Я еще раз повторяю:
— Погибли все.
Я наблюдаю за ее реакцией. Все решается именно сейчас. В это мгновение повернется ее жизнь. В течение времени, после миллиардов смертей и воскрешений, люди поняли, что лучшим лекарством от печали, страданий, безысходности является истина. Честно говоря, люди становятся сиротами, умирая. Я мог бы отыскать под пеплом ее брата, отца, мать и всю когорту теней, которые сопровождали ее в жизни от чрева матери до мгновения вспышки. Но ей надлежит вступить в иной мир. Она должна вступить во вселенную и жизнь, где эти тени тяжелыми цепями прикуют ее к прошлому. Время разбилось. Ни для нее, ни для кого другого я не могу восстановить разрушенного и загладить рубец от раны времени. Я могу лишь перенести ее на другую сторону трещины или, как говорят, перевезти через реку. Для нее начнется совершенно иная жизнь. Ничто никогда не должно повторяться
Но она должна мне помочь. Она должна дать согласие, или возвратиться в горнило и переплавиться — так продолжается до тех пор, пока они не дают согласие; они должны снова и снова умирать до тех пор, пока не воспримут настоящее, трещину, разрыв, рану времени, а также непредсказуемое, нетленное будущее. Мне не хотелось бы, чтобы она умирала вновь.
— А я?— спрашивает она.— Я же здесь. Меня спасли.
Она колеблется, но бросает мне вызов. Не тому, кто есть я, а моей логике, моей истине, которую я несу.
— Все погибли,— говорю я.— Но я пришел за тобой.
— Значит, я умерла?
— Теперь ты живешь. Ты дышишь. Ты слышишь биение своего сердца, ты видишь и слушаешь меня.
— Кто вы?— переспрашивает она и спрыгивает на землю. Юбка задирается, оголяя длинные ноги и голый живот до пупка. Она смущается и оправляет юбку, еще не коснувшись земли, и тут же застывает на месте и бледнеет, поскольку вокруг нее все изменилось, ее рот приоткрывается, каждый мускул под кожей напряжен, на шее, у правого ушка, бьется жилка, и это хорошо, поскольку она увидела другую сторону трещины, другой берег реки в нужный, подходящий для нее момент, и отныне начинается новое, реальность, открывшая поле истины, окружив ее, ей пришлось ступить на другой берег, ее поступь должна быть твердой — ее нога стоит в новых владениях.
— Я ассистент,— говорю я. Мой голос почти не изменился, но все же в нем появилось нечто такое, чтобы она потом не вспомнила о нем, как о человеческом голосе. Но это будет позже, воспоминания займут свои места, в том числе и воспоминания о роли, которую сыграл я, о функции, которую исполняю я.
— Что ты видишь?— спрашиваю я громко. Надо, чтобы она заговорила. Слова должны расплескать ее ужас, поглотить, растворить, сжечь ее тоску.
— Убежище,— говорит она.— Мы в убежище. С машинами. Под землей. Мы под землей.
Она протягивает руки, делает шаг в мою сторону и замирает.
— Машина,— вскрикивает она.— вы — машина.
Она хлюпает носом и начинает реветь. Падает на землю и безутешно рыдает.
— Я — ассистент,— терпеливо разъясняю я.— Я действительно машина. Я помогаю людям. И пришел помочь тебе. Это не убежище. Это — фрагмент времени. Мы не под землей. Иди посмотри.
— Я вас ненавижу,— говорит она.— Я хочу уйти. Я хочу вернуться домой.
— Ты меня ненавидишь,— эхом повторяю я.— Ты хочешь уйти. Ты окажешься дома. В другом месте. Иди посмотри.
Я не хватаю ее за руку. И не касаюсь ее, как она опасается. Я подхожу к окну и отдергиваю белую марлю. Это — театральный и совсем не нужный жест, поскольку нет ни марли, ни окна,— я только меняю одно изображение на другое. Детали не имеют особого смысла, но если они помогают увидеть реальность, пусть они будут.
— Мари-Элен, иди и посмотри.
Но она уже вскочила на ноги и бежит к окну. Я знаю, страх передо мной прошел у нее, и она видит во мне большую и вежливую металлическую игрушку. Я стараюсь подладиться под эту мысль, которая рисует ей будущее. Не само будущее. А мысль о будущем.
Снаружи, хотя нет ни окна, ни того, что снаружи, лежит в развалинах город, но там его уже нет, поскольку его время ушло, погребено, исчезло. Она видит развалины города через окно спустя три часа с минутами после восхода этого солнца, и теперь знает, пока еще не подозревая о собственном знании, что стала частью застывшей картины, что лежит где-то там под рухнувшей стеной, и знает, что жива и смотрит на все это.
Она говорит:
— Все валяется на земле и поломано.
Я подтверждаю.
— Все разрушено.
Я знаю, она не подозревает об истине, она никогда не увидит, во всяком случае в ближайшее время, ни семьи, ни друзей, она никогда не вернется в свой дом, в свою комнату, к своим игрушкам, но кое-что начинает зарождаться в ней, и это кое-что отделяет ее от ставшего воспоминанием прошлого.
Ничто не шелохнется. До эпицентра километров семь. Там нет ничего — ни растений, ни насекомых...
Я говорю:
— Все разрушено. На город упала бомба. Всего одна.
Она застыла у окна и жадно смотрит на руины.
Я продолжаю:
— Есть завтра. Долгая череда дней. Где-то в будущем люди добрались до звезд. Ты уже видела звезды?
Она кивает.
— Ночью. Но не часто.
Я говорю:
— Есть много звезд. Звезд больше, чем жило людей в этом городе. Звезд больше, чем жило людей на Земле во все времена и эпохи, даже если считать все поколения. Звезды самые разные — и большие, и маленькие, и всех цветов радуги. Вокруг многих звезд обращаются планеты. Многие похожи на Землю и подходят для людей. Планет, пригодных для обитания даже больше, чем людей. Поэтому люди из будущего, которые путешествуют к звездам, решили забирать всех людей всех поколений, которые жили во всех веках. Ты понимаешь?
Она поворачивается ко мне, вернее к тому, что считает мною.
— Люди путешествуют к звездам, как в кино, а ты — робот и пришел, чтобы отправить меня на другую планету, потому что бомба разрушила мой дом и город.
Я говорю:
— Примерно так. Есть еще одно время, еще одно измерение. И люди, которые путешествуют к звездам и которых слишком мало, чтобы заселить всю вселенную, посылают машины, вроде меня, за людьми в прошлое, и все это происходит в будущем. Все это еще будет нескоро.
— Тогда я буду уже старой.
— Нет. По времени можно путешествовать, как по дороге, как к звездам. Хочешь отправиться в это будущее, хочешь уйти к звездам?
— У меня будет своя собственная планета?
— Ты можешь выбрать себе планету. Ты хочешь уйти?
— У меня нет багажа. Мне нужны мои вещи.
Она бросает взгляд на город и заливается слезами. Я терпеливо жду. Когда она начинает шмыгать носом, я протягиваю ей бумажный носовой платок.
— Ты можешь отправляться, когда захочешь.
— Я боюсь,— она вопросительно смотрит на меня.— Там есть люди? Я никого не знаю.
— Там есть люди. Они отличаются от тех, кого ты знала. Они ждут тебя.
— Путешествие не будет слишком долгим?
— Мигнешь, и ты уже там. Если ты готова, пошли.
— Я никогда сюда не вернусь?
— Нет. По крайней мере, думаю, что нет.
Она смотрит на руины и спрашивает:
— Почему люди будущего не построят город заново?, Почему они не помешали взрыву бомбы? Они не могут?
— Они могли бы. Но не хотят. Они считают, что былому следует быльем порасти. Они считают, что лучше идти вперед, оставив позади истрепанные вещи, которые не стоят штопки.
— А почему ты остаешься здесь?
— Ради других. Ради таких же людей, как ты. Я разыщу их и отправлю в будущее.
— Где ты их будешь искать?
— Под пеплом.
Она прислушивается к тишине.
— А тебе не хочется отправиться к звездам?
— Не знаю,— откровенно говорю я.— Я там никогда не
бывал. Я сделан не для этого. Мое место здесь. А теперь...
Она с вызовом глядит на меня.
— Я думаю, что ты не очень хитер. Я думаю, что тебя поэтому здесь и оставили. Только умные люди путешествуют к звездам.
— Быть может.
— Я хочу уйти,— говорит она.— Мне не нравится это место.
— Хорошо,— соглашаюсь я и якобы задергиваю занавес на отсутствующем окне.
Открылась дверь — белый прямоугольник, распахнутый в будущее.
— Достаточно переступить порог,— говорю я.— Достаточно переступить порог и попадешь в будущее. Звезды лежат по ту сторону.
Она колеблется или не знает, как поступить, а потому дверь приближается к ней, обрамляет ее, и девочка исчезает. Я не знаю, но предполагаю, что находится позади этой двери. Я там никогда не был. Быть может, там ничего нет. Память мне подсказывает, что меня там собрали, но у моей памяти нет прямой связи с реальностью. Я нахожусь здесь. Я выполняю свою работу — делаю некоторые вещи и произношу некоторые слова. Я помогаю людям, но сам никогда не выбираюсь на берег реки, на край трещины времени. Я не знаю, насколько правдивы мои слова. Я не знаю, действительно ли люди будущего создали меня, чтобы заселить вселенную или хотя бы крохотную часть ее. А может, им просто нужна рабочая сила или солдаты для какой-то бесконечной войны. Я не знаю, что ими движет — жалость или непомерное тщеславие. Или что-нибудь еще. Я знаю одно — надо верить тому, что записано во мне.
Быть может, девчонка права. И я, наверное, не так уж умен. И, быть может, именно поэтому продолжаю работать здесь. Интересно, хочется мне или нет отправиться к звездам.
Но я знаю одну вещь, о которой не сказал девочке. Я знаю, что ждет ее за этой дверью, в будущем, где до звезд рукой подать и где я людям не нужен.
Об этом говорить детям не надо.
Они и так знают, что бессмертны.
Еще один. Сорок четыре года, три месяца и десять дней. Кожа у него розовей, чем у новорожденного. Я слишком поздно вытащил его из печи — опоздал на миллионную долю секунды. На нем сгорела одежда и поврежден эпидермис. У него обгорели волосы, брови и ресницы.
Этот мне не нравится. Я не создан для эмоций, но обработав миллионы людей во всем похожих и во всем разных, своего рода близнецов, я предвижу их слова, их реакции, их манеру вступать на другой берег жизни. Больше всего удивлялись, хотя сложностей не создавали, египтяне — великие фараоны и мелкие рантье смерти, которые копили каждый грош, работали или завоевывали право на загробную резиденцию по своим средствам, и которые при жизни боролись за уют после смерти. Их совсем не удивляла ситуация. Даже не веря в это, они знали, что им уготована новая жизнь. Они знал