»
– Нет, честное слово! – прокричала Чен. – Поток информации снова поступает с места столкновения.
– Это невозможно, – возразил Хазелиус. – Наверняка эта дрянь прячется где-нибудь в детекторе. Перезагрузи процессоры детекторов, каждый по очереди.
– Попробую.
«Если хочешь, чтобы наш разговор принес какую-то пользу, тогда оставь всякую надежду понять меня».
– Опять напускает тумана, – сказал Иннс. – По большому счету, она не говорит ничего конкретного.
Форд почувствовал нежное прикосновение чьей-то руки к своему плечу.
– Уступишь мне на одну минутку место? – спросила Кейт.
Он встал со стула. Мерсер села.
«А что представляют собой наши иллюзии?» – напечатала она.
«Вы развились до такой степени, что полагаете, будто мир состоит из отдельных предметов. Но это не так. С самого первого мгновения все на свете – одно целое. То, что вы называете пространством и временем, – всего лишь стихийно возникающие свойства более глубинной реальности. В ней вообще нет ничего отдельного. Нет ни времени. Ни пространства. Все, что есть, – едино».
«Поясни», – напечатала Кейт.
«Ваша собственная квантовая механика, хоть она и ошибочна, свидетельствует о том, что вселенная – единое целое».
«Хорошо, пусть так, – написала Кейт. – Но какое это имеет значение для нашей нынешней жизни?»
«Огромное. Каждый из вас воображает себя индивидуальностью с отдельным уникальным мозгом. Вам кажется, что вы рождаетесь и умираете. Всю свою жизнь вы чувствуете себя одинокими. Порой предельно одинокими. Вы боитесь смерти, потому что не желаете терять свою индивидуальность. Все это – иллюзия. Ты, он, она, все, что вас окружает, одушевленное и неодушевленное, звезды, галактики, пустое пространство между ними – все это не отдельные объекты. Они изначально – одно. Рождение и смерть, боль и страдание, любовь и ненависть, добро и зло – все иллюзорно. Это атавизмы эволюционного процесса. На самом деле их нет».
«Значит, это нечто вроде буддизма, где считается, что все – иллюзия?»
«Нет. Реальность, абсолютная истина – существует. Однако если человек хоть раз на нее взглянет, его мозг разрушится».
За спинами Мерсер и Форда внезапно возник Эдельштайн.
– Алан, почему ты ушел со своего места?.. – начал было Хазелиус.
– Если ты Бог, – произнес Эдельштайн с полуулыбкой на губах, держа руки сцепленными за спиной и глядя на визуализатор, – тогда давай пообщаемся без клавиатуры. Ты должен и так слышать меня.
«Слышу вполне отчетливо», – возник на визуализаторе ответ.
– По-видимому, где-то тут встроен микрофон, – сказал Хазелиус. – Мелисса, займись-ка поисками. Найди его.
– Конечно.
Эдельштайн невозмутимо продолжал:
– Ты утверждаешь, что все едино? А как же цифры? Один, два, три?.. Ну, что? Я победил?
Один, два, три… Это очередная иллюзия. Ничто не поддается счету.
– Ты говоришь безосновательно, – с нотками раздражения произнес Эдельштайн. – А я свою правоту могу доказать: взять и что-либо посчитать. – Он поднял руку. – Вот, пожалуйста: пальцев ровно пять.
Выбери наугад число на вещественной числовой оси. Наверняка у него нет ни названия, ни определения, его нельзя ввести в компьютер или записать. То же самое можно сказать о вроде бы поддающихся определению числах, например, пи или корне квадратном из двух. Высчитать их точное значение не в силах даже компьютер размером с целую вселенную, работай он хоть бесконечно долго. Ответь же, Эдельштайн: зачем тогда говорят, что эти числа существуют? Для чего нужны окружности и квадраты, с которыми их увязывают? Возможно ли наличие пространства, имеющего столько-то измерений, если измерить его нельзя? Ты, Эдельштайн, все равно, что обезьяна, которая, пустив в ход все свои умственные способности, научилась считать до трех. Словом, почти ничего не можешь, а воображаешь, что нашел путь к бесконечности.
Форд потерял нить рассуждения, но в изумлении смотрел на Эдельштайна. Тот, бледный и потрясенный, выглядел так, будто постиг нечто такое, что стало для него сокрушительным ударом.
– Ты так считаешь? – выкрикнул Хазелиус, подходя к экрану и отстраняя Эдельштайна. – Говоришь, даже слово «Бог» не очень-то подходит, чтобы описать твое величие? Хорошо, но докажи это! Докажи, что ты Бог.
– Не надо, – пробормотала Кейт. – Не проси его об этом.
– А почему, черт возьми?
– Он может выполнить твою просьбу…
– Очень сомневаюсь! – Хазелиус вновь повернулся к экрану. – Ну же! Слышишь меня? Докажи, что ты в самом деле Бог.
Последовало некоторое молчание. Тут на экране появился ответ:
Сам придумай, какое хочешь получить доказательство, Хазелиус. Но, предупреждаю: это последний тест, который я соглашаюсь пройти. У нас много важных дел и слишком мало времени.
– Что ж, хорошо.
– Подожди! – воскликнула Кейт.
Хазелиус взглянул на нее.
– Грегори, если ты так хочешь это сделать, сделай правильно. Чтобы больше не оставалось ни сомнений, ни неопределенности. Спроси его о чем-нибудь таком, что известно одному тебе, и больше никому на всем белом свете. О чем-нибудь только твоем. О каком-нибудь очень личном секрете. О том, что, помимо тебя, может знать только настоящий Бог.
– Да, Кейт. Ты совершенно права… – Хазелиус на минуту погрузился в мысли и произнес: – Придумал.
Воцарилось молчание. Все позабыли о своих заданиях. Грегори повернулся к визуализатору и медленно произнес:
– Моя жена, Астрид, перед самой смертью забеременела. Мы едва успели об этом узнать. И ни с кем – ни с кем в целом мире – не поделились своей новостью. Мой вопрос такой: какое имя мы придумали для нашего ребенка?
Снова последовало молчание, нарушаемое лишь противоестественным пением детекторов. Экран оставался темным. Секунды шли. Хазелиус усмехнулся.
– Теперь все ясно. Лично я в этом и не сомневался.
Внезапно, будто приплыв откуда-то издалека, на мониторе медленно высветилось имя.
Альберт Лейбниц Ганд Хазелиус, если б ребенок оказался мальчиком.
Хазелиус замер. На его лице ничего не отражалось. Все уставились на него, ожидая опровержения, но руководитель молчал.
– А если б это была девочка? – прокричал Эдельштайн, подходя ближе к визуализатору. – Если б девочка? Как бы назвали ее?
Розалинда Кюри Ганд Хазелиус.
Форд в ужасе проследил за тем, как Грегори мягко и медленно, будто вдруг уснув, опускается на пол.
Глава 44
Когда Стэнтон Локвуд вошел в Овальный кабинет, президент мерил пол шагами, будто лев в клетке. Роджер Мортон, глава администрации, и вездесущий Гордон Гэлдон, руководитель президентской предвыборной кампании, стояли, как третейские судьи, у противоположных стен. Безмолвная секретарша, Джин, сжимала в руках блокнот для стенографических записей. Локвуд взглянул на плоский стенной экран, разделенный надвое, и изумился, увидев на первой половине изображение советника по национальной безопасности, а на второй – Джека Стрэнда, директора ФБР.
– Стэнтон. – Президент подошел к Локвуду и схватил его руку. – Хорошо, что вы смогли вырваться.
– Как же иначе, мистер президент.
– Садитесь.
Локвуд опустился в кресло, а президент остался стоять.
– Я устроил эту небольшую встречу, Стэн, потому что в Аризоне с нашим проектом творится что-то невероятное. Мне только что сообщил об этом Джек. Около восьми часов по горному стандартному времени отключилась вся связь с «Изабеллой». И вообще с горой Ред Меса. Ответственный за проект представитель Министерства энергетики попытался связаться с учеными по аварийной линии, по сотовой связи, позвонил даже на обычные, местные номера. Безрезультатно. «Изабелла» работает на полной мощности, команда, судя по всему, внутри, в Бункере, но совершенно изолирована от внешнего мира. Новость передали наверх, а директор Стрэнд связался со мной.
Локвуд кивнул. Происходило нечто крайне странное. Для связи с «Изабеллой» было предусмотрено без счета запасных систем. Ничего подобного случиться не могло.
– Послушайте, по-моему, виной всему какой-нибудь сбой, – сказал президент. – Быть может, проблемы с электричеством. Я не собираюсь поднимать вокруг этого большой шум, особенно в теперешние напряженные времена.
«Напряженными временами» – Локвуд это знал – президент называл предвыборный период.
Он продолжал ходить взад и вперед.
– Проблем у нас и без того хватает. Джин, будь добра…
С потолка опустился еще один экран. Послышался шум помех. Вот на мониторе возникло изображение преподобного Дона Т. Спейтса, сидящего за круглым деревянным столом. Его шоу сократили до восьми минут, выбрав все самое важное. Говорил Спейтс с великим убеждением, его голос звучал из акустической системы, как раскаты грома. Когда запись закончилась, президент остановился и взглянул на Локвуда.
– А вот на это нельзя не обратить внимания.
Локвуд набрал в легкие побольше воздуха.
– Мистер президент, на мой взгляд, не стоит придавать речам Спейтса особого значения. Это же глупости. В них верят только малообразованные и недалекие люди.
Президент повернулся к руководителю администрации.
– Роджер, пожалуйста, расскажи, как обстоят дела.
Мортон поправил лопатообразными руками галстук и взглянул на Локвуда своими бледно-серыми глазами.
– Ток-шоу «Америка за круглым столом» не успело закончиться, а в Белый дом уже поступила почти сотня тысяч электронных сообщений. Полчаса назад эта цифра возросла до двухсот тысяч. О нынешнем положении сказать ничего не могу, потому что наши компьютеры вышли из строя.
Локвуд в ужасе поежился.
– Я не сталкивался ни с чем подобным за все годы, что работаю в политике, – сказал президент. – И именно в этот опасный момент чертова «Изабелла» «умолкает»!
Локвуд взглянул на мрачного Гэлдона, но тот, как всегда, выжидал последнюю минуту.