Он остановился напротив больничного крыльца. Двери открылись, и Диана сбежала вниз по лестнице, рыжие кудри подпрыгивали в такт шагам – на висках они были убраны витыми прядями и заколоты. На ней было легкое зеленое платье из какой-то диковинной ткани – будто скомканной в кулаке и не расправившейся до конца. На ногах – легкие плетеные сандалии. В руках – два букета, лилии она прижимала к груди, а жемчужные розы несла немного на отлете.
«Диана, – подумал Петр, – богиня леса…»
– Едем! Едем быстрее! – Она схватила его за руку и увлекла за собой.
– Ты хоть знаешь, где я машину поставила? – кричала Аглая, спешащая следом.
– Я ее помню, она белая! – отозвалась Диана, порываясь вперед.
– Не все белые машины – мои!
– Вон твоя! – и Диана ткнула пальцем в припаркованную за больничной оградой «вольво», стоящую довольно далеко от ворот.
– У тебя хорошая память, – похвалила Аглая.
Диана на секунду помрачнела.
– Да, – тускло сказала она, – хорошая…
Она быстро справилась с нахлынувшим. Через минуту, сидя в машине Аглаи и обнимая оба букета, она уже снова болтала и смеялась, и притихла только тогда, когда они подъезжали к вокзалу. Словно испугалась его небольших башенок с черепичными крышами и флюгерами, часов с фигурными стрелками, маленькой площади с вечными для таких площадей бархатцами…
Белый «вольво» нашел местечко на парковке и остановился.
– Все будет хорошо, – шепнула Аглая Диане, пожимая ее руку.
Диана слабо улыбнулась в ответ. Она стала бледнее, глаза потемнели.
Петр вышел первым, обошел авто и открыл дверцу Диане.
Она вышла из машины, украшенная цветами, словно кинозвезда, впервые попавшая на красную дорожку: немного растерянная, немного испуганная и взволнованно-счастливая.
– На первый путь прибывает поезд номер сто семьдесят два…
– Это наш? – спросила Диана.
Петр кивнул.
– Тогда быстрее, – зажглась Диана, – быстрее!
И ринулась вперед, всучив Петру лилии и бросив его руку. Она бежала на платформу, размахивая розами. Ветер трепал ее платье и волосы, прохожие сторонились с улыбками.
– Ты ей вагон успел сказать? – спросила Аглая, остановившаяся рядом.
– Нет, – ответил Петр, – но думаю, ей и не надо.
Диане действительно не нужны были номера. Она бежала, задыхаясь от счастья, потому что видела – среди разноцветной толпы, шумящей, как конфетные фантики, вдалеке стоит ее мама.
Ее мама! В любимом ее твидовом костюме: юбке по колено и двубортном пиджачке, с белыми, как снег, волосами, маленькая, с лаковой сумочкой в морщинистых руках.
Мама-мама! Как же ты постарела!
Диана бежала, чувствуя, как слезы теснятся в груди, как болят глаза, словно в них насыпали песка, и вот наконец поняла: мама ее заметила!
Заметила и сразу выпрямилась, разгладились улыбкой морщинки, заблестели зеленым потускневшие глаза.
– Мама! – выкрикнула Диана, схватив ее в объятия: такую легкую, сухонькую, пахнущую домом и детством: упоительной смесью запаха книг, старого лака изысканного рояля, домашних пряников с кардамоном и самого главного – запаха, знакомого с младенчества, – маминых волос, вымытых шампунем с капелькой жасминового масла…
Марина Петровна молча плакала, держа дочь в руках так же бережно и крепко, как держала ее, когда та болела маленькой; когда, расстроенная первой влюбленностью, рыдала школьницей, когда делилась переживаниями, будучи молодой студенткой…
Бережно и крепко, чтобы больше никогда не отпускать.
Глава 15О скитаньях вечных и о любви…
Соболева дача – так местные называли скромный домик на участке в восемь соток. Домик был старинным, с резными наличниками, делом рук еще Петрова деда. Домик любили и берегли, поэтому он нигде не рассохся и не прогнил, не покосился и не завалился. Добротный, выкрашенный голубой краской, внутри он пах деревом и печным теплом.
В красном углу висела наклоненная икона под белой кружевной накидкой, по стенам – фотографии деда и бабушки Петра и Светы. Деда – в гимнастерке, бабушки – с гладко зачесанными за уши волосами и в платье с круглым воротничком.
В домике была и кровать с периной и поющими пружинами, и деревянная лавка, и чугунные котелки, и даже такое чудо, как ухват.
Диана с удовольствием принимала приглашение погостить здесь и летом, и осенью, когда в ближайшем лесу каждый пень ощетинивался опятами. Она привозила с собой мать, Марину Петровну, вздыхающую по природе и «естественной жизни на свободе», но неспособной прожить на даче больше недели – начинала скучать по городу.
Вместе с матерью Диана стояла за столом и лепила пельмени. С детства она обожала эту семейную лепку. Большой пласт теста раскатывался на столе, и ей доверяли вырезывать в нем кружочки стаканом, а после лепили весь вечер пельмени «ушком», сидя за общим столом и делясь друг с другом историями, мыслями и шутками. Тогда еще был жив Дианин отец.
Его не стало, а традиция лепить пельмени сохранилась. Диана и мама, не сговариваясь, решили угостить разросшееся семейство Соболей фирменным блюдом.
Диана всплеснула руками, стряхивая муку, глянула в окошко. На лужайке перед домом Света, в розовом платье, нагнувшись, водила под мышки своего годовалого малыша. Тот брыкался толстыми ножками и заливался смехом: трава щекотала нежные босые пятки.
Муж Светы, Артем, возился над укладкой бордюра вдоль центральной дорожки. Сосредоточенный, смуглый и черноглазый, он напомнил Диане большого деловитого барсука.
Света встретила Артема спустя год после истории с неудавшимся замужеством, и он быстро отогрел ее душу своей простотой, добротой и тем, что не понимал, зачем люди дрыгают ногами и называют это искусством танца.
Мать Светы, Анастасия Валерьевна, с распростертыми объятиями приняла зятя, и даже не посмела обмолвиться о том, какая ее дочь была талантливая балерина.
Теперь Анастасия Валерьевна возилась на огороде, собирая зелень к обеду, и то и дело гордо поглядывала на дочь и внука. Ее волновало то, что Света мало кушает и, следовательно, плохо кормит маленького Егорушку! Назревал серьезный разговор.
Петр показался из-за вишен, густо растущих вдоль забора. Он шел по дорожке, в одних только потертых светлых джинсах и кроссовках, покачивая пластиковым ведерком с рубиновыми ягодами.
Диана засмотрелась: гибкий, красивый, сухощавый – каждая мышца видна. Еще и подзагорел на природе. А волосы, наоборот, выгорели и стали светлые-светлые, просто пшеничные. Веселые голубые глаза ищут ее: смотрит то на огород, то на лужайку…
Марина Петровна поймала взгляд Дианы.
– Петр – хорошее имя, – вздохнула она, сворачивая пельмешек, – как у твоего дедушки… Петр – значит «камень»! Мы с мамой были за ним, как за каменной стеной.
Диана ответила:
– За той каменной стеной, мама, мира не видать.
Марина Петровна пожала плечами.
– Я ни на что не намекаю, – сказала она. – Но заметь: ты уже не та, да и этот не тот…
Из маминых иносказаний Диана поняла, что от разговора про замужество ей не отвертеться. Три года Марина Петровна терпеливо ждала того, что должно было произойти, по ее мнению, сразу, как только Диана вышла из больницы. Ждала-ждала, но ее долготерпение подходило к концу.
– Нас устраивают наши отношения. Его – тоже. Не устраивали бы – предложил бы давно, времени полно было.
– Тебе предложишь! – фыркнула Марина Петровна. – Ты ему хоть дай предложение-то сделать! Он тебя и в ресторан, и на острова приглашал. И на воздушном шаре покатать хотел! А ты никуда не поехала!
– Мама, я отлично готовлю – лучше, чем в любом ресторане, даже японскую кухню освоила. Острова – что я на тех островах не видела? Я скоро в Африку еду. И высоты я боюсь – никакие шары мне не нужны.
– Так где же ему тебе кольцо дарить? – удивилась Марина Петровна. – В пельмень, что ли, закатывать?
– Что в пельмень закатывать? – спросил Петр, открывая дверь на веранду. – Вы о чем?
– Мухи! Мухи! – хором закричали обе женщины, и он быстро юркнул внутрь, захлопнув дверь.
– Вишню принес, – сказал Петр, – мама переживает, что вы со своими пельменями все внимание и любовь на себя оттянете. Собирается вечером фирменные вареники лепить. Она у меня в юности была массовик-затейник, и вот до сих пор конкурсы выдумывает.
– Еще и вареники? – ахнула Диана. – А Артем шашлык замариновал, в пиве, говорит – вечером жарить будет – его личный охотничий рецепт, с розмарином. Аромат дичи и все такое… Мы же тут лопнем с такой кормежкой! Давайте готовить по очереди!
Снова стукнула дверь. Света, улыбающаяся, протиснулась мимо брата, передав ему малыша. Она тут же взяла кружочек теста и принялась лепить.
– Ох, а я такой рецепт знаю! – выдохнула она. – Как раз для дачи! Домашние чебуреки! Хрустящие, нежные! Вечером вам сделаю.
Диана уткнулась в плечо Петра и деланно застонала. Он обнял ее.
Малыш в другой его руке вдруг наклонился и деловито потрогал Диану за нос, в ответ Диана схватила его за пятку, и он взвизгнул, залился смехом.
– Хочешь к тете Диане? Хочешь, Егор?
Диана приняла на руки теплое тяжелое тельце. Егор порывисто подался вперед, прижался к ее щеке щекой.
С ним вместе Диана вышла на лужайку. Пахнуло теплым ветром, всколыхнувшим ее юбку, выбившим прядь из тщательно убранных в хвостик волос.
Позади нее стоял голубенький домик – Соболева дача. Перед ней расстилался огород, с лиловой капустой, кабачками, базиликом и грядкой отошедшей уже клубники.
Тенты теплиц, узенькая тропинка между ними…
Диана пошла дальше, потому что Егор настойчиво тянулся к кустам малины. Черный призрак ее прежнего дома: холодного кирпичного особняка с белоснежными коврами, отступал и становился все тусклее.
Когда-нибудь от него останется только размытый след неясных очертаний, появляющийся изредка в тревожных сновидениях.
В его окнах, в его коридорах, на его кухне навеки заперта женщина по имени Полина. Призрак разоренного гнезда… Хорошо, что она – не Диана. И Диана – больше не она.