— Прости меня, — выговорила Помпея, увидев мужа, и не успел Юлий ничего сказать, как она разрыдалась, словно дитя.
Вопрос жег огнем, и все же спросить пришлось:
— Так значит, это правда?
Помпея не могла заставить себя поднять голову и молча кивнула в ответ, пряча лицо в мокрое от слез покрывало. Цезарь стоял перед ней, ожидая ответа, и кулаки его сжимались и разжимались.
— Это случилось сегодня? Он взял тебя силой? — произнес он наконец, понимая, что такого быть не могло. Попытка изнасиловать женщину в праздник Доброй Богини равносильна самоубийству. От потрясения Юлий точно поглупел, но понимал: когда придет настоящий гнев, начнется страшное.
— Нет, не… Я не могу… я была пьяна.
Слезы Помпеи разбивались о его тупое спокойствие. В голове Юлия проносились искушающие картины самых ужасных казней. Солдаты не посмеют войти — даже если он станет ее душить. Руки опять конвульсивно сжались, однако он не сделал ни шагу.
Взволнованные голоса на улице заставили Юлия обернуться, и он испытал некоторое облегчение — можно хоть ненадолго отвлечься. Кричал кто-то незнакомый, и при взгляде на жену Юлий увидел, что она побелела как молоко.
— О нет, — прошептала она, — не причиняй ему… Он глуп еще.
Помпея поднялась и подошла к Юлию. Он шарахнулся, словно от змеи, и его лицо исказилось от ярости.
— Он здесь? Он посмел вернуться в мой дом?
Юлий метнулся к воротам, где солдаты прижали к мостовой кричащего человека. Изо рта у него текла кровь, но он вырывался, точно безумный. Увидев его, Помпея закричала от ужаса. Юлий удивленно потряс головой. Незнакомец, которого видел Белас, оказался юнцом лет восемнадцати, не старше. Волосы длинные, до плеч, мрачно отметил Юлий. Глядя на юношу, консул ощутил себя стариком, и к ярости прибавилось чувство горечи.
Солдаты увидели, что пришел командир, и продолжали молча держать пришельца. Одному из них в схватке досталось по губам, и теперь он стоял красный и злой.
— Пустите-ка его, — распорядился Цезарь и, сам того не замечая, положил руку на эфес меча.
Помпея снова завопила в истерике, и Цезарь, повернувшись к жене, отвесил ей пощечину. Помпея потрясенно замолчала, и глаза ее опять наполнились слезами. Юноша поднялся на ноги. Он тяжело дышал и тыльной стороной ладони вытирал с лица кровь.
— Наказывай меня, — потребовал он. — А ее отпусти.
— Идемте в дом! — рявкнул Цезарь. — Не желаю, чтобы на это любовался весь Рим.
Солдаты, положив руки на плечи юноши, втолкнули его в сад и закрыли ворота. Из солнечного дворика они вошли в прохладный зал, Помпея брела вслед за ними, напуганная и несчастная.
Солдаты швырнули пленника на мраморный пол, и он упал с громким стуком. Юноша застонал от боли, но, шатаясь, поднялся на ноги. На Юлия он глядел с осуждением.
— Ну? — сказал Юлий. — Как тебя зовут, сопляк? Мне интересно — на что ты рассчитывал, идя сюда?
— Меня зовут Публий. Я боялся, что ты ее убьешь, — ответил юноша.
Он держался с достоинством, и Юлий на мгновение вышел из себя и со всей силой ударил его кулаком в челюсть. По лицу Публия медленно текла кровь, но смотрел он по-прежнему дерзко.
— Речь идет о моей жене. Тебя это не касается, — медленно произнес Юлий.
— Я ее люблю. И полюбил раньше, чем она стала твоей женой.
Юлий едва удерживался, чтобы не прибить наглеца на месте. На смену опустошенности наконец пришел и наполнил его силой гнев; Юлию смертельно хотелось растоптать заносчивого глупца.
— Не говори мне, что ты и впрямь надеялся спасти ее, щенок. Думаешь, я отдам ее тебе и пожелаю вам счастья? Чего ты ждал?
Стоило Публию начать говорить, как Цезарь снова ударил его и сбил с ног. Тяжело дыша, Публий поднялся; руки у него дрожали. Юлий увидел на мраморном полу брызги крови и попытался взять себя в руки. Помпея опять зарыдала, но он не повернулся в ее сторону, боясь не сдержаться.
— Не пройдет и месяца, и я покину Рим. Мне предстоит сражаться с армией, вдвое большей, чем моя. Быть может, ты надеялся, что я уеду, а вы двое останетесь? Или что я вообще не вернусь? — Он злобно выругался. — Давным-давно и я был таким же молодым, как ты, Публий. Молодым, но не глупцом. Отнюдь. Ты рискнул жизнью ради красивого жеста. Подобный риск хорош только в великих трагедиях и поэмах. А рисковать жизнью по-настоящему — совсем другое дело. Мои люди отведут тебя в укромное местечко и станут бить, пока от твоего лица ничего не останется. Представил? Способен ли ты будешь тогда на красивые жесты?
— Прошу тебя, не нужно, — взмолилась Помпея. — Пожалуйста, отпусти его из Рима. Ты больше никогда его не увидишь. А я сделаю все, что ты скажешь.
Юлий обратил на нее ледяной взор.
— И ты станешь примерной женой? Слишком поздно. Мой наследник должен быть моим сыном. Мне не нужны никакие сплетни, никакие сомнения. Всего-то от тебя и требовалось… — Он скривился, словно больше не мог на нее смотреть. — Здесь, в присутствии свидетелей, я заявляю трижды: я даю тебе развод. Я даю тебе развод. Я даю тебе развод. Убирайся из моего дома.
Помпея отступила назад, не в силах вымолвить ни слова. Черные тени вокруг глаз были похожи на синяки. Она и Публий обменялись безнадежными взглядами.
— Не думаю, что твою пустую утробу можно наполнить, но если в мое отсутствие там появятся признаки жизни — это дитя будут считать ублюдком, — заявил Юлий. Он жаждал причинить ей боль и с удовлетворением заметил, как Помпея передернулась.
Затем Юлий вновь повернулся к Публию. Увидев надежду на лице юноши, насмешливо фыркнул:
— Ты, надеюсь, не думаешь так легко отделаться? Не настолько ты глуп, чтобы не понимать, что тебя ждет.
— Ты отпустил Помпею, и с меня достаточно, — ответил Публий.
Юноша смотрел спокойно, с явным сознанием собственной правоты, и Юлию опять захотелось его ударить. Вместо этого он кивнул воинам:
— Заберите ее отсюда и выставьте на улицу. В моем доме у нее ничего нет.
Воины сгребли завизжавшую Помпею и вытащили за ворота — ее вопли продолжались и с улицы.
— Теперь ты меня убьешь? — спросил Публий, все так же прямо держа голову.
Юлий уже собрался отдать приказ, но его остановила необычайная смелость юноши. Готовясь к смерти, Публий оставался совершенно спокойным и хладнокровно ждал неизбежного конца.
Юлий негромко произнес:
— Не будь тебя, эта потаскуха затащила бы в постель кого-нибудь другого.
Публий шатнулся вперед, и солдаты обрушили на него град сильных ударов. Он упал, и Юлий нагнулся над ним.
— Нет, я не стану тебя убивать, — сообщил консул. — Армии нужны смелые люди. Я прослежу, чтобы тебя отправили на передовую. Поучись солдатскому ремеслу. Поедешь в Грецию, мальчик.
ГЛАВА 11
Далеко, на палубе первой галеры мелькал в темноте фонарь, напоминая пляшущего на волнах светлячка.
— Скажи капитану, что нужно подойти поближе, — приказал Юлий Адану. Раздались поспешные шаги — молодой испанец побежал передать распоряжение, и его сразу поглотила тьма. Юлий улыбнулся про себя. Именно ради темноты он выбрал эту безлунную ночь, и вдобавок боги наслали на небо тучи, скрывающие даже слабый свет зимних звезд.
Теснясь на палубе, да и не только на палубе, солдаты Десятого легиона дремали или смазывали маслом доспехи, чтобы их не испортили соленые брызги. Только сильнейшая усталость могла бы притупить их волнение и позволить задремать. У Цезаря будет одна-единственная возможность застать греческие порты врасплох. Если не повезет и до рассвета они не доберутся до побережья, галеры Помпея всех потопят.
— Рассвета не видно еще? — неожиданно спросил Октавиан, выдавая свое волнение.
Юлий улыбнулся в темноте:
— Еще нет. Пока идем под покровом ночи.
Он ежился от ледяного ветра и старался поплотнее закутаться в плащ. Ветер дул порывистый, и, после того как флот отплыл из Брундизия, гребцы отдыхали всего три раза. При таком напряжении они скоро выбьются из сил, однако изменить уже ничего нельзя. Если рассвет захватит их в море, прикованным к веслам рабам тоже не миновать гибели.
Один-единственный фонарь, да и тот с опущенными заслонками, горел на передней галере, показывая направление остальным. Казалось, в море нет больше ни одного судна. Но галеру Цезаря окружали тридцать других, построенных лучшими мастерами Остии. Эти корабли несли фортуну Цезаря, его воинов и его жизнь. Он с горечью подумал о том, что если в Греции ему суждено погибнуть, то у него не останется наследника. Короткий брак с Помпеей стал в Риме предметом сплетен, и Юлий до сих пор страдал от унижения.
После развода он нашел себе новую жену, молодую женщину по имени Кальпурния, и поспешил сыграть свадьбу. О Цезаре распевали шутливые песенки, в которых высмеивалось отчаянное желание консула произвести на свет сына.
По красоте Кальпурнии было далеко до Помпеи. Ее отец дал согласие на брак, ни секунды не колеблясь, словно ему не терпелось избавиться от дочери. Юлий думал о ней без особой нежности — даже разлука не могла сгладить в памяти коровьи черты новой жены. Страсти к супруге он не испытывал, но она происходила из благородного, хоть и обедневшего рода. Высокое происхождение и непривлекательная внешность — Юлий считал, что ей не грозят соблазны, перед которыми не устояла его вторая жена.
Вспомнив, как во время прощания супруга со слезами повисла у него на шее, Юлий поморщился. Из его женщин она плакала больше всех, особенно если учесть, сколько они пробыли вместе. Кальпурния могла плакать от радости, от умиления, она плакала, думая о предстоящей разлуке с мужем.
Ежемесячное кровотечение началось у нее за день до отъезда Юлия — и жена опять плакала.
Если Юлий проиграет Помпею, некому будет продолжить его род. Это последний бросок жребия. Игра на жизнь и смерть.
Юлий глубоко вздохнул, наполняя грудь холодным морским воздухом. Он устал и понимал, что ему нужно поспать. Где-то рядом раздался тихий храп, и Юлий усмехнулся. Легионерам Десятого нипочем семидесятимильная прогулка по ночному морю.