И если нет, то в чем оно, счастье?
Полина слишком устала, чтобы продолжать птичьи аллегории. Она пошла в дом, постелила себе и легла спать. Первые минуты она тревожно прислушивалась к дыханию Марго, но оно было ровным и глубоким, с легкой хрипотцой – все-таки Марго очень много курит, подумала Полина и уснула.
Глава 10В которой оказывается, что держать поблизости ангелов – плохая затея, балерины, напротив, приносят счастье; а Полина покидает свой дом навсегда
Сон Полинин был черным и страшным: ей снилось, что стены дома принялись плясать, сужаясь вокруг нее, что извивались змеями перила лестниц, что подпрыгивали и дрожали вышитые ею картины, дом сотрясался от чьей-то злой воли и силы, его поглотил полтергейст, и Полина старалась закричать, но ничего у нее не получалось до тех пор, пока одна из картин не обрушилась ей на голову.
От боли Полина проснулась и увидела мутно-алую фигуру, склонившуюся над ней. На языке и губах была кровь. Соленая и липкая, она вызвала у Полины приступ тошноты.
– Тихо, подруга, тихо! – забормотала хриплым голосом Марго, ловко скручивая ей руки за спиной неимоверно жесткими веревками. – Полька, не крутись, я умоляю, хуже будет!
Хуже, удивилась Полина краешком сознания, как может быть хуже? Голова разрывалась от боли, над правым глазом повис какой-то мешающийся лоскуток, из-под которого волнами выбивалась горячая кровь и то и дело окрашивала все, что пыталась разглядеть Полина, в ягодно-красный цвет.
Марго завязала последний узел и выпрямилась. Она потерла спину запястьем, как огородница, уставшая после прополки, и снова взялась за дело. Обдавая Полину кислым мерзким запахом перегара, она подхватила ее и посадила на диванчик. Полина вспомнила, каким зефирно-белым был раньше этот диванчик, и ее передернуло от отвращения: весь он теперь в жирных пятнах крови…
А вот и орудие: на полу лежит толстопопый мраморный ангелок, подаренный Глебом на Полинин день ангела. Ангелок надул капризные губки – его крылышко, похожее на куриное, тоже запачкано кровью.
Господи, да таким же можно убить!
Марго, видимо, тоже так думала, потому что смотрела на ангела с отвращением. Сама она выглядела как ведьма: в измятой блузке, с потекшим макияжем, с красными от выпитого глазами.
– Дура ты и лохушка, – сказала она Полине, – ты думала, я пить не умею? Мать, да я росла среди алкашей. У меня иммунитет. Я после любой пьянки свое дело сделаю. Споить меня решила… идиотка. Орать собираешься?
Полина попыталась качнуть головой и ощутила, как от лба до затылка пронеслась огненная волна боли. Словно топором тяпнули.
– Нет, – прошептала она мокрыми губами.
– Хорошо, здесь орать-то толку… никто не услышит, – сказала Марго, – сиди и жди Глеба. Он приедет и разберется, что с тобой дальше делать. Я сама ничего не знаю – можешь и не спрашивать.
Она хлопнула себя по коленям.
– Осмотрюсь, что ли.
Полина тяжело вздохнула. Попалась птичка. Лохушка. Овца. Так-то. Не было в Полинином мире такого мерила, которым она смогла бы отмерить поступок Марго. Вот и не предугадала.
Теперь стало яснее: не игрушки это, Полина. Не удастся тут победить, надев маску дурочки с переулочка. Здесь все серьезнее. И как раньше не додумалась? Ведь если Глеб похитил ее, то это же уголовное дело? От этого его свобода зависит, жизнь! А она надеялась – разговор будет по душам… главное, чтобы пришел. Придет. И, наверное, закопает где-нибудь у прудика. Зато левкои цвести будут отлично, на удобрениях-то…
От бессилия и страха Полина заплакала. Слезы закапали на шею и грудь, ярко-розовые. Марго, которая рылась по ящикам и вытаскивала оттуда футляры с драгоценностями, повернулась, услышав ее всхлипы.
– Не ной, Полька, – сказала она помягче, – это дело такое: случайное. Не повезло тебе, и все. Подруга ты была хорошая, хоть и глупая. Зря ты Глеба разозлила. Сама же знаешь, какой это мужчина. Сидела бы тихо, осталась бы при доме и кое-каких бабках, ну заявила бы: ох-ах, муж пропал, не вернулся из командировки, и жила бы дальше. Какого черта ты полезла в его жизнь? Не лезут к таким мужчинам в личную жизнь, дура. Пока держит рядом: сиди и радуйся. Ушел – не держи и не кобенься, наслаждайся тем, что осталось. А ведь он тебе дом оставил! И деньги!
– Ты зачем меня по голове ударила? – прошептала Полина. Голос к ней все не возвращался.
– Я тебе что, самка Джеймса Бонда? – разозлилась Марго. – Как получилось, так и получилось… думала, ты отключишься и пролежишь тихо до утра. Полька, это у тебя жемчуга?
Она потянула из футляра ожерелье из крупного жемчуга. С ним вместе лежали серьги из редких грушевидных жемчужин.
– Неужели и «груши» настоящие? – ахнула Марго, вынула из уха свою сережку с изумрудом и примерила Полинину.
Бежать-бежать, думала Полина. Руки связаны за спиной, накрепко связаны, Полина уже не чувствует кончиков пальцев. Можно вскочить, боднуть Марго головой в живот и побежать… до ближайшей двери – купе. На этом приключение окончится, а если нет, если чудом разворотить эту дверь, то за ней следующая – в прихожую, закрытая на поворотный замок и ключ.
Полина подумала, что она, к сожалению, тоже не самка Джеймса Бонда, чтобы преодолевать такие преграды.
– Маргош, – прошептала она, – расскажи мне все, а… я же половину не понимаю.
– А зачем тебе? – спросила Марго, вдевая вторую сережку. – Мне идет?
– Идет, – согласилась Полина и вдруг услышала, как в горле что-то пискнуло – приходил в себя ее потерянный от ужаса голос. – Хочешь – возьми себе. Мне затем, чтобы Глеб меня не убил. Может, я еще вывернусь.
Марго закурила сигарету и задумалась. Перед ней лежал футляр, обитый белым шелком. Туда она стряхивала пепел.
– Я не могу, – призналась она, – мне тоже надо, чтобы Глеб меня не убил. И еще я ему денег должна. Кучу. И у меня ИП, а с ИП последние трусы за долги снять могут, это тебе не ООО с уставным капиталом в десять тысяч… Не могу я, Поль. Я тебе могу кровь вытереть, вот. Больше ничего не проси.
И она пошла на кухню, гремя всеми дверями. Полина прислушалась – каждую Марго старательно закрывала за собой. Пока Марго не было, Полина рванулась было к окну – из него, вертикально открытого, тянуло мягким майским ароматом ночи. Ей удалось встать, не взвыв от боли, добежать до окна, но чертовы евро-окна! Они открываются только с поворотом ручки, а повернуть ручку Полина не могла никак – от напряжения у нее снова хлынула кровь из разбитого лба, густо закапала подоконник, кое-где даже собралась в лужицу.
Полина, пошатываясь, побрела назад. Ее тошнило от переживаний, боли и страха оказаться замеченной – как бы не сменила Марго милость на гнев и не окрасилось бы в алый еще одно курино-ангельское крылышко…
На диванчик Полина упала. Через полминуты появилась Марго с тазом, полным теплой воды и с набором Полининых тканых салфеток с кружевом ручной работы. Вымочив салфетки, Марго грубовато умыла Полину, потом старательно протерла диван – бессмысленно, подумала Полина, – и даже ангелочка. Ангелочек снова засиял и был поставлен обратно на свою стойку, где он опирался на канделябр пухлым локотком.
Полине стало легче дышать и думать. Противный лоскуток все висел над глазом. Марго посматривала на него с опаской. Протянула руку и потрогала. Полина, к удивлению своему, ничего не почувствовала. Только какое-то мерзкое щекотание внутри.
– Ты правда мужика нашла? – спросила Марго, снова усаживаясь рассматривать драгоценности. Она прихватила на кухне бутылку сухого белого вина, в котором Полина обжаривала креветки, и откупорила ее.
– Правда.
– И кто он?
– Я же говорила…
– Ты мне несла бред влюбленной овечки: бее-е, ме-е-е-е… А ты обстоятельно расскажи, с толком.
– Не хочу.
– Наконец-то ты взбрыкнула, Захаржевская, – вздохнула Марго, – только поздновато очухалась.
Она молча пила вино, рассматривая Полинины серьги, броши и ожерелья. Полина тоже молчала. Она собиралась с силами, уговаривала утихнуть пульсирующую боль, пыталась перестать думать о тошноте и даже умудрялась потирать друг о друга запястья: впрочем, рук она все равно не чувствовала. Эти растирания нужны были только для того, чтобы, как надеялась Полина, кисти потом не пришлось ампутировать.
Когда начало светать, легкая штора цвета фисташкового мороженого поднялась вверх и опала, – это означало, что открылись и закрылись ворота во дворе. Полина давно уже приметила эту особенность: взметнулась штора при открытом окне – значит, пора встречать мужа. Марго тоже подняла голову. Последние полчаса она дремала, положив ее на согнутый локоть.
– Приехал, – сказала она с испугом и кинулась прятать бутылку и запихивать украшения обратно по ящикам.
– Марго, – в отчаянии позвала ее Полина, – Марго!
Та ее не слышала, судорожно наводя порядок.
– Люда! – выкрикнула Полина из последних сил, и Марго повернулась, глядя на нее удивленно. – Люда, пожалуйста, только не дай ему меня убить, я тебя очень прошу, не дай ему меня убить…
Марго нахмурилась, прикусила губу.
– Дура, никто тебя не убьет.
Глеб вернулся домой. Вот знакомые звуки: он вешает ключи, он закрывает дверь, одновременно на оба замка. Вот сейчас он войдет и скажет: «Девочка моя, я дома. Что на ужин?».
Он вошел и сказал:
– Сними немедленно серьги моей жены.
Марго торопливо схватилась за уши.
Полина подняла на него глаза, измученная болью и ожиданием, она снова расплакалась. Беззвучно, как плачут сироты в приютах. Розовый лоскуток все нависал над глазом.
Глеб нежно приподнял Полину и осмотрел ее лоб.
– Пластырь принеси, Марго. В моей машине в аптечке. Там же и лекарство.
– Где? Где он, пластырь?
– В машине!
Полина и Глеб остались одни. Она сидела на диване со связанными руками, вся в крови и слезах, он – рядом, в джинсах, рубашке цвета топленого молока и без галстука. От него пахло парфюмом, свежестью и немного – дорожной пылью. Полина скосила глаза, пытаясь разгадать выражение его лица. Он уловил это движение и тепло ей улыбнулся. Его тяжелые черты смягчились, глаза потеплели – темные и глубокие, они скрывали от Полины потаенные мысли. На поверхность выходило лишь то, что он хотел показать.