Наконец я поняла, что сражаться с позывами мочевого пузыря у меня больше нет сил и тихонько высвободилась. Разжала его пальцы на своём запястье, подтянула к себе плед, что лежал на краю постели — сколько бравады бы я не выплескивала, быть обнажённой, когда на меня смотрят мне сложно. Выбралась из под его руки, обернулась… не спит. Смотрит внимательно. Глаза серые, чуть сонные, ресницы пушистые. Удивительно чистая кожа, её хочется касаться, и не верится, что этот человек курит одну за другой и так много пьёт. Любая красавица убила бы за такую кожу. Но сейчас меня удивляет не это. В его глазах ни капли сумасшествия, а вчера они были полны им, его было столько, что воздух казался отправленным, я дышала им и тоже с ума сходила.
— Где платье? — хриплым со сна голосом спросил он.
— Какое?
Главное, чтобы не дрогнул голос. Мне нужно, чтобы он сам поверил в то, что сходит с ума. Платья нет, не было, не могло быть, оно плод его больной фантазии. В глазах и правда мелькнула тень сомнения, а затем Черкес поднялся с постели, нисколько не стыдясь ни своей наготы, ни внушительной эрекции. Потянулся, я поневоле залюбовалась его длинным сильным телом, которое не портили даже шрамы — ими пестрела вся спина, бедро… Прошёл к столику, взял кувшин, в котором вчера был лёд, а сейчас наверняка тёплая вода, опустошил его в несколько глотков. Я решилась встать, кутаясь в плед.
— Ты куда?
— В туалет…
— Там.
Указал мне направление. Я просеменив в пледе пошла. Голова кружилась, но температуры, по ощущениям, не было, только слабость и в ушах звенит, спасибо недоеданию, алкоголю и простуде. Хозяйская ванная внушает уважение — она огромная и вся выполнена из зеленовато-серого, в прожилках, мрамора. Большая, тёмная, словно склеп комната. Я торопливо делаю то, зачем пришла, чищу зубы пальцем, не рискнув искать в шкафчиках запасную щётку, умываюсь холодной водой и также в пледе иду обратно.
Весь вчерашний беспорядок уже исчез, пахнет свежим сигаретным дымом. Теперь я сижу в кресле, правда уже натянув халат, в котором пришла, руки на коленях сложила, Черкес плещется в ванной. Незнакомая мне горничная молча вошла, расставила на столике многочисленные богатства и испарилась. У меня желудок свело судорогой — не могу вспомнить уже, когда последний раз ела по человечески.
— Почему не ешь? — спросил Черкес входя.
На нем одни лишь джинсы. Своих шрамов он точно не стыдится, скорее — просто забывает о них, или не считает нужным на этом зацикливаться. И он явно чувствует себя хорошо. Слишком хорошо, не перестаралась ли я?
— Мне не разрешали…
Черкес со вздохом закатывает глаза, выбивает сигарету из портсигара, закуривает, распахивает окно, впуская холодный воздух. Я смотрю на столик. Он полон божественной еды. Но… после поста и болезни я опасаюсь есть слишком плотно. Поэтому беру тарелочку с кашей, ставлю на колени — тепло, и ем очень медленно. Пальцы предательски дрожат. А Черкес, который курит в это время у окна вдруг быстрым шагом подходит ко мне и удерживая пальцами подбородок поворачивает моё лицо к свету.
— У тебя синяк.
Это даже не вопрос. Утверждение. Он легонько гладит мою скулу. Синяк едва заметен, уже начинает выцветать, но он есть. Смотрю на Черкеса — ноздри нервно раздуваются при дыхании. Глаза тёмные, непроницаемые, но я знаю, сколько в них сумасшествия. Он, как тот конь, бешеное необузданное животное. Я не знаю, что связывает его со старухой, какие узы, я терпеть её не могу, но мне вдруг становится страшно и жаль её.
— Откуда? — продолжает он.
Я высвобождаю свое лицо. Думаю напряжённо, спрятавшись за выскользнувшей из косы прядью. Затем вру.
— Я просто ударилась. Ничего особенного.
Отставила свою так и недоеденную кашу, потянулась за кофе. Пальцы снова дрожат но уже от страха и от волнения. Всё же… непонятный он совершенно, Черкес, и этим пугает. Не знаешь, чего от него в следующую минуту ждать. И вот точно не этого. Он… опустился передо мной на пол, совсем, как я вчера. Развёл мои ноги в стороны. Под халатом ничего, да, это моё осознанное решение. Но вчера я была пусть больной, но такой сильной, я словно черпала силы из его безумия. А теперь он до странного сосредоточен, у него серьёзный взгляд, я не знаю, что у него на уме…
— Закрой глаза, — попросил, а может приказал он.
Совсем, как я вчера. Я закрыла. И сразу все так обострилось. До предела. Послевкусие хорошего, с лёгкой горчинкой кофе на языке. Секундная стрелка монументальных часов, которая размеренно и неторопливо отсчитывает мгновения моей жизни. Прикосновение Черкеса к моей коже.
Ночью я была храброй. Подумать только — несколько часов назад всего. Я просто попросила его закрыть глаза и сбросила халат. Времени, чтобы опомниться у него не было. Я взобралась к нему на колени, губ не касалась, это… слишком личное. Коснулась чуть колкой щеки, вздохнула запах сигаретного дыма, терпкой туалетной воды, запах его кожи… А потом сиплое дыхание, треск рвущейся ткани. Кружево, почти прозрачная, невесомая чёрная паутина просто расползалась под его пальцами. Я сказала себе — все будет так, как в прошлый раз. Ты уже занималась сексом раньше, ничего страшного. Потерпишь ещё разочек. Все — ради цели, которая видится смутно где-то в туманном будущем. И все было именно так… запах алкоголя, сильные мужские руки, страх, который подавить полностью не удавалось, и необъяснимая тяжесть в животе. Она говорила, что может быть иначе. Рвалась наружу, требовала выхода, а я кусала губы и терпела, терпела…
— Не открывай, — повторил он, словно я посмела бы открыть.
Сегодня я мечтала лишь о том, чтобы вернуться в «свою» комнату, забраться с головой вод одеяло, и спать так долго, сколько смогу, чтобы изгнать из себя и болезнь, и страх. А ещё, чтобы кот пришёл. Но у Черкеса свои планы. Его руки небрежно поглаживают мои колени, не спеша продвинуться дальше. Я жду. Что бы не случилось, просто жду. Сейчас от меня ничего не зависит.
— Где платье в котором ты была?
— Я не знаю, — почти простонала я. — О чем вы…
Он узнал это платье ночью, я сразу поняла. Сейчас он не может понять, что происходит. Может, и правда, с ума сошёл? По мне, так вполне ожидаемо и предсказуемо… Он не может разобраться в нас, в женщинах, которые так похожи, не знает, что делать со мной. А вот я знала — нужно просто отпустить меня. Отпустить и все это закончится…
— Девочка, — прошептал он. — Ты заигралась…
Я чувствовала его шёпот, такой горячий, на коже своих… бёдер. Хочется глаза открыть, посмотреть и одновременно страшно, хотя логика подсказывает, что вряд-ли он увидит, поймает меня, если его лицо… почти между моих ног. Чувствую короткое горячее прикосновение, гадаю, язык это, или показалось мне вообще? Пальцы скользят в подколенную ямку, щекотно… а потом просто подхватывают меня, подтягивают ближе к краю кресла, к нему. Я буквально падаю назад, теперь мои глаза не просто закрыты — зажмурены.
— Я вас боюсь! — жалобно вскрикиваю я.
— Правильно делаешь.
Теперь я боюсь того, что он делает со мной. Мне легче, когда он жесток. Предсказуем. Пусть хватает меня за горло, бросает на пол, пусть трахает прижав к стене, а не… вот это все. Томление разливается внутри. Я получала удовольствие от секса, когда то… Но оно было не таким, что в ожидании прикосновения внутренности скручиваются в узел. Я не хочу так. Не хочу, чтобы Черкес играл мной, в нашей игре другие правила! И дом затаился, я даже секундных стрелок больше не слышу будто секундных стрелок. Я слышу смех. Далёкий, но в его переливах слышится счастье. Я слышу топот босых детских ног. Дом удовлетворён — все идёт к тому, ведь наследники, любые, именно так и делаются.
— Неправда, это все твои мечты!
Распахиваю глаза, Черкес нависает надо мной, одной рукой опираясь о подлокотник глубокого, поглотившего меня кресла. О, уж Черкес то полностью себя контролирует, черт бы его побрал.
— С кем ты говоришь?
— С домом, — отвечаю я, чувствуя себя полной дурой.
— Детка, да ты вконец сошла с ума!
И смеётся, словно это ему нравится. Распахивает наконец халат, проводит рукой по телу, чуть стискивает грудь, так, что вот ещё немного и больно. А потом наклоняется и облизывает мою пупочную ямку.
— Не нужно, — прошу я шёпотом.
— Нужно, — отвечает он и смеётся, снова смеётся, касаясь губами моей кожи.
Я росла на романах. На хороших романах про настоящую любовь. Сначала они были классическим, мама строго фильтровала все, что я читаю. Потом для меня открылся интернет и с ним весь мир. Романы перестали быть чистыми, но все же в них была любовь… И секс казался мне словно её апогеем. Читая, можно было откинуть в сторону брезгливость. Я всегда воображала себе идеальный секс. В первую очередь — чистый. Отмытые до скрипа любовники, которые вкусно пахнут всяческими розами и ромашками. А я… я всю ночь температурила. Моя кожа наверное насквозь просолена, от моих волос пахнет сигаретным дымом, Черкес же курит одну за другой, наверняка пахнет и алкоголем. Черкес ничего для меня не значит, он просто мой владелец. А я… стесняюсь того, что не отвечаю требованиям, которые сама же придумала.
— Я грязная, — пытаюсь вставить я.
— Ты дура, — спокойно ответил он. — Молчи лучше.
Ок, дура. Ок, молчу. И глаза закрою, чтобы ничего не видеть. Закрыла бы и уши, да только он мои руки удерживает, одну так просто придавил своим весом. Второй я пыталась прикрыться, поэтому он её арестовал. Он целует мою шею. Мне хочется смеяться — щекотно. Я морщу нос, терплю. Затем грудь. Когда втягивает сосок в рот я едва удерживаю всхлип. Чуть прикусывает его зубами — вздрагиваю. Непонятно, больно мне или приятно. Просто — невыносимо. Не хочу, не могу больше терпеть, хочу, чтобы он снова стал жестоким, непредсказуемым, то есть, уже привычным мне… А его рука скользит по моей промежности, палец разводит складки и проникает внутрь. И снова — горячо и щекотно. Только внутри меня и терпеть больше невозможно, теперь мои глаза не просто закрыты, они зажмурены, а дышать я наверное вовсе перестала.