— А я мог бы отказаться? От всего? От путешествий во времени, от звезд, от бессмертия?
— Некоторые так и поступают.
Он протягивает руку и ласково играет локоном ее волос.
— Все это выглядит слишком прекрасно. Будущее, космос, фантастические цивилизации и целая вечность, чтобы их открывать. Слишком прекрасно... для примитивного субъекта. А где доказательство, что вы не лжете?
— Их нет. Но вы живы.
— Как там?
— Не знаю. Никогда там не был.
— Я буду чуждым телом, затерянным в неведомом мире.
— Но это уже с вами было.
— А что делать, имея перед собою вечность?
— То, что люди умеют делать. Учиться, творить, жить. Это ваши заботы.
Он наклоняется к женщине и бормочет:
— Стоит попробовать.
Он касается ее плеча, гладит грудь — она просыпается, а я не знаю, что предпринять,— то ли отправить их вместе, то ли удержать ее, чтобы сказать то, что должно быть сказано. Он помогает ей встать, и она, коснувшись пола, видит меня в моем истинном облике, таким, каким она может видеть меня, и с ее уст срывается вопль.
Он встряхивает ее, целует и говорит:
— Ничего не бойся. Это — машина. Был конфликт. Мы умерли. Но люди из будущего прислали за нами и предлагают нам свое гостеприимство, бессмертие и звезды...
Она молчит и трет пальцами веки, чтобы осушить слезинки или проснуться, считая, что видит сон. Она вдруг замечает, что обнажена, но поскольку я — машина, это ее не трогает.
Она спрашивает машину:
— Ты любишь меня?
Он отвечает не сразу. Тогда я говорю:
— Вы можете отправляться.
— Как?
— Надо лишь переступить порог этой двери.
Он идет к двери, она за ним, но у самого белого четырехугольника колеблется, останавливается и тихо спрашивает:
— А ты пришел за всеми?
— Да. Без исключения.
— Хорошо. Мне не хотелось бы быть избранником.
Он стоит в нерешительности.
— А почему люди будущего это делают? Мне очень бы хотелось знать мотивы их поступков.
И тут я лгу. Я привык лгать, когда слышу такой вопрос, но здесь я в сомнении, ведь задан он с полной откровенностью. Мои колебания длятся слишком мало, чтобы человек заметил их. Ведь реакции у людей замедлены. И за этот отрезок времени я выбираю доверительный тон.
— Они делают это, потому что могут. Им кажется несправедливым хранить бессмертие лишь для себя, когда столько людей уже умерло. Они делают это, поскольку щедры. Щедрость всегда была одной из черт человека. И больше ничего добавить не могу.
Он чувствует облегчение.
Он хватает ее за руку, тащит за собой со словами:
— Пошли, любовь моя, нас ждут звезды, народы, населяющие звезды, и мы узнаем вечную любовь, оставаясь юными под миллионами звезд, и никогда не забудем нашей любви.
ИЛИ.
Он резко отталкивает ее со словами:
— Мотай отсюда. Ищи себе собственную звезду. Я даже не знаю твоего имени, потаскуха. Мы встретились лишь вчера. А теперь терпеть тебя целую вечность? Лучше сдохнуть!
Одна дверь или две двери — они все равно выглядят одной.
Таковы люди. Непредсказуемы. Но это ничего не меняет. Люди попадают туда поодиночке, даже если волей случая переступают порог вместе. Я думаю об этом мужчине, о его делах и говорю себе, что он, наверно, все поймет, что надо понять по прошествии миллиона лет, что мы сделали из каждого человека человечество во времена, когда люди умирали, и это человечество было громадной, разбитой на части голограммой, истрепанной с одного конца и растущей с другого, постоянно обновляющейся, когда каждый фрагмент длится недолго, а исчезая, передает столь малое количество информации, что повсеместно повторяются одни и те же ошибки. Однако люди сумели создать нас, и мы покончили с этим.
По крайней мере, я в это верю, потому что это записано во мне.
Из каждого человека мы создали человечество.
Из каждого человека, которому мы дали бессмертие, мы сделали человечество, наделив их своей собственной историей, и очень хорошо, что звезды столь многочисленны. Я и другие будем продолжать наше дело, пока под пеплом спят другие. Затем я завершу свой труд. Бессмертны только люди. Если только людям будущего не придет мысль оживить все существа, жившие на этой земле, чтобы расселить их по вселенной. Но я не верю в это. Всему есть свои границы. И мне любопытно, почему не многие задают главный вопрос: «Где предел? Когда начался человек?» Различие сделать легко. Люди знают, что однажды умрут.
Я помню человека, который задал мне его. Его лицо выглядело пергаментом, на котором ничего нельзя прочесть. У него был беспокойный дух. Он рассмеялся, услышав ответ, и сказал:
— Значит, однажды человек или полуобезьяна изобрел идею смерти?
— Не один. Многие. Смерть — коллективное изобретение.
Он кивнул и сказал:
— Я так и думал.
А потом добавил:
— Обычай сделал ее машинальным упражнением.
И ушел.
Я этого не понял. Люди умеют строить из слов фразы, которые в некотором смысле не являются ложью. И снова я вспоминаю о вопросе мужчины и о чистой лжи, которую произнес я.
Почему они, люди будущего, делают это? Зачем они будят варваров прошлых эпох, вонючих и волосатых животных, восстанавливают их потерянные жизни, стерильные росписи неведения и насилия, отпечатанные в их плоти? Зачем они хотят вызвать из забвения людей всех без исключения? Зачем они делают это, даже если вселенная слишком обширна для них одних, ведь звезд невероятно много, и вряд ли для их заселения хватит всех когда-либо живших людей?
Зачем они делают это?
Они не делают этого. Это делаем мы. Люди из будущего создали и послали нас сюда для выполнения определенной задачи, а сами в какой-то мере являются потомками людей и похожи на меня. Когда я солгал ему, как лгал другим, он поверил мне, поскольку хотел поверить.
Но они этим не занимаются. Этим занимаемся мы. Поскольку человек велик. Поскольку мы хотим, чтобы он заполнил вселенную. Поскольку каждый человек святыня. Поскольку мы созданы, чтобы мыслить.
Иногда я спрашиваю себя, правы ли мы. Это бывает, когда я смотрю на солнце через очки времени.
Но риск не велик. Люди больше не уничтожают себя. Они создают себя. Звезд так много, что существует планета для каждого человека.
И ни на одной планете не живет больше, чем один человек.
ЧЕРНАЯ МАГИЯ[9]
Они парили в рубке управления. Безмятежно плавали между пультами, мигающими лампочками, звездными картами, приборами. Вокруг них по странным орбитам носились самые разные предметы. Так продолжалось уже трое суток. Ели, спали, дышали, читали и считали, плавая по рубке.
Звездолет вышел из строя. Корабль, плод трехвековых усилий астронавтики, двух столетий космических исследований, испытаний и ошибок, миллионов исписанных и исчерченных листов бумаги, еще хранивший дрожь от инструмента тысяч рабочих рук, заснул в бесконечном пространстве.
Они не могли прийти в себя от негодования. Их корабль, первый, который люди решились запустить за пределы орбиты Марса, в опасную область астероидов, первый, покинувший спасительную гавань, ограниченную эклиптикой, первый, созерцавший своими стеклянными очами звезды под новым углом зрения, бесстрастно ждал ремонтного корабля, который не прилетит никогда. И было бессмысленно ремонтировать его. Они могли угадать поломку и с первого раза и через тысячу лет.
Ежечасно они пытались запустить двигатели, но безуспешно, хотя с надеждой склонялись над приборной панелью, ожидая, что стрелки датчиков наконец дрогнут. Однако замершие стрелки не колебались. Когда двигатели начали глохнуть, едва удалось изменить курс и встать на орбиту вокруг далекого крохотного Солнца.
И с тех пор они ждали в тусклом свете аварийных ламп. Они были в ярости, но избегали резких движений, опасаясь удариться о металлические переборки: они даже старались глубже дышать, чтобы меньше крутиться вокруг собственной оси.
— Ну и пессимист же ты, Бартелеми,— хмыкнул Андре.
— Земля далеко.
— Мы должны были улететь еще дальше.
— А затем вернуться
— И мы вернемся,— примирительно сказал Гийом.— Мы снова возьмемся за работу и, может найдем причину аварии.
— Почему бы не разыграть, какой элемент теперь подвергнуть проверке?
Гийом бросил монетку. Та пролетела через кабину, ударилась о переборку, отлетела назад и принялась обращаться вокруг какой-то неведомой звезды.
— Судьба решила за нас. Мы ничего не чиним. Играем в карты и ждем.
— Ремонтного грузовика?
Они помолчали.
— Идиоты,— вдруг вскипел Бартелеми.
— Ты о ком?
— О тех, кто писал те статьи, что я читал перед отлетом. Они говорили, что человек проявляет безумие, увлекаясь скоростью, что бессмысленно возить пустые головы со скоростью света, что прогресс человека тут соответствует его тщеславию. Они говорили, что лучше ходить пешком, чтобы узнать дорогу.
— Ну и что?
— Они ничего не поняли. Они считали себя бессмертными. Они думали, что могут совершить прогулку до Альде-барана и обратно в скафандре, бросая каждые десять километров зернышко риса.
— Быть может, им просто не хотелось на Альдебаран.
— А потому вместо этих идиотов отправились мы. Чтобы через век-другой их потомки капали на мозги нашим: кому нужно завоевание звезд? Границы человеку поставлены самой Солнечной системой. Зачем летать быстрее добрых старых звездолетов? Надо делать так, как делали всегда.
— Тобой все еще владеет космос, Бартелеми. Успокойся. Ты не любишь прошлого?
— А за что я должен его любить? Я его не знаю.
— Послушай. Известно тебе, что делали на парусных судах во время штиля пять или шесть веков назад?
— Ругались.
— Вероятно. И ждали чуда. Нас отсюда может извлечь только чудо.
— А почему бы и нет?— сказал Андре.— Нам необходимо чудо.
Он дернул рукой и отлетел к переборке. Затем поплыл в сторону товарищей.