земля́ и табуистически обозначало «земной, ползающий по земле», сопоставляя его по принципу образования с алб. dhemjë, dhemizë «гусеница» при dheh «земля»135. Отразились эти представления и в вышивке: «Змеевидный орнамент… – змеиный узор встречается в сольвычегодской вышивке головных уборов. Иногда антропоморфная фигура – элемент композиции с лебедями или без них – сливалась со змеевидным орнаментом. В олонецкой вышивке ноги женской фигуры как бы переходят в змеевидные отростки. Известные параллели мотиву змеи имеются и в других видах творчества. Полосатые куршинские поневы (Рязанская губ.) назывались поньками шо жмеями. Мотив змеи хорошо выражен на одной из грязовецких прялок»136. С этим следует сопоставить и русское народное поверье о том, что тому, кто во время Рождества увидит веретена, тому летом грозит частая встреча со змеями137.
В русской сказке «Орон-верный», разыскивая своих плененных братьев, Иван-царевич вступает в схватку с Бабой-ягой: «Яга-баба видит, что его хитростью не взять, схватила из кошеля две змеи; побежала на Ивана-царевича. Змеи шипят, огнем палят. Иван-царевич взял меч-кладенец, один раз махнул – змеям головы снял. Схватил бабу-ягу, давай правду пытать. Тут она и покаялась. Он ей голову снес»138. Эта сказка возвращает нас к эпохе ожесточенных схваток, приведших к свержению матриархата, и, помимо прочего, свидетельствует о том, что и славянские жрицы обладали ручными змеями наподобие древнегреческих вакханок. Само слово яга А.Н. Афанасьев сближал с санскр. aha – «змей». Кроме того, словацкая сказка прямо говорит, что сыновья ежи-бабы были лютыми змеями139. К эпохе свержения матриархата относится и болгарская легенда, согласно которой в старое время одна злая баба взяла старую пелену и накрыла месяц, который тогда ходил совсем низко над землей. Месяц поднялся высоко в небо и проклял старуху, которая превратилась в змею, от которой произошли все теперь существующие земные змеи. Много людей она пожрала и истребила бы весь свет, если бы ее не убил св. Георгий140. В русских поговорках змея неоднократно ассоциируется с женским началом, особенно когда требуется подчеркнуть его отрицательные качества: «Сваха лукавая, змея семиглавая!»; «Лучше жить со змеею, чем со злою женою»; «Злая жена та же змея»; «Из дому жена, из лесу змея выживают».
Теснейшая связь этого пресмыкающегося как с Великой богиней, так и со служительницами ее культа привела к тому, что змеей в славянском фольклоре оборачиваются и наделенные сверхъестественной силой женщины. В русской сказке «О лягушке и богатыре» Василиса Премудрая оборачивается не только лягушкой, но и змеей: «Иван-богатырь вышел из того места и подошел тихонько к Василисе Премудрой и ухватил ее за голову, что видя, она начала оборачиваться лягушкою, жабою, а потом и змеею»141. На югославском побережье считали, что ведьмы «летают по небу, чтобы нагнать вредоносные градовые тучи на виноградники тех, кому они хотят отомстить», в Далмации верили, что ведьма может превратиться в орла и предводительствовать градоносными облаками, а в Восточной Сербии было записано следующее представление: «Когда идет град, народ верит, что змеи в облике орлов ведут тучи»142. Поскольку в различных местах бывшей Югославии считалось, что в орлов могут превращаться как ведьмы, так и змеи, это указывает и на тесную связь между собой колдуний и пресмыкающихся.
В германской саге о Тидреке Бернском, сохранившей отзвуки фольклора балтийских славян, рассказывается, что после смерти правителя волотов-велетов Вильтина его земли подчинил себе Гертнит, властитель Руси. «Его жена была Остация, дочь Руны, конунга восточного царства. Ее мачеха была так искусна в чарах, что заколдовала ее в детстве и передала ей свое колдовство, так что она стала столь же вещей, как была прежде нее ее мачеха». И это умение жены колдовать пригодилось правителю Руси тогда, когда на подвластные ему западнославянские земли нападает коалиция из трех германских конунгов. Для отражения смертельной угрозы правитель волотов и русов мобилизует все свои силы: «Затем собралось к конунгу Гертниду большое войско. А его супруга Остация вышла и возбудила своих духов, так мы называем то, что она пошла колдовать… Так много совершила она своим чарами и колдовством, что наворожила к себе разных зверей, львов и медведей, и больших летучих драконов. Она укротила их всех до того, что они ее слушались, и она могла направить их против своих врагов. Так говорится в немецких песнях, что ее войско походило на самого дьявола, а сама она стала на подобие летучего дракона»143. Превращение жены правителя в дракона вновь показывает нам теснейшую связь колдуний и жриц с этим постоянным спутником Великой богини-Матери.
Однако подобные представления, зафиксированные не только у индоевропейцев, но и у многих других народов земного шара, свидетельствуют о том, что змея в эпоху матриархата воспринималась не как враждебное, а как благодетельное человеку начало, чем и была обусловлена ее связь с верховной богиней. Анализируя изображения женщин в трипольской раннеземледельческой культуре, для которой убедительно констатируется господство матриархальных представлений, Б.А. Рыбаков отмечает: «На раннетрипольских статуэтках такая же пара змей изображалась в области живота, где змеи выступали охранительницами чрева, вынашивающего плод.
Ответ получен: трипольские змеи – носительницы добра, хранители всего самого ценного»144. Однако от этого представления оставался всего лишь один шаг до возникновения мифа о браке женщины, первоначально Великой богини, со змеей. И этот шаг был сделан. В греческой мифологии существовал миф о том, что Зевс, приняв вид змея, вступил в брак с Герой. Весьма показательно, что вместе с тем Зевс в облике быка похищает Европу, что показывает переход на громовержца архаических представлений о прежних супругах Великой богини. В другом мифе глава богов, обернувшись драконом, овладевает своей дочерью Персефоной. Исследователи обоснованно считают, что глава патриархального пантеона Зевс лишь узурпировал место старого мужа Матери-Земли, для чего и понадобилось вводить мотив его оборачивания драконом. У славян отголоском этих представлений можно считать сказку «Муж-уж», неоднократно записанную этнографами в Полесье. В ней рассказывается, что девушка пошла купаться, а когда вернулась, то увидела, что на ее одежде сидит уж. Змей соглашается отдать ей одежду только при условии, что она станет его женой. Она соглашается и выходит замуж за ужа, у них рождаются дети, но в конце концов братья девушки убивают ужа, после чего она с горя превращается в кукушку и криком «Ку-пин!» зовет своего умершего мужа. В этом контексте стоит вспомнить утверждение русской поговорки «Жена да муж – змея да уж», подчеркивающее единство супругов, то, что они одной породы. В явном виде сюжет брака со змеем выступает и в былине о Волхе Всеславьевиче, в результате которого на свет появляется могущественный князь-оборотень:
По саду, саду по зеленому,
Ходила-гуляла молода княжна
Марфа Всеславьевна,
Она с камени скочила на лютого на змея —
Обвивается лютый змей
Около чебота зелен сафьян,
Около чулочика шелкова,
Хоботом бьет по белу стегну.
А в та поры княгиня понос понесла,
А понос понесла и дитя родила.
А и на небе просветя светел месяц,
А и в Киеве родился могуч богатырь,
Как бы молоды Волх Всеславьевич…145
Более чем показательно, что в данном сюжете инициатива союза исходит от самой княжны. Следующим этапом развития этих представлений являются многочисленные мифы о похищении женщин змеем или драконом, от которого их, в конечном итоге, спасает герой-змееборец. Все эти мифы сложились уже в эпоху патриархата, а в более раннее время господство матриархальной идеологии змей являлся законным мужем девушки. При кардинальной смене духовных приоритетов прежний муж оказывается злодеем-похитителем, которого побеждает новый герой, отнимающий у него жену.
Змеи обитали у воды, а эта стихия традиционно ассоциировалась с миром мертвых. Этих пресмыкающихся человек традиционно изображал волнистой линией, точно так же, как он изображал воду. В результате этого у целого ряда народов возникло представление, что умершие предки принимают форму змей. Это поверье было широко распространено на Африканском континенте, а у индоевропейских народов зафиксировано у литовцев, греков и римлян, которые изображали своих ларов одновременно и в человеческом, и в змеином облике. К ним примыкает и осетинское поверье, согласно которому мясо змеи обновляет стареющие души умерших. Аналогичные верования встречаются и у части восточных славян: «Белорус не только представляет себе домового в образе змеи, но даже и по происхождению считает его едва ли не змеей»146. В пограничной с Белоруссией Смоленской губернии считалось, что в каждом доме есть домовая змея и без такой змеи дом существовать не может. В белорусских поверьях ХIХ в. домовой в облике змея-цмока носит своему хозяину деньги, делает его нивы плодородными, коров дойными и наблюдает за порядком в доме. С другой стороны, археологические раскопки в Новгороде показывают, что головы драконов в этом городе достаточно часто украшают собой ручки ковшей, кровли домов и ритуальные жезлы. Касаясь причин помещения этого символа на сосуды для воды, В.М. Василенко отмечает: «Мы не знаем точно значения змия-дракона, но можем догадываться о том, что оно было положительным, иначе не стали бы держать его в своем доме новгородцы, не стали бы украшать его изображениями предметы своего быта – ковши, сосуды для воды, браги и меда. <…> Изображение змиев-драконов не сразу ушло из быта новгородцев, где они, конечно, были не только украшением, но и своеобразным оберегом: охраняли от зла, способствовали благополучию»147. Гораздо позднее в Поморье считалось, что если змея «со двора – быть беде, а во двор – к радости»