Так Петр и не успел сказать то, что хотел, а Полина, захваченная спектаклем, не вспомнила об этом порыве.
После окончания спектакля бурные аплодисменты долго не отпускали актеров, и Полина разделяла всеобщую радость: хлопала так сильно, что аж ладоням стало больно.
Она обрушилась с восторгами на Петра: ей так хотелось поделиться впечатлениями, и ее в кои-то веки слушали! Она рассказывала о своем понимании классики, о том, что маркирует ее как вечное потому, что считает – что-то в людях есть такое, что никогда не изменится, как ни менялись бы времена, нравы и окружающий их мир. О том, что классик и гений литературного произведения – это тот, кто умеет отличить наносное, воспитанное моментом, от этого постоянного и не ведется на провокации бесконечно переодевающейся в разные костюмы морали. И этот талант, он метко описан Экзюпери: «зорко одно лишь сердце»… И потому есть просто интересные книги, замечательные книги, великолепные книги, а есть те, что будут прочитаны и через век, и через два все с тем же интересом, и восприняты с той же живостью, как тогда, когда автор впервые представил свое детище свету. И к ним хочется возвращаться снова и снова: в каких угодно интерпретациях, чтобы увидеть явственно свой портрет, портрет любого из тех, кого знаешь. А ведь люди так любят смотреть на себя: иначе фотография бы не имела никакого успеха.
– Не все же увидят себя в гоголевских персонажах, – заметил Петр. – Есть другие люди, хорошие люди…
– Да, – согласилась Полина, – но крупицы есть в каждом, как мне кажется… просто нужно искать в разных книгах. Я, например, немного Душечка. Мой муж немного Хитклифф. А вы?
– Я? – Петр задумался и потом рассмеялся. – Я немного Максим де Винтер. В доме моей души все так же живет Ребекка.
– Но он ненавидел ее, – тихо напомнила Полина.
– Поэтому – немного…
Они шли по улицам, стихшим после дневной суеты. Черные тени деревьев качались, распространяя аромат холодной листвы.
Полина глубоко вдохнула приятный запах, и вдруг услышала, как недовольно и громко заурчал ее живот, возмущенный голодовкой, разбавленной лишь бокалом шампанского.
Темнота скрыла румянец, которым она залилась от смущения. Только бы Петр не услышал!
Петр остановился.
– А давайте поедим, – предложил он, – мы стоим прямо у дверей японского ресторана. Любите роллы?
– Никогда не ела. Я обычно готовила сама, ну или иногда мы заказывали пиццу – муж ее любит. А роллы – нет.
– Тогда вы обязаны попробовать прямо сейчас, – твердо сказал Петр и увлек ее за руку в двери нарядного ресторана.
Не успела Полина опомниться, как уже сидела за столиком и листала ошеломительно-непонятное меню: яркое и красочное.
– А что мне тут есть? – беспомощно спросила она, протягивая меню Петру.
– Все что угодно, – сказал он, – это очень увлекательно: выбираете методом тыка на каждой страничке блюдо, а потом удивляетесь тому, что вам принесли. Я освоил эту технику в Камбодже и ни разу не промахнулся… хотя, постойте, был случай! Мне принесли шикарные, намытые до блеска зеленые листья и больше ничего, я и давай их жевать, и тут прибегает официантка и ахает-охает. Оказывается, это была не еда, а тарелка! Они подавали еду на тарелках-листьях. Представляете: вы расставляете посуду, и вдруг гость с аппетитом принимается жевать ваши салатницы…
Полина залилась смехом.
Ей нравилось, как Петр спокойно и с иронией рассказывает сам о себе: Глеб бы такого себе не позволил. Он дико боялся показаться смешным.
– Буду тыкать, – сообщила она. – Вот эти роллы… и вот это. И еще вот!
В ресторане не было музыки: вместо нее журчала вода, заливались пением птицы, а после слышался шум дождя, бегущий по листве. В нишах стен журчали маленькие фонтанчики. Над головой висел большой бумажный фонарь, исписанный иероглифами.
– Позволите?
Петр взялся за телефон.
Полина кивнула и занялась складыванием салфетки в веер. Японский ресторан напомнил ей о том, что нужно нанести визит в восточный центр «Сакура-химэ» и узнать у его распорядительницы Мальвины, не советовал ли ей Глеб своего психотерапевта, Карла Валерьяновича?
После нужно возвращаться домой.
Ее приключение закончится. Если Глеб рекомендовал Шелепу Мальвине, то это и есть единственная связующая нить между всеми женщинами, найденными в папке «Семья». Тогда нужно будет вызвать Глеба на серьезный разговор. Рассказать ему все: о своих сомнениях, о побеге, о расследовании. Извиниться за то, что сделала все вот так, за его спиной. Сказать, что ее терзала ревность и что ревность заставила ее пойти на отчаянный этот поступок.
Постараться все преподнести аккуратно, не переча Глебу. Пусть он поймет, что его опека уже не так нужна, как прежде. Что Полине очень хочется выбраться из клетки, что пришла ее пора снова попробовать расправить крылья.
Что она хочет жить, ходить на работу и в театры, что ей хочется пробовать разную еду, покупать себе вещи.
Он обязательно ее поймет: он, такой грубый внешне, все же очень ее любит и обладает душевным чутьем – доказательством те замечательные фото, которые она нашла в его компе.
Полина, Полина, а что будет, если все пойдет не так? Если Глеб сойдет с ума от ярости? Если он сочтет, что она подлая обманщица, предавшая его доверие?
Если он снова посмотрит на нее бешеными глазами и схватит за руку, как тогда? Или – что-нибудь хуже?
Полина гнала от себя эти мысли. Она не заслужила жестокого обращения… Она взрослый человек, а не елочный шарик, она больше не нуждается в обертывании ватой!
Глеб должен это понимать: он ведь знал ее и до потери памяти. Он любит ее. Это главное.
Отвлекшись от салфетки, Полина услышала кусочек разговора.
Петр сказал кому-то мягко:
– Хорошо, Светлячок, тогда встретимся как-нибудь потом… Нет, ты не испортила мне отпуск. Мы успеем повеселиться, не переживай. Я рад буду познакомиться с твоим мужем. Маме ничего не расскажу. Знаю, что еще рано. Сама расскажешь, когда вернешься. Я рад за тебя.
Он говорил и неосознанно улыбался. Полина засмотрелась на эту мягкую улыбку, освещавшую худое простое лицо Петра. Он не был красавчиком и самцом, которых так ценила Марго. Он походил на «умника», как их называл Глеб: обычно это были его финансовые махинаторы и изобретатели обходных путей в налоговой сфере. Но вряд ли Петр взялся бы за махинации: в нем не хватало цепкости и наглости.
Полина задала себе вопрос: нравится ли ей этот мужчина?
Он не выглядит сильным и угрожающим, не выбирает ей еду, дарит ей цветы, говорит о классике и забавных случаях. Он не похож на каменную стену, совершенно не похож – не ее типаж, как сказала бы Марго.
Но он ей нравится.
Нравится спокойным юмором, чуткостью, с которой извинился за свой промах в разговоре. Нравится эрудированностью, старомодной галантностью, и даже история его неуклюжей любви Полине нравится.
Этот человек мог бы стать ее другом, они ходили бы вместе в кино и могли бы обсуждать книги, устроившись вечером на террасе. Она сидела бы, укутав ноги пледом, и рассказывала о своих мыслях…
К сожалению, это невозможно. Глеб никогда не примет ее дружбу с мужчиной. Он будет колко высмеивать Петра, придираться, издеваться…
– Моя сестра уезжает в Таиланд, – сказал Петр огорченно, откладывая телефон. – Говорит, сборы и нет времени увидеться… Ну… я понимаю, конечно. Хотя…
– Что привело тебя в Камбоджу? – спросила она, решив перевести разговор и не заметив, как перешла на «ты».
Ей было жаль Петра из-за того, как бесцеремонно бросила его сестра, о которой он говорил с таким восхищением и любовью.
– Я писал книгу о гражданской войне, – ничуть не удивившись, сказал Петр. – Это большая трагедия маленькой страны, а материалов о ней не так уж много.
– Я бы хотела почитать, – призналась Полина, – я думаю, я поняла бы, о чем там.
– Конечно. А вот и твои роллы.
Он тоже перешел на «ты», и Полине это показалось приятным и уместным.
– Ох, и как же их есть? – удивилась она, глядя на шесть рисовых колобков в обсыпке из красной сверкающей икры. – Прямо целиком в рот? Я же буду похожа на хомяка!
– Хомяка с палочками!
– Еще и палочки! – Полина рассмеялась. – Я не умею, совершенно не умею есть палочками!
Она вскрыла бумажную обертку, разломила палочки и неожиданно для себя удобно устроила их в руке. Помедлив, она аккуратно подняла ролл.
– Странно, – заметил Петр, – а я думал выступить в роли сенсея…
– Да, странно, – согласилась Полина. – Я была уверена, что не смогу. Но со мной такое бывает: иногда я вспоминаю то, чего вроде бы никогда не было.
– А я благодаря тебе вспоминаю то, что было, – вдруг сказал Петр. – Полина, послушай. Сегодня ты сказала фразу, которая заставила меня влюбиться в тебя. Правда, мне казалось, что это случилось раньше – когда ты бежала по ступенькам отеля, но на самом деле то был просто интерес к прекрасной незнакомке, напомнившей мне прошлую любовь. А сегодня я влюбился по-настоящему.
Полина так и замерла, хлопая ресницами, с роллом в руке наперевес.
– Я? В меня?
Петр кивнул.
– Ты говорила по телефону и сказала: «Не называй меня Полькой, меня зовут Полина».
– И что в этом такого?
Петр снял очки, сложил их и положил на стол. Без очков он выглядел моложе.
– Когда-то я услышал похожую фразу. Она сказала своей подруге: «Не называй меня Динкой! Динка – собачье имя, а я – Диана!». И…
– Ах, вот оно что, – фыркнула Полина и уронила рисовый колобок обратно на дощечку. – Знаете что, господин хороший, спасибо за приглашение, но кушайте сами и не обляпайтесь. Хватит раскапывать во мне динозавров своей юности, или же копайте в другом месте, а ко мне больше не подходите!
– Полина! – крикнул он ей вслед. – Полина!
Она, взбешенная, оттеснила официантку, которая подходила к столику с двумя дощечками с так и не опробованными ею японскими изысками, и буквально выбежала из ресторана, сердито стуча каблучками.