– Эуне!
– Ах, ну да, эти картины. Так ты хочешь, чтобы я по ним попробовал сделать какие-нибудь выводы? Что ж, вообще-то можно сказать, что отчасти это похоже на пятна Роршаха.
– Ммм. Это такие картинки, с помощью которых вы пытаетесь вызвать у пациентов различные ассоциации?
– Верно. Только тут есть одна проблема. Если я начну истолковывать эти картины, то мои слова, скорее всего, гораздо в большей степени будут отражением моего собственного, а вовсе не ее внутреннего мира. И все же несмотря на то, что теперь никто не верит в пятна Роршаха, почему бы и нет? Посмотрим-ка… Что ж, картины довольно мрачные. Тем не менее автор скорее озлоблен, чем подавлен. Да, и одна из них, по всей видимости, не закончена.
– А может, так и надо, может, все они именно в нынешнем виде создают эффект некой целостности?
– С чего ты это взял?
– Не знаю. Может, потому, что свет каждого из рожков торшера падает строго на одну из картин. Тебе так не кажется?
– Хм. – Эуне в задумчивости прижал палец к губам. – А ведь ты, пожалуй, прав. Да, точно прав. И знаешь, что из этого следует, Харри?
– Ну-у нет.
– Извини за выражение, по-моему – ни хрена! Это все, что тебе было от меня нужно?
– Да. А, или вот еще такая мелочь, раз уж ты сам художник. Видишь, палитра стоит слева от мольберта. Это ведь неудобно, а?
– Точно, если только художник не левша.
– Понятно. Ладно, пойду помогу Халворсену. Не знаю, как тебя и благодарить, Эуне.
– Пустяки. Просто припишу себе лишний часок, когда буду выставлять вам счет в следующий раз.
Халворсен уже успел отработать спальню.
– Не много же у нее было вещичек, – заметил он. – Такое впечатление, что проводишь обыск в гостиничном номере. Одежда, туалетные принадлежности, утюг, полотенца, постельное белье и тому подобное. Никаких тебе семейных фотографий, писем или иных личных бумаг.
Часом позже Харри и сам имел возможность убедиться в правоте Халворсена. Они прошерстили всю квартиру и вернулись в спальню, так и не найдя ничего – ни единого счета за телефон, ни даже банковской квитанции.
– Очень странно, – резюмировал Халворсен, присаживаясь на письменный стол рядом с Харри. – Должно быть, она сделала уборку. Видно, уходя, решила прихватить с собой все личное, ну, ты понимаешь.
– Понимаю. А лэптопа ты тут нигде не встречал?
– Лэптопа?
– Ноутбука, портативного компьютера?
– А с чего это вдруг?
– Видишь след вот тут, на деревяшке? – Харри показал на белесый четырехугольник на крышке стола как раз между ними. – Похоже, здесь стоял лэптоп, который потом отсюда забрали.
– Ты так думаешь?
Харри ощутил на себе испытующий взгляд Халворсена.
Некоторое время они постояли на улице, разглядывая окна ее квартиры – темные квадраты на бледно-желтом фоне дома. Харри закурил помятую, чуть не в гармошку сложенную сигарету, которую нашел во внутреннем кармане плаща.
– Чудно это как-то с ее родней, – сказал Халворсен.
– Ты о чем?
– Разве Мёллер тебе не рассказывал? Они не нашли ни ее родителей, ни сестер, ни братьев – только дядьку, который, кстати, сидит. Мёллеру самому пришлось звонить в похоронное бюро, чтобы они приехали и забрали несчастную. Как будто в самой смерти мало одиночества.
– Да уж. Что за похоронное бюро?
– Сандеманна, – отвечал Халворсен. – Дядька настоял, чтобы ее кремировали.
Харри сделал глубокую затяжку и проследил за тающим облачком дыма. Конец процесса, который был начат крестьянином, бросившим табачное семя в перепаханное поле где-то в далекой Мексике. Через четыре месяца семя превратилось в зеленое растение высотой в человеческий рост, спустя еще два его убрали, срезали листья, высушили, отсортировали, упаковали их и отослали на одну из фабрик Р. Дж. Рейнольдса во Флориде или Техасе, где в конце концов табачные листья превратились в сигареты «кэмел» с фильтром в вакуумной упаковке. Желтые пачки «кэмела» запечатали в картонные ящики и погрузили на корабль, плывущий в Европу. И вот спустя восемь месяцев частица этого когда-то зеленого, согретого мексиканским солнцем листа вываливается из пачки и застревает в кармане плаща некоего алкаша, когда он оступается на лестнице или выходит из такси, а может, когда использует этот плащ как одеяло, не сумев или просто не решившись открыть дверь собственной спальни из страха перед прячущимися под кроватью чудовищами. Когда же он наконец находит смятую и облепленную соринками сигарету, он сует ее в рот, из которого несет перегаром, и подносит зажигалку к другому концу. На какой-то миг высушенный и измельченный табачный лист проникает в легкие, доставляя их обладателю подлинное наслаждение, а затем вырывается наружу, обретая долгожданную свободу. Свободу раствориться в воздухе, развеяться, стать ничем. И сразу же быть забытым.
Халворсен пару раз осторожно кашлянул:
– А как ты догадался, что она заказывала эти ключи именно в мастерской на Вибес-гате?
Отбросив окурок, Харри поплотнее запахнул плащ.
– Похоже, Эуне был прав, – сказал он. – Будет дождь. Если ты прямо в Управление, то я с тобой.
– Харри, ведь в Осло наверняка не одна сотня таких мастерских.
– Мм. Я позвонил заместителю председателя жилтоварищества, Кнуту Арне Рингнесу. Славный малый. Он сказал, что они вот уже лет двадцать пользуются услугами именно этой мастерской. Ну что, погнали?– Хорошо, что ты пришел, – сказала Беата Лённ, когда Харри открыл дверь «Камеры пыток». – Я тут вчера кое-что обнаружила. Вот, взгляни. – Она перемотала пленку немного назад и нажала на «паузу». На экране появился подрагивающий кадр: крупный план лица Стине Гретте, обращенного к одетому в маску грабителю. – Я увеличила часть кадра, чтобы взять лицо Стине как можно крупнее.
– И зачем это тебе? – поинтересовался Харри, плюхаясь на стул.
– Если взглянуть на счетчик, получается, что это было за восемь секунд до того, как Забойщик выстрелил…
– Забойщик?
Девушка смущенно улыбнулась:
– Это я так его называю, ну, просто для себя. У моего дедушки был хутор, ну и я…
– А где?
– Валле в Стенсдалене.
– И там ты видела, как забивают скотину?
– Да.
Тон, каким это было сказано, ясно свидетельствовал, что она не намерена развивать данную тему. Беата нажала на кнопку замедленного воспроизведения, и лицо Стине Гретте ожило. Харри было видно, как глаза ее медленно моргают, а губы шевелятся. Он уже приготовился было к выстрелу, когда Беата внезапно выключила запись.
– Видел? – заметно волнуясь, спросила она.
Понадобилось несколько секунд, прежде чем Харри понял, что именно она имеет в виду.
– Она говорит! – наконец воскликнул он. – Она сказала что-то прямо перед тем, как он ее застрелил! Но ведь ничего не слышно!
– Это потому, что она шепчет.
– Как же я раньше не обратил внимания?! Но зачем? И что именно она говорит?
– Надеюсь, скоро узнаем. Я связалась со специалистом по чтению по губам из Центра глухонемых. Он уже едет.
– Прекрасно.
Беата посмотрела на часы. Закусив нижнюю губу, Харри набрал в легкие побольше воздуха и тихо начал:
– Видишь ли, Беата…
Он заметил, как девушка замерла, стоило ему только произнести ее имя.
– Когда-то у меня была напарница, Эллен Йельтен.
– Я знаю, – быстро сказала она. – Ее убили у Акерсельвы.
– Да. Когда мы с ней раскручивали дело, то обычно использовали разные приемы, чтобы извлечь информацию, застрявшую в подсознании. Вроде ассоциативных игр, когда пишешь на листочках по нескольку слов, ну и так далее. – Харри смущенно улыбнулся. – Знаю, звучит это не особенно убедительно, но временами все же приносило результаты. Я тут подумал, мы могли бы и с тобой это попробовать.
– Что именно?
Харри вновь пришло в голову, насколько увереннее держится Беата, когда они изучают видеозапись либо разглядывают экран компьютера. Сейчас же она смотрела на него так, будто он только что предложил сыграть в покер на раздевание.
– Мне бы хотелось знать, что ты испытываешь, когда думаешь об этом деле, – пояснил он.
Она неуверенно улыбнулась:
– Чувства, ощущения…
– Да забудь ты хоть на секунду о холодных фактах. – Харри подался вперед на своем стуле. – Перестань быть пай-девочкой. Не надо придумывать никаких обоснований того, что говоришь. Просто расскажи о том, что нутром чувствуешь, когда думаешь об этом деле.
Несколько мгновений она сидела, уставившись в стол. Харри терпеливо ждал. Затем она подняла глаза и в упор посмотрела на него:
– По-моему, это так называемая гостевая победа.
– Гостевая победа?
– Победа на чужом поле. Одно из тех пятидесяти процентов преступлений, которые мы никогда не сумеем раскрыть.
– Понятно. И почему же?
– Элементарная арифметика. Если вспомнить обо всех тех идиотах, которых нам не удалось задержать, то у такого человека, как Забойщик, который прекрасно все продумал и, вероятно, имеет кое-какое представление о методах нашей работы, относительно неплохие шансы, согласись.
– Хм. – Харри потер щеку. – Стало быть, твои внутренние ощущения сводятся к простой арифметике?
– Не только. А как решительно он все это проделал! Будто им в этот момент двигало нечто такое…
– Что именно им двигало, Беата? Жажда наживы?
– Не знаю. По статистике, при ограблениях жажда наживы является мотивом номер один, за ним следует азарт, далее…
– Да забудь ты о статистике, Беата. Теперь ты следователь, ты анализируешь не только видеоматериалы, но и свое толкование того, что видела. Поверь мне, это главное, в чем должен разбираться следователь.
Беата задумчиво смотрела на него. Харри чувствовал, что понемногу выманивает ее из раковины.
– Давай-ка снова! – еще поднажал он. – Что двигало Забойщиком?
– Чувства.
– Какие чувства?
– Сильные.
– Какие именно, Беата?
Она прикрыла глаза.
– Любовь или ненависть. Ненависть. Нет, любовь. Я не знаю.
– Почему он ее застрелил?