Богиня, разомкнувшая персиковые губы, сказала:
– Начнем?
И Карл Валерьянович, сбросив наваждение, перенесшее его в райские кущи, кивнул и начал. Он теперь понимал, почему Глеб Владимирович выбрал в жены эту женщину: это было то же самое, что овладеть жар-птицей, чтобы скрыть ее от посторонних глаз и самому наслаждаться сиянием ее крыл.
О, страсть! О, единоличное обладание! Какую страшную власть вы имеете над сердцами!
Методика действовала постепенно: Карл Валерьянович скрупулезно вел записи обо всех изменениях, надеясь когда-нибудь все же опубликовать их в дружелюбной и понимающей научной среде – тогда, когда мир дорастет до его идей.
Поначалу Диана только благодарила: она действительно чувствовала себя отдохнувшей и обновленной. Ей нравилось лежать, утекающим сознанием ловя последнее эхо голоса гипнолога, нравилось возвращаться – медленно восставать из мягкого ложа небытия, окутанной, словно легким флером статического электричества – с бегущими по спине и рукам мурашками.
Потом она вдруг явилась на сеанс не в обычной своей одежде: строгом платье или костюме сочных синих или зеленых тонов. Она пришла в каком-то сарафанчике с рюшами на рукавах-фонариках и с белой сумочкой в руках. Ей самой словно было неудобно в этой одежде, и она даже извинилась перед Шелепой:
– Не знаю, что на меня нашло… – сказала она.
Он сделал пометку в блокноте. Через некоторое время она перестала красить волосы в насыщенно-красный цвет и принялась ждать своего собственного цвета – светло-русого. Потом – обрадованный Глеб принес весть о том, что на участившихся свиданиях Диана становится все спокойнее и нежнее, меньше говорит о делах и своих планах, часто задумывается, и лицо ее становится мечтательным.
Тогда он и поменял ей имя:
– Диана – ей не идет. Слишком грубо. Зовите ее, док, Полиной.
Карл Валерьянович тут же записал. Теперь он, помимо остальных пунктов, разработанных совместно с Глебом, на сеансах проговаривал еще один: «Тебя зовут Полина…»
Через три месяца расстроенная Диана впервые пришла к Шелепе чтобы выплакаться, а не чтобы отдохнуть. Она комкала в руках платочек, всхлипывала. Мягкие локоны, сильно посветлевшие, круглились вокруг ее личика.
Да уж, подумал Карл Валерьянович, это уже не богиня. Это – ангел с небес, заблудившийся на грешной Земле. Или – та самая овечка, о которых толковал Глеб в самом начале.
– Хочу поделиться кое-чем, – сказала Диана и вынула из сумочки пачку фотографий. Карл Валерьянович взял их и вгляделся: фото как фото – какие-то коты на фоне цветов, бассейн – в нем плещется девочка в надувном круге-уточке, потом – мужчина протянул руки к костру – греется, наверное. Обычные фото семейного альбома. Что-то из дачного.
Он вернул фото Диане.
– Это мои, – призналась она и залилась слезами. – Со мной что-то не так, Карл Валерьянович. Я постоянно рыдаю. Я не могу сделать ни одной нормальной фотографии. Я очень много работала в последнее время. Скажите, это похоже на профессиональное выгорание?
Шелепа вспомнил те фото, которые он видел прежде – тоже сделанные рукой Дианы. Разница была огромной. Невероятной.
Пришлось срочно сделать пометку в блокнотике.
– Что вы пишете? – заволновалась Диана. – Все плохо?
И тогда он рискнул. Впервые он рискнул озвучить один из пунктов списка Глеба, не вводя пациентку в транс.
– Диана, – мягко сказал он, – вы волнуетесь так, как будто фотография – это единственное, через что вы реализуетесь, и говорите так, словно исчезнете с лица земли, если исчезнет ваша профессия. Вы – не равно вашему хобби. Вы – намного больше, чем фотография.
Диана смотрела на него так, словно он говорит на китайском.
– Что вы имеете в виду? – спросила она. – Как я могу еще реализоваться, если исчезнет мой талант к фотографии? Вся моя жизнь с этим связана: работа, друзья, путешествия, карьера! Мой творческий потенциал реализуется через художественную фотографию! Я пыталась стать художником и неплохо рисую, но…
– Но кто вы еще, кроме фотографа? – настаивал Карл Валерьянович.
– Человек, – сказала Диана, – дочь своей матери. Женщина.
– Ага, – Карл Валерьянович истово закивал, обрадованный результатом. – И что женщина может сделать смыслом жизни вместо работы?
Диана быстро сообразила, и на лице ее мелькнуло выражение скуки.
– Нет, дети мне не нужны, – сухо сказала она и моментально стала прежней Дианой Стрелецкой – словно и не было трех месяцев сеансов. – Знаете, я, пожалуй, пойду.
Глеб был в бешенстве. Он кричал, что все сорвалось, что Диана не придет теперь на сеанс, что все слишком затянуто: прошло черт те сколько времени, а память у нее все еще собственная. Карл Валерьянович успокаивал его как мог. Он холодел от мысли, что может сорваться весь эксперимент: потому что у заказчика и спонсора не хватило терпения его завершить. Сознавал он и то, что эксперимент действительно идет вяло, ни шатко ни валко.
Клиент бушевал и дело дошло уже до требований неустойки, и тогда Карл Валерьянович решился. Он выложил свой план Глебу коротко и обстоятельно: запасной вариант был давно готов и обдуман, требовались только деньги и отсутствие всякой совести. Захаржевский думал долго, прикидывая все риски, проверяя возможности: он приехал вечером, на исходе пятого дня, когда атеист Шелепа уже прикидывал, не начать ли ему молиться, выпрашивая у бога чуда возвращения в его руки такого интересного эксперимента.
– Чтобы я согласился, – сказал он Шелепе, – нужно прояснить один момент. Мне не нравится, что она до сих пор ломается на тему детей. Если баба не хочет детей – значит, у нее в мозгах что-то сломано. Мне такая баба ни к чему, я на нее деньги сливать не стану. Я думал, после гипноза у нее все наладится – не налаживается. Почему?
Карл Валерьянович, вспотев от ужаса при мысли, что его драгоценная Диана уплывет из рук на середине интереснейшего процесса, взялся многословно и убедительно доказывать, что – Глеб, конечно, прав. Любая женщина рано или поздно захочет детей. Если она не хочет детей очень упорно, значит, еще не доросла, и это нормально! Сколько той Стрелецкой? Каких-то двадцать семь. Через год-два умолять будет: заведем ребенка, заведем ребенка! Услышит, как тикают ее часики, и будет умолять! Это он, Карл Валерьянович, гарантирует лично – будет по три, нет, пять раз за сеанс вбивать нужную мысль в новую память пациентки.
На самом деле Шелепа кривил душой. Он не был глупым человеком и кругозор его был куда шире, чем у «дальнозоркого» Захаржевского. За свою практику и жизнь Карл Валерьянович встречал множество женщин, прохладно относящихся к вопросам пресловутых «часиков» и уверенных, что стакан воды в старости не стоит всех многолетних перипетий воспитания отпрысков.
Диана, похоже, к ним и относилась.
– Хорошо, – согласился Глеб, выслушав то, что и сам в глубине души считал единственно-возможным вариантом событий. Карл Валерьянович попал в точку, повторив собственные мысли капризного клиента. – Тогда действуй, док. Жду результата.
Карл Валерьянович позвонил Диане и осведомился, будет ли она и дальше посещать его сеансы. Диана разговаривала с ним вежливо, но холодно: ощущение, что она поняла, с кем или чем связаны перемены в ее жизни, усилилось.
Однако нужно было идти ва-банк, и Шелепа сыграл на том, что месяцами вбивал в голову Диане – повиновение мужчинам.
– Дианочка, дорогая, вам нужно отдыхать от работы. Это я вам как мужчина говорю.
Это тоже была часть эксперимента, и он с замиранием сердца ждал ответа.
– Хорошо, – через несколько секунд вяло отозвалась Диана, – я приеду…
В блокнотике экспериментатора появилась запись, подчеркнутая три раза: «Ложная память меняет решение человека даже в том случае, если его основная память противостоит данному решению!!!».
Диана пришла на прием на следующее утро. Она была бледнее обычного. Русые волосы убраны в пучок. На ней было какое-то платьице в полоску, с вышитым воротничком. Лицо строгое и печальное.
– Вы думаете, мне станет лучше? – спросила она. Никакой заинтересованности в голосе не прозвучало, и Шелепа не стал отвечать. Он погрузил ее в сон: теперь она лежала на кушетке, как на больничной койке – съежившись.
Не произнося никаких речей, он быстро сделал ей один за другим три укола. Потом, накрыв пледом, сидел в темноте и кусал ногти, как в детстве. Он ждал блеска фар в черных квадратах окон. Фикус, бессменный его партнер по кабинету психологической практики, вяло уронил листья: в последнее время Карл Валерьянович забывал его поливать.
Около часу ночи во дворе зарычал двигатель, хлопнула дверца.
Глеб, появившись в кабинете весь в черном, как большую куклу, поднял на руки укутанную в плед Диану и вынес ее во двор. Там он положил ее на заднее сиденье своей машины, а Карл Валерьянович, закинув чемоданчик в багажник, уселся у нее в ногах. Весь долгий путь из одного города в другой он просидел рядом с ней, положив руку на ее теплую ногу. Иногда он приоткрывал одеяло, чтобы проверить ее дыхание, и видел – печально упавшие золотые стрелы ресниц, иссиня-белую кожу, серые губы с нежнейшей розовой изнанкой, приоткрытые и пересохшие до трещинок.
Богиня попала в клетку.
Дальше все пошло легко и продуктивно. В небольшом здании частной клиники, которую Глеб арендовал для эксперимента, было всего три палаты, два врачебных кабинета и одна пациентка, но Карл Валерьянович носился по ней словно заведующий огромной психиатрической больницей. Он завел себе папки, карты и журналы с выписками, записями и заметками, он устроил часы обхода и другие регламентные часы его владений. Он радовался, как дитя, еще и тому, что погруженная в медикаментозное оцепенение Диана хорошо поддавалась замене памяти. Препараты ей понадобились особые, в особых сочетаниях и дозировках – они были собраны Шелепой задолго до знакомства с Захаржевским. Он ведь мечтал о множестве пациентов, жаждущих уничтожить свою память и заменить новой, – и собирал препараты даже тогда, когда понял, что его прогрессивный метод, разработанный с таким тщанием, получил только порицание.