– Сразу после эфира будет разбор полетов.
– Я тебя от него освобождаю. Своим начальственным решением.
Она допила кофе, но ставить чашку на стеклянную поверхность, которую поддерживала красотка, не стала.
Потянулась, так что задрался край свитера, под которым обнаружился загорелый и стройный бок, и сунула чашку на его стол.
– Если ты освободишь меня от разбора полетов, все точно решат, что ты со мной спишь.
– Все и так решили, это точно. Ольга тоже со всеми спит. В данный момент, если я не ошибаюсь, с Ники Беляевым.
– А кто такой Ники Беляев?
– Шеф операторов. Он сейчас с Ольгой в Афганистане. Алина, что ты хотела у меня спросить?
– Не спросить, – решительно ответила она и посмотрела ему прямо в глаза. – Сказать.
– Что?
Она опять помолчала, и он уже начал раздражаться – сколько можно! Она не девочка из детского садика, а он не воспитатель Макаренко. И не педагог Ушинский. И не…
– Алеш, я понимаю, что это идиотизм и глупые шутки, – тихо и четко выговорила Алина Храброва, – но сегодня, прямо перед вечерней версткой, я в своем компьютере прочитала, чтобы я убиралась из эфира или будет хуже.
Бахрушина как будто стукнули по голове пустым ведром – ощущение и звон идеально соответствовали удару именно ведром.
Почему-то он спросил:
– Что значит, хуже?
Она пожала плечами и опять улыбнулась:
– Убьют.
– Подожди, – вдруг сказал он и взялся за лоб, – что значит в твоем компьютере?
– То и значит. В моем компьютере.
– Где эфирная верстка?!
Она посмотрела на него:
– Ну да. В том-то и дело.
Из машин долго никто не выходил, а потом высыпалось сразу много людей – Ольга насчитала пятерых моджахедов. Трое были в национальной одежде, с “Калашниковыми”, белыми длинными мешками за спиной и почему-то керосиновыми лампами на поясе. Остальные в джинсах и майках, но тоже с автоматами.
Паника разинула отвратительно смердящую пасть, одним броском приблизилась и посмотрела Ольге в глаза, готовая ужалить.
Ну что, поинтересовалась презрительно, как тебе еще и это? Все приключений не хватает, все драйва тебе подавай – так на, получи сколько хочешь этого самого драйва, хлебни сколько сможешь, только не подавись!
Журналистка! Ты трусишь, как кухарка, завидевшая мышь в крупе, – только и осталось тебе, что подхватить свой фартук, завизжать пронзительно, взлететь на табуретку и ждать, когда заявится на чай знакомый солдатик, выгонит из крупы мышь! Некуда тебе деваться вместе со всем твоим журналистским апломбом, профессионализмом и железной уверенностью, что редакционное удостоверение и “благородная миссия” делают тебя неуязвимой!
Вот сейчас, через десять секунд, они за тебя возьмутся. Им наплевать на твое удостоверение, “миссию” и на то, что ты гражданин свободной и далекой страны!
Они вообще вряд ли подозревают о том, что ты человек, чего уж говорить о гражданине! Им нет до тебя дела, даже этому нет, у которого французское имя и отец в Париже. Они рождены, чтобы убивать и получать за это деньги, и ты для них просто товар. Предмет торговли.
Только никто не станет тебя выкупать – у твоей страны масса других забот, и не на что тебе надеяться, это уж точно.
Никто не поднимет на ноги МИД, никто не станет заявлять никаких нот протеста и собирать для тебя деньги по всей державе – говорят, именно так собирали на немцев, угодивших в ловушку под Кундузом!
Если очень повезет, они убьют тебя быстро.
Не повезет, проведешь в плену десять лет и умрешь под пыльным глиняным забором ни к чему не пригодной истерзанной старухой с выбитыми зубами и лысой головой!
Ужалить? Прямо сейчас!
Но Ольга справилась – паника еще не знала о том, что она сильная личность и может справиться с чем угодно!
Она посмотрела в глаза своей панике – и победила, хоть на время. Зашипев, та уползла за ее спину и замерла над плечом, в любую секунду готовая вцепиться снова.
Гийом неторопливо снял смуглую руку со щитка и зачем-то положил ее на переключатель передач.
Поближе к пистолету, поняла Ольга с некоторым запозданием.
Выходит, это чужие?! Это не свои?! Значит, и Гийом их боится тоже?!
Чужая отрывистая речь ударила в уши, как камнепад. Заговорили все разом и очень громко. Они всегда говорили так, что Ольга думала – вот-вот подерутся.
Гийом слушал и молчал.
Пот потек за воротник и постыдно, насквозь, вымочил пояс штанов. Ольга шевельнулась на виниловом сиденье, чтобы хоть как-то вытереть там, где было мокро.
Они все оглянулись на ее движение, хотя она не производила никаких звуков – наверное, так боковым, задним, черт знает каким зрением степной орел видит тень мыши, мелькнувшую на земле!
Ольга стиснула пальцы так, что стало больно ладоням. Они рассматривали ее какое-то время, словно оценивали – или на самом деле оценивали? – и Гийом рассматривал вместе с ними, как будто впервые видел, а потом отвернулись и опять заговорили, громко и сердито.
Беседовали довольно долго – у Ольги от напряжения затекли плечи, на которые холодными змеиными кольцами давила паника.
Темнота сгущалась стремительно.
Плечи болели, и ладони тоже, и Ольга вдруг поняла, что до смерти устала… бояться. Невозможно бояться все двадцать четыре часа в сутки.
Невозможно.
Ни одна работа, ни один репортаж, даже самый блестящий, этого не стоит.
Потом все пятеро вскочили в свои машины, как-то разом, моментально – и уехали.
Пыль заклубилась, заволакивая красные фонари тормозных огней, и расширяющийся конусами свет фар запрыгал по склону темных гор.
Гийом запустил двигатель, резко сдал назад и поехал в другую сторону, вниз и вправо.
Откуда он знает, куда ехать? Кругом все одинаковое, а в темноте вообще ничего нельзя разобрать!
Машину сильно трясло, сидеть было очень неудобно, и Ольга не сразу сообразила, что по-прежнему стискивает кулаки, вместо того чтобы держаться хоть за что-нибудь!
Она взялась за ручку на двери, из которой торчали виниловые кишки, радуясь тому, что это обычная автомобильная ручка, привычная и гладкая на ощупь.
– Что им было нужно?! И кто это?!..
– Никто. Крестьяне.
– С автоматами и на джипах?!
– Здесь все с автоматами и на джипах, леди. Здесь война.
– Я знаю, черт побери! – крикнула она. – Я спрашиваю, что им было нужно?!
Гийом выкрутил руль и нажал на газ. “Уазик” хрюкнул и рванулся вперед, не разбирая дороги. Впрочем, какие дороги?!
– Они ищут каких-то людей. У этих людей информация, которая нужна… той стороне.
– Какой стороне?!
– Фахиму.
Ольга не стала переопрашивать – она понятия не имела, кто такой Фахим и что за “информацию” он может искать в горах, да еще под американским обстрелом.
Она не спросила, но Гийом сбоку быстро посмотрел на нее – понял, что не знает.
Журналистка чертова! Профессионал!..
– Фахим – командир самого крупного в этих местах отряда. Правая рука муллы Омара.
Ого! Мулла Омар – идеолог движения Талибан. Наверное, этот Фахим – большая шишка.
– Говорят, что он единственный, кто знает в лицо Аль Акбара. Информацию, которую он ищет, нужна именно Акбару.
– А… эти люди? Талибы?
Он ничего не ответил, и Ольга поняла, что вопрос глуп.
Гражданская война. Конечно.
Сегодня они талибы, завтра – моджахеды, послезавтра – воины Северного Альянса, а если образуется Южный, через три дня они станут его воинами. При этом все они – просто крестьяне.
Крестьяне возделывают поля.
Что это за поле, которое нужно вспахивать с помощью “калашей”, “винтов” и кривых, зазубренных ножей, специально предназначенных для того, чтобы выворачивать кишки?! Что вырастет на таком поле?!
Уже совсем стемнело, когда они добрались до камышовой будки, откуда уезжали. Журналистов не было видно, и лошадей, на которых они переправлялись через реку, тоже, зато возле пыльной коричневой стены курил Ники. Фары “уазика” выхватили его из темноты, словно моментальное фото, – чернота, ночь, стена и Ольгин оператор, моментально приставивший ладонь козырьком к глазам.
Гийом остановил машину, но двигатель не выключил и фары не погасил. И сам из машины почему-то не вышел.
– Спасибо, – неловко сказала Ольга. – Так что насчет интервью?
Ники далеко в сторону отбросил сигарету – она прочертила в темноте длинную оранжевую дугу – и быстро пошел к машине.
– Никаких интервью, – ответил Гийом твердо. – Этот человек с вами?
– Где ты была?!
– Ники.
– Где ты была, я тебя спрашиваю?!
– Он с вами?
– Со мной, – согласилась Ольга со вздохом. Ей было смешно и немножко страшно – она еще никогда не видела Ники Беляева в таком гневе.
– Я, черт побери, с ней, – заорал он по-английски, – и я, черт побери, за последние полчаса чуть не сдох! Ты что?! Ненормальная, в конце-то концов?! – со слова “ненормальная” он почему-то перешел на русский, и Ольга вдруг подумала быстро, что он непременно чем-нибудь в нее швырнет. – Я не знаю, где ты!
Халед, придурок, тоже не знает! Здесь никто не знает, была ли ты вообще! Все журналюги давно уехали! Здесь целый день бомбят, блин! Эти твари, – кивок в сторону сидящих на корточках возле глиняного крылечка бородатых людей, – не скажут ни слова, хоть расстреляй их!
Куда ты поперлась?! Зачем с ним поперлась?!
– Скажите ему, что я перевезу вас через реку, – невозмутимо проговорил рядом Гийом. – Сейчас вы нигде не найдете лошадей.
– Вы очень любезны, черт вас побери! – проорал по-английски Ники. – Так невозможно работать! В последний раз в моей жизни! – и опять по-русски с не меньшим пылом:
– Я, блин, тут чуть не сдох, пока тебя дожидался!
– Ники, ты потом все мне скажешь. Садись, пока он предлагает. Где камера?
– Да камера-то со мной, блин! Ты бы хоть думала иногда, что ты делаешь-то?! Куда ты лезешь?! Все славы тебе не хватает или чего-то еще не хватает?! – Он орал, тащил камеру, и втискивал ее на заднее сиденье, и пристраивал поудобнее, и засовывал голову за кресло, чтобы проверить, надежно ли она стоит, и рюкзак заталкивал в угол, чтобы он прижимал его драгоценную камеру, и от этого Ольге вдруг показалось, что он играет – как в театре.