Она знала за собой такую черту – неспособность затормозить и остановиться. Свои самые лучшие репортажи и самые лучшие материалы она сняла и написала именно в состоянии “свободного полета”, когда отказывали все сдерживающие центры.
Нечасто с ней такое случалось.
– Мы ведем… богословский спор? – спросил он и засмеялся. А может, он что-то другое спросил, потому что от злости у нее шумело в ушах, а говорил он не так чтобы очень правильно, ей все время приходилось вслушиваться и мысленно повторять за ним каждую его фразу, как бы переводя ее на понятный для нее английский язык.
– Ваш богословский спор ничего не стоит. Война – самый легкий бизнес из всех, уж это я поняла давно!
Ничего не нужно. Научись стрелять и не слишком бояться. И станет наплевать на все, потому что завтра не существует. Даже на собственных детей вам наплевать, потому что вы знаете, что вас убьют. Сначала какое-то время вы будете убивать, а потом убьют вас. Есть такая штука, она называется закон больших чисел. Слышали?
– Нет, – признался афганец. Впереди опять воздух как будто дернулся и рвануло, во все стороны с горного склона плеснулись камни и комья земли.
Если она не остановится, он убьет ее, это же очень просто.
Он перережет ей горло, и черная кровь брызнет на ее штаны и майку и фонтаном станет бить в землю, а он вытрет об ее волосы свой зазубренный армейский нож – оружие убийц и насильников, – сядет в “уазик” и вернется в лагерь.
Ники не найдет ее никогда. Афганцы не скажут, а больше никто не видел, что она уехала с командиром в горы.
– Закон больших чисел означает, что если девять раз пронесло, то на десятый обязательно что-нибудь случится. Ну, на двадцатый. Или на сорок восьмой. Вас убьют, и ваши дети вырастут, не зная ничего, кроме войны и этих гор! Вы этого для них хотите?!
– Почему русскую журналистку так взволновала судьба моих детей? Почему их судьба не волновала никого, когда ваша страна пришла, чтобы разорить и уничтожить нашу? Почему Россия распоряжалась нашей судьбой, как своей собственной?
– Россия никогда не приходила, чтобы уничтожить вашу страну! Здесь воевал Советский Союз, а это была совсем другая страна!
– Но тот же самый бизнес, – вдруг сказал он спокойно, – который так вас заботит. Страна изменилась, а бизнес остался. Может измениться все, кроме деловых интересов, не так ли?
Черт побери, подумала Ольга быстро, кто этот человек?! Почему он так странно говорит?!
За одну секунду в голове промелькнули два миллиона разнообразных предположений, самое правдоподобное из которых было, что он Джеймс Бонд в исполнении Пирса Броснана, присланный “Ми-6”, чтобы контролировать ситуацию в Афганистане.
Это она могла предположить, но только не то, кто он на самом деле и о чем она никогда не должна была узнать.
Она, конечно, все же узнает, и это будет так же безнадежно поздно, как бывает, когда за стеклом аэропорта видишь собственный взлетающий самолет – не остановить, не вернуть, не догнать.
Бомбежка прекратилась так же внезапно, как и началась – или у них бензин, что ли, кончился? Или боезапас? Однако Гийом почему-то не трогался с места, словно ждал чего-то, и через несколько секунд Ольга, проследив за его взглядом, поняла – чего.
Справа, очень далеко, как показалось ей поначалу, клубилась пыль, но слишком низко и равномерно для пыли, поднятой взрывом, и, приглядевшись, она поняла, что это машины.
Как ни в чем не бывало, словно и не было никакой бомбежки, они катили по склону горы и приближались очень быстро. Ольга приставила руку козырьком к глазам, хотя никакого солнца не было уже давно – просто так приставила, от того, что паника поднялась из-за жесткого винилового сиденья “уазика”, атаковала ее стремительно, стиснула горло холодным удавьим кольцом.
Она всегда была очень близко – за дверцей шкафа, под сиденьем в машине, в гостиничном коридоре. Ники ненавидел и боялся коридора.
Кто был, тот знает. Кто не был – тому не объяснить.
Как, например. Толе Борейко. Он и на войне был – как будто не был.
– Вы кого-то ждете?
– Теперь уже жду.
– У вас… запланирована встреча?
Он ничего не ответил, не услышал, наверное. Потерял слух. Они все время от времени решительно теряли слух.
Машин было две, теперь это уже можно разглядеть.
Они сильно пылили, и заднюю все время заволакивало коричневой пеленой, а первая то и дело ныряла в воронки и подпрыгивала на ухабах – сидящие в ней непременно должны были пробить головой крышу, но почему-то не пробивали.
Паника приналегла сильнее – слюна стала горькой, и горлу сделалось слишком тесно в воротнике разношенной майки.
– Кто это?
– Подождите минутку.
– Какую еще минутку, – пробормотала Ольга себе под нос, – только этого мне и не хватало!
Машины подъехали почти вплотную и остановились – задняя оказалась “Лендровером”, а передняя точно таким же “уазиком”, как и тот, в котором сидели Ольга с афганским командиром по имени Гийом.
Как всегда бывает в Афганистане, темнота стремительно пожрала небо, дальние склоны гор, подобралась к лысым от времени и бездорожья шинам.
Гийом коротко оглянулся по сторонам и локтем – Ольга перехватила это его движение – как-то странно поддел и расстегнул кобуру. Смуглые и не слишком чистые пальцы, лежавшие на руле, чуть-чуть шевельнулись и замерли.
Из машин никто не вышел.
Под вечер Бахрушину на “вертушку” позвонил председатель Российского телевидения и усталым голосом сказал, что “сейчас зайдет”.
– Давай, может, я сам к тебе зайду? – предложил Бахрушин, не очень понимая, в чем может быть дело.
Председатель, хоть они и “дружили” не то семьями, не то домами, то есть два раза в году встречались в Кратове на даче у Бахрушина или в Барвихе – у Олега Добрынина, все же имел обыкновение звать начальника информации к себе, а не “заходить на огонек”.
Не по правилам это было, а правила они привыкли соблюдать.
– Нет, я зайду, – чуть более настойчиво сказал Добрынин, и сразу стало ясно, что спорить нет никакого смысла. – У меня самолет через два часа, так что я все равно…
Дожидаясь начальства, Бахрушин нацепил было пиджак, но потом подумал и снял.
Десятка два вариантов, зачем он так неожиданно понадобился председателю, да еще перед самой командировкой, вертелись в голове, и Бахрушин решил, что дело может быть в Храбровой – не зря же Паша Песцов сегодня приходил и говорил загадками!
А может, и не в Храбровой.
Тогда что? Политкорректность в последних выпусках “Новостей” соблюдалась, “баланс плохих и хороших” сообщений, правда, так и не был найден, но никто толком не знал, что это за баланс и как его достигнуть.
Бахрушин не особенно волновался – он не привык волноваться заранее и по неизвестным причинам, – но все же это было странно.
Дверь распахнулась широко, так что даже матовое пионер-лагерное стекло дрогнуло в испуге, когда Бахрушин включал кофеварку.
Интересно, почему любой человек вместе с должностью приобретает привычку открывать любую дверь, будто намереваясь снести ее с петель? Вот загадка природы.
– Здравствуй, Алексей.
– Здравствуй.
Добрынин был в пальто и перчатках и, видимо, не собирался задерживаться надолго, потому что не снял ни того, ни другого.
– Ты себе новый агрегат поставил?
Бахрушин посмотрел с удивлением, и Добрынин кивнул на кофеварку.
– Сто лет назад поставил. В компании кофе почему-то всегда дерьмо.
– Это точно, – согласился председатель.
Хозяйственники сменяли друг друга с завидной регулярностью, шутка про то, что никому так и не удалось поговорить с начальником транспортного цеха ввиду отсутствия такового, была среди работников и руководства очень популярной, но с кофе ничего нельзя было поделать. Каждый новый директор “хозяйственной дирекции” ознаменовывал свое царствование чем-то особенным, эдаким, необыкновенным. Последний, к примеру, оборудовал мужские сортиры необыкновенной красоты биде производства знаменитой фирмы “Villeroy&Boch”. Биде были снабжены изящными золочеными краниками и пускали игривые фонтанчики, когда краники поворачивали. Историю про транспортный цех и его начальника моментально затмил анекдот про Василь Иваныча, который с успехом мыл внутри данного прибора голову.
Предшественник нынешнего директора был поклонником абстрактного искусства и понаставил на этажах непонятных статуй, то ли из серого камня, то ли из бетона. Они были не просто уродливы, они еще наносили материальный ущерб сотрудникам. На них все время кто-то натыкался, падал, рассыпал видеокассеты, дамы рвали колготки, а о постаменты тушили бычки, угнетая директорское сердце порчей такой редкой красоты. “Хозяйственный” директор издал приказ, чтоб не тушили, но – странное дело! – несознательные продолжали свое черное дело.
Председатель, измученный статуями, в одночасье, велел отправить их чохом во внутренний двор и там красиво расставить среди пальмовых и апельсиновых деревьев. Но – вот беда! – во дворе, как правило, проходили всякие расширенные переговоры, и непуганые иностранцы, неподготовленные к созерцанию статуй, приходили в уныние, а японцы усмотрели в них некий намек, и переговоры вообще не состоялись. Добрынин закатил скандал, и скульптурные шедевры в спешном порядке подарили братскому украинскому телевизионному каналу “Червона Слава”.
В компании поговаривали, что нынешний хозяйственный босс вдобавок к плодотворной работе, проведенной в мужских сортирах, готовит интервенцию во все буфеты. Неизвестно было, собирается ли он и буфеты оснастить биде – вместо стульев, к примеру, – но приказ о том, что с первого декабря все точки общепита будут “временно закрыты навсегда”, уже появился на доске объявлений.
А кофе так и оставался скверным, хоть плачь.
– Ты будешь, Олег?
– Давай.
Бахрушин налил примерно полчашки и сунул председателю. Тот понюхал, хлебнул, откинулся на спинку кресла и вытянул ноги.