На четырнадцатый день земного времени он достиг края скалистого плато и различил на горизонте стройный силуэт корабля и массивные строения базы. Он приблизился к этой базе, заставляя землю дрожать под шагами гигантского животного. Когда он оказался совсем близко и ракета опасно покачнулась, то даже расслышал испуганный рев венерианцев. Он различил перекошенные лица людей — маленькие бледные пятна в прозрачных шлемах. Они, казалось, смотрели в небо, ибо он сидел очень высоко. И он прокричал в микрофон слова, которые громом прозвучали в плотной атмосфере Урана.
— Сдавайтесь. Во имя Конституции и закона.
Он остановил стоногого, встал с кресла, вышел из кабины, держа в одной руке микрофон, а в другой — оружие, мощный надежный карабин.
Они не сопротивлялись. Быть может, они испугались карабина? Или гигантского стоногого? Полагаю, безобидное животное испугало их больше, чем человек, чья воля привела их на виселицу, ибо в их душах при виде гиганта проснулись вековые страхи, и они даже не сочли человеком крохотное существо с микрофоном и карабином, которому удалось приручить эту гору.
Они даже не попытались избавиться от венерианцев. Они скрылись в зданиях базы, как потребовал Жерг Хазель. С карабином в руках он проник в пустую ракету, снял скафандр, разместился в навигационной рубке, поел и отоспался, зная, что пираты не осмелятся и не смогут двинуться с места.
Через неделю их забрал отряд полиции, а венерианцев погрузили на ту же ракету и репатриировали на свою планету. Обратное путешествие их прошло не в лучших условиях.
Все же они не были людьми, хотя закон, справедливость и Конституция остались неприкосновенными.
Жерг Хазель стал героем, и ему отвели место в школьных учебниках истории, но не потому, что он поступил, как сумасшедший, и не потому, что он восстановил порядок и справедливость и защитил Конституцию.
И не потому, что он освободил рабов-венерианцев, хотя люди позже связали его имя с этим делом прочно и навсегда. Его никто и не представлял, как пример верности тому, что есть лучшего в человеке.
Он стал героем из-за стоногого. Он стал героем, потому что пересек океаны, болота, горы Урана, то есть сделал то, чего не сделал до него ни один человек, ибо никто даже не думал, что такое возможно. Он стал героем, потому что дал человеку самую большую игрушку, самую большую машину, о которой никто и не мечтал.
Стоногие в виде спор были перенесены на другие внешние планеты — Юпитер, Сатурн и Нептун. Они там родились, выросли и стали переносить человека с его любознательностью, его страстями и его богатствами в любую точку новых планет. Биологи изменили их. Физики создали оборудование, которое превратило стоногих в точнейший и надежнейший инструмент исследования звезд.
Однажды стоногих доставят и на Землю, если удастся приспособить их к температуре, слабому давлению, кислороду, солнечному излучению. И это удастся, ибо выносливость стоножек почти не знает границ.
Жерг Хазель стал героем, потому что дал человеку иных рабов вместо венерианцев, рабов менее близких по облику и поведению и почти не имеющих чувств.
Он интуитивно понял это и настолько разозлился, что отказался возглавить исследования, начатые над стоногими. Он также отказался возвратиться на Землю и познать горячий прием ликующих толп. Он попросил оставить его на Уране, в одиночестве, на правительственной станции, чтобы вглядываться в космос и направлять корабли, которые все чаще стали прилетать из близких к Солнцу районов в эти ледяные и темные края. Он отказался, поскольку был человеком Урана и защитником порядка и справедливости и столпом Конституции, а также потому, что не верил, что может стать кем-то другим. Вокруг станции вырос город, через столетие после его смерти названный его именем. Но задолго до этого характер Жерга Хазеля ухудшился, ибо его имя связывали со стоногими, а ему этого не хотелось. Его не интересовали эти живые холмы, а никого не интересовало, чего именно он добивался и достиг, потому-то ему казалось, что его обделили. Он был человеком, которого обманула История. Когда историки восхваляют ум Хазеля, они говорят даже о его гении, превращая его в тип современного человека, хищника, готового по любому поводу проявить свое могущество, я не соглашаюсь с этим.
Я считаю, что Жерг Хазель был духовно человеком Прошлого, человеком всевременья, человеком, для которого средства стоили меньше, чем цель, а цель эта была навечно выгравирована в его душе тысячелетиями писаний, медленного развития цивилизации, борьбы, угнетения, чести и поражений — всех тех слов, что можно перевести по-разному, и эти слова стареют, стираются, появляются вновь и всегда, вчера и завтра, несутся потоком лет, живут и почти не меняются.
И я в противовес мнению историков считаю, что самой героической и самой верной трактовкой Подвига Жерга Хазеля, которого писатели никогда не изобразят, каким следует, будет картина, на которой мы видим старика с морщинистым лицом, с ввалившимися от усталости глазами, с черно-серой бородой, который без видимой причины восседает на своей немыслимой химере под темно-лиловым небом Урана и пересекает болота, океаны и горы, следя за лунами в небе — иными словами, я вижу всадника на стоногом.
БОГИ ВОЙНЫ
Небо сеет зерна зла...
Будет ли минута та,
Чтобы общий труд людской
Побратал их меж собой?
Тра-та-та, тра-та-та...
Небо сеет зерна зла.
Бестия плакала как младенец. Не из-за укоров совести, что она убила три дюжины человек, но потому, что оказалась так далеко от родной планеты. Корсон понимал ее горе. И был вынужден приложить все усилия, чтобы не посочувствовать ей.
В темноте он осторожно ощупывал землю, боясь пораниться о траву, которая, согласно Инструкции, была острой как бритва. Он нашарил свободный участок и лишь тогда с бесконечной осторожностью немного переместился вперед. Дальше трава была мягкой как мех, удивленный Корсон отдернул руку. Трава обязана быть твердой и острой. Урия была враждебной и опасной планетой. Согласно Инструкции, мягкая трава должна обозначать ловушку. Урия находилась в состоянии войны с Землей.
Однако самым важным был вопрос, обнаружили ли уже туземцы появление Бестии и Жоржа Корсона. Бестия могла скрыться от них. Корсон — нет. В двадцатый раз он повторил одну и ту же раскладку. Аборигены видели, как корабль исчез в море огня, и, наверное, решили, что весь экипаж погиб. Они не станут предпринимать ночных розысков, если джунгли Урии хотя бы наполовину так опасны, как говорится в Инструкции.
В который уже раз, Корсон приходил к одному и тому же выводу. Он должен избежать трех смертельных опасностей: Бестии, туземцев и фауны Урии. Оценив риск, он осмелился встать. На четвереньках он не смог бы далеко уйти. А если бы он находился вблизи Бестии, это могло стоить ему жизни. Он смог определить направление, в котором находилась Бестия, но не мог оценить разделяющее их расстояние. Ночь поглощала звуки. А, может быть, их заглушал страх. Он очень медленно поднялся, не желая прикасаться ни к траве, ни к возможным листьям. Над его головой спокойно светили звезды, совсем не враждебные, звезды, похожие на те, что он десятки раз видел с поверхностей планет, рассеянных по всей галактике. Звездная россыпь была зрелищем утешающим, но лишенным смысла. Когда-то на Земле люди определили названия для созвездий, считая, что те неизменны, а это оказалось лишь случайное и временное расположение небесных тел, наблюдаемое из произвольно выделенного места. Привилегия эта исчезла — исчезло и религиозное значение, приписываемое звездам.
«Безнадежная ситуация,»— подумал Корсон. Он располагал надежным, но уже почти разряженным оружием. Как раз перед катастрофой он ел и пил, этого ему должно было хватить на несколько десятков часов. Воздух был наполнен резким запахом, это должно было не дать ему возможности заснуть. А самое главное, он оказался единственным уцелевшим из экипажа в тридцать семь человек — лишь ему выпало на долю это невероятное счастье. Кроме того, ничто не сковывало его движений, он не был ни ранен, ни контужен.
Плач Бестии раздался с новой силой, и это сосредоточило внимание Корсона на ближайшей из проблем. Если бы он не находился рядом с клеткой Бестии в тот момент, когда она атаковала, сейчас бы дрейфовал, скорее всего в виде газа в черных слоях атмосферы Урии. Но он, как того требовала его профессия, пытался найти с Бестией общий язык.
С другой стороны невидимой стенки Бестия всматривалась в него шестью из восемнадцати глаз, расположенных вокруг того, что было принято называть ее талией. Эти избавленные от век глаза, меняли свой цвет в неуловимом ритме, являющимся одним из способов общения с Бестией. Шесть длинных, снабженных когтями пальцев на каждой из шести ее ног постукивали по полу в ритме второго способа общения, а длинная монотонная жалоба вырывалась из верхнего отверстия Бестии которое Корсон не мог видеть. Бестия была по крайней мере в три раза выше его, ее морда была обнесена густой порослью, которая издали могла казаться гривой, но вблизи была похожа на то, чем являлась на самом деле: копной крепких, как сталь витков, способных распрямляться с устрашающей скоростью, а кроме того служить как щупальца.
Корсон никогда не сомневался, что Бестия наделена разумом. Впрочем, то же утверждала Инструкция. Не исключено, что она была даже умнее, чем человек. Главнейшей слабостью вида, к которому принадлежала Бестия, было то, что он игнорировал — а может быть, это было проявлением презрения — то великое изобретение, что сделало могучим человека и некоторые другие расы: общество. Инструкция напоминала, что это не единственный случай. Даже на самой Земле, до начала космической эры и систематической эксплуатации океанов, в море существовал индивидуалистический, над