого содрать кожу! Хочу посмотреть в его глаза, услышать его крик и мольбу о пощаде! Хочу увидеть, как сдохнет эта собака! Ступай, Сеид-Ахмед!
В самом начале осени 1586 года мурза Сеид-Ахмед подошёл со своим войском к берегу Яика и встал напротив острова. Его поразило то, что он увидел. А увидел Сеид-Ахмед высокий деревянный частокол с башенками, а перед частоколом – земляной вал, а перед валом – ров! А за частоколом уже поднимались и другие башни! Целый город разрастался на острове, на его холме, среди леса! Разумеется, казаки, везде державшие посты, знали о приближении небольшой орды ногайского мурзы. Прошло шесть дней осады. Надо было что-то предпринимать Сеид-Ахмеду. На седьмой день нагнали лодок. Ногайцы решили первыми атаковать остров – высадиться на его окраинах, а затем напасть на растущую крепость. Когда лодки были частью заполнены, когда другие ногайцы толпились по берегу, тут же сновали всадники, из-за острова вышли с десяток стругов и стремительно направились к берегу, заполненному ногайцами.
Вначале громыхнули пушечки, а за ними около сотни казаков разрядили свои первые пищали в ногайцев. Ряды на берегу разом поредели, ногайцы бросились из лодок и те стали переворачиваться, конники заметались по берегу, давя своих же. Степняков охватила паника. Крики и вопли понеслись над Яиком. Ногайцы даже не успели выпустить в нападавших стрелы.
Матвей Мещеряк командовал отпором-атакой.
– В степь ходи! Кумыс пей! – разряжая одну пищаль и перехватывая другую, кричал в сторону обескураженных и погибающих ногайцев Тимоха Болтун. – Не твоё это место, узкий глаз!
Казаки дали второй залп по ногайцам – точно ураганом смело степняков с берега. Только сотни полторы убитых и раненых корчилось на песке да в тёплой воде под сентябрьским солнышком. Сами казаки не потеряли ни одного человека. Едва ноги унёс и сам Сеид-Ахмед. Побитой собакой приехал он в Сарайчик и упал в ноги к брату, требуя мести.
Князь Урус продолжал скрипеть зубами. Только ещё громче. А казацкая крепостица росла на острове день ото дня – и становилась всё более грозной.
В конце сентября на острове Кош-Яик уже стояла настоящая крепость.
Весть о победе над Сеид-Ахмедом разнеслась быстро по Яику, достигла Волги. К Яику отовсюду потянулись казаки. Атаманы с ватагами и ватажками просились к Барбоше и Мещеряку. Стекались и вольные казаки, ищущие битв и приключений, готовые в любую минуту выйти против ногайцев. Прав оказался Матвей: у днепровцев была Запорожская Сечь, у донцев – раздоры, а у волжан и яицких казаков – своя родная пристань. Яицкий городок! Пиратский остров!
Крепость ещё достраивалась, а под крылом атамана Матвея Мещеряка, легендарного покорителя Сибири, уже собралось более полутысячи бойцов. Столько же было и у Богдана Барбоши.
Но с таким войском казаки могли уже и сами нападать на врага…