611. С этим обычаем можно сопоставить и другой русский обычай, зафиксированный в Ярославле, призванный магическими способами обеспечить «привязывание» купленного животного к новому дому: «Купив корову, новый хозяин обматывал ее суровыми нитками и оставлял на ночь на дворе, а утром собирал нитки и закапывал в навоз»612. Выбор навоза как средства хранения олицетворяемых волосами жизненных сил человека может вызвать недоумение у современного человека, однако еще не так давно в славянской традиции навоз рассматривался как средоточие и носитель «спора» и плодородия, от которого зависел не только скот, но и все крестьянское хозяйство в целом. Закапывание в навоз различных предметов являлось способом передать скоту плодовитость, а кража навоза рассматривалась как попытка украсть все благосостояние. С возникновением земледелия навоз продолжал играть важную роль, как и при скотоводстве. Так, в Белоруссии засеяв и взборонив поле, крестьянин разбрасывал по нему навоз, чтобы последний брал у бога урожай, т. к. считалось, что навоз «крадзе од Бога свою долю»613. Существование одинакового ритуала у различных народов говорит о его возникновении в эпоху индоевропейской общности. Поскольку представление Великой богини в образе коровы носило, как было показано выше, весьма древний характер, очевидно, что записанная в обеих странах мотивировка данного ритуала носила уже вторичный характер, и первоначальный смысл обряда заключался в установлении связи новорожденного с Великой богиней. Весьма показательны и другие магические манипуляции с волосами в других местах славянского мира, уже не связанные с обрядом пострига: «Состриженные волосы… зарывали в землю, клали под камень, прятали от птиц, относили к плодовому дереву или клали на вербу, чтобы волосы, оставшиеся на голове, «росли как верба»…»614 Как видим, в большинстве случаев волосы все равно продолжали соотноситься с различными воплощениями женского божества, будь то земля или дерево.
В связи с этим интерес представляет фрагмент «Чешской хроники», в которой Вацлав Гаек в 1541 г. так описал языческие обычаи своих предков: «За эти несметные богатства обильнейшие жертвы горным и воздушным богам были принесены, <…> статуя из золота в виде человека, сидящего на троне, была вылита, что несла образ и имя бога Зелу. Ее поместили в особом святилище внутри дворца, и каждый князь ее с особой набожностью почитал, бросая в огонь вместо фимиама обрезанные волосы и ногти»615. Хоть данный источник довольно поздний, однако современные исследователи полагают, что бог Зелу действительно существовал у чехов, и связывают его имя с зеленью. Таким образом, ногти и волосы приносились чехами-язычниками в дар божеству, связанному с Землей и, как свидетельствует данный фрагмент, с ее недрами. Хоть Зелу в исторический период и являлся мужским божеством, но, как можно предположить, первоначально получателем даров и, соответственно, покровительницей новорожденного, была Мать Сыра Земля. Все это вновь подводит нас к мифу о Земле как матери людей в буквальном смысле этого слова. Как видим, Великая мать не только рождала человека, но и давала ему судьбу или долю, в благодарность за что родители новорожденного посвящали ей первые волосы и ногти своего ребенка. Судя по всему, связь судьбы с Матерью Землей в рамках матриархальных представлений является более архаичным моментом, чем связь ее со звездами. О том, что первоначально жертвоприношение волос посвящалось богиням, говорит и то, что тот же Вацлав Гаек упоминает о том, что князь Незамысл велел отлить из золота «изображение Красатины, которое было помещено в дворцовом святилище. В первый день новолуния Незамысл и Лидомира чествовали его отеческими обрядами, всесожжением и воскурениями, бросая в огонь смоляные корзинки и волосы. Некоторые пишут, что нередко случались чудеса при этих жертвоприношениях, и часто этот идол давал предсказания: если его находили лежащим, это предвещало близкую смерть какого-либо князя»616. Как видим, идол богини Красатины, о которой больше ничего не известно, предвещал смерть, однако само ее имя свидетельствует, скорее всего, о том, что это была богиня любви. Возможно, что Красатина Вацлава Гаека тождественна Красопани Иржи Стржедовского. Предсказания, даваемые идолом Красатины у чехов, следует сопоставить с северорусскими поверьями о духе Мокоше, которая, остригая волосы у хозяев, предрекала этим беду. Показательно, что и во втором случае речь идет именно об острижении волос, что показывает изначальную связь данного ритуала именно с этой богиней.
Однако это предположение вступает в противоречее с приведенным в первой главе свидетельством Прокопия Кесарийского о том, что современные ему славяне не знали судьбы и не признавали ее власти над людьми. Это утверждение Прокопия всегда вызывало у исследователей много вопросов. В последнем академическом переводе данного текста в первом томе «Свода древнейших письменных известий о славянах» слово «судьба» было заменено переводчиками на «предопределение», а в комментариях к этому месту отмечено, что само это выражение следует понимать в контексте, в каком оно употреблялось во времена Прокопия Кесарийского. В частности, у греков мысль о судьбе-роке была глубоко проникнута фатализмом, кроме того, начиная с поздней античности данное слово превратилось в технический астрологический термин, неизвестный в таком качестве славянам VI в. Еще А.Н. Веселовский, комментируя эти слова византийского писателя, отметил, что славяне не знали абстрактного фатума и их представления судьбы были личные, частные, родовые. Не зная фатума, они знали Долю, Сречу и множество подобных существ. Не только о наличии у славян представления о судьбе, но и о ее обожествлении свидетельствует известие средневекового монаха Альбериха из Трех Источников, который в своей «Хронике» под 1003 г. отметил: «[Император Генрих] подчинил себе винделиков, народ, пограничащий со свевами. Эти винделики почитали Фортуну; имея ее идол в знаменитейшем месте, вкладывали ему в руку рог, полный напитка, приготовленного из воды и меда…»617 Как уже отмечалось выше, Мокошь с рогом в руке была изображена на Збручском идоле. В северорусских причитаниях так же возникает грозный образ антропоморфной Судины как олицетворения судьбы, причем, как отмечает А.Н. Веселовский, по преимуществу несчастной:
Знать Судинушка по бережку ходила,
Страшно-ужасно голосом водила,
В длани Судинушка плескала,
До суженых голов да добиралась…
Их Судинушка голов да вовзыскала618.
Этот же исследователь отмечал, что простейшим выражением родовой связи-доли был образ нити, серб. жица; счастье, среча навязывается как нить:
Одвела се златна жица од ведра неба,
Савила се првиjенцу око клобука;
То не была златна жица од ведра неба,
Веħ то была добра среħа од мила Бога619.
Весьма показательно, что даже в христианскую эпоху в сербской народной поэзии образы бога и Сречи встречаются вне всякого отношения соподчинения:
Сусрела вас добра среħа и Господин Бог.
С вами дошла свака среħа и сам Господ Бог.
Ак оби ти Бог и Среħа дала620.
В другом случае этот же образ нити встречается в сербском припеве при заздравной чаше на свадьбе: «Пустиласе златна жица из рожанства луга, Савила се старом свату око клобука». Выражение «из рожанства луга» означало «из той рощи, где родился Христос»621. Нить у славян издревле была символом пути, в том числе пути жизненного, о чем говорит и сербское выражение вити виjек – «жить». В сербских же сказках «добра среча» представляется прекрасной девицей, прядущей золотую нить, а ее антипод прядет тонкую нить, в результате чего и могла возникнуть пословица «где тонко, там и рвется». В связи с этим некоторые наши дореволюционные исследователи предполагали, что южнославянские вилы и означали, в том числе, вьющие нить судьбы. Более чем показательно, что у южных славян пряхи судьбы звались Среча и Несреча. Их образы встречаются в сербской сказке о двух братьях – счастливом и несчастном. Однажды работящий и безчастный брат шел и увидел стадо овец, пастуха нет, а вместо него сидит прекрасная девица и прядет золотую нитку. «Чьи эти овцы и кто ты сама?» – спросил он. «Я Доля (Среча) твоего брата, и овцы ему принадлежат», – отвечала ему девушка. Бедный пошел искать свою долю и нашел ее в лесу в образе спящей под дубом седой старухи622. Помимо фольклора у сербов был зафиксирован ритуал, во время которого мать после рождения ребенка была должна спрясть нить, чтобы новорожденный вырос трудолюбивым. В этом случае земная мать воспроизводила магические действия рожаниц, которые у некоторых южных славян были известны под именем орисниц. Последнее название И.И. Срезневский выводил из болгарских слов ризик или рисик – «счастье, судьба»: «У болгар рожаницы известны под именем орисниц… Всех их много; живут они в небе, всегда юны и прекрасны собою. Большею частию они остаются невидимы, но некоторые из родильниц уверяли, что после родов видели их близ постели, как одна из них меряла нить, а другая резала… Это поверие распространено во всей Македонии»623. Понятно, что отмеряющие нить девы судьбы более древний образ по сравнению с записывающими судьбу в книгу рожаницами. Как свидетельствуют материалы сравнительной мифологии, нить, которую у колыбели новорожденного отмеряли орисницы, символизировала продолжительность жизни ребенка.
Следы этих представлений мы видим и в обрядности Русского Севера: «…перед тем, как уложить в зыбку новорожденного, ее окручивали нитками с прястня пряжи, спряденного с молитвой в святки. Концы нити, снятые с веретена, а затем и с зыбки, связывали и клали под голову младенца. Эти магические действа призваны были обеспечить ему долгую и счастливую жизнь»