— Ордулин, — ответил Бреннус. — Но это уже давно не город.
На картах он назывался Вихрем, и даже лорды шейдов не осмеливались ступить туда. Кроме одного.
Куб демонстрировал Ордулин с высоты птичьего полёта. В тёмном, пронизанном миазмами воздухе разрушенного города всё казалось блеклым, рассеянным, туманными красками сюрреалистической картины. Некогда величественные здания лежали грудами обломков — сломаные кости сломанного города. Полосы зелёных молний время от времени рассекали небо, кошмарные вены, которые окрашивали руины в зеленоватый оттенок. В воздухе лоскутами воплощённого мрака появлялись и исчезали тени.
Среди блеклых руин было полно нежити; призраков, живых теней, привидений, духов, тысяч и тысяч, мерцание их глаз было похоже на целое небо губительных звёзд. Дыра в центре вихря — дыра, созданная его братом и богиней брата, Шар, когда они выпустили на Сембию Бурю Теней — притягивала нежить, как мёртвое тело притягивает мух. Ордулин был кладбищем, призраком прошлого, которым правил брат Бреннуса — убийца их матери.
Бреннус поднял руку и прочитал слова, укрепляющие ритуал. Гомункулы повторили его жест, бормоча бессмысленные формулы.
Перспектива на поверхности куба изменилась, и магический глаз прорицания полетел к потрескавшейся земле, проник сквозь разбитый камень и расколотое дерево, и остановился в центре руин, на краю того, что когда–то было большой открытой площадью. Куски разрушенных статуй и неровные блоки рухнувшей крепости были разбросаны по растрескавшейся мостовой — монументы разрушения.
В воздухе в центре площади висела дыра размером с щит, бесцветный провал в реальности, который вёл в… ничто, в пустоту столь бездонную, что Бреннусу становилось дурно, стоило заглянуть туда дольше, чем на мгновение. Гомункулы завизжали и крепко прижали к глазам складки его плаща. Казалось, пустота медленно кружится, но Бреннус никогда не мог сказать наверняка. Что он мог сказать точно, так это то, что дыра представляла собой конец всему. Он заметил, что со временем она растёт, по крохе каждый год, пасть, которой Шар в конце концов проглотит мир. Он ненавидел её, ненавидел Шар, ненавидел брата, который был её ночным провидцем, её Избранным, и к тому же — полубогом.
Ривален сидел на краю дыры, на потрескавшейся поверхности некогда огромной статуи. Он неподвижно смотрел в водоворот, положив руки на колени. Как всегда, Бреннусу стало интересно, о чём думает Ривален, глядя на совершённое им, на посеянное им семя апокалипсиса. Был он рад? Сожалел? Принадлежали ли его мысли вообще человеку?
Плащ Ривалена и его длинные тёмные волосы развевались на ветру. Тени длинными щупальцами струились с него. Он смотрел на дыру, как будто видел что–то внутри, как будто чего–то от неё хотел.
— Ночной провидец, — сказали гомункулы, закрыв лица своими когтистыми лапами.
Бреннус промолчал, и просто долго смотрел на своего брата. Он уже не преследовал никакой цели, кроме как подпитать свою ненависть и напомнить себе о матери. Он разжал стиснутые на ожерелье пальцы.
— Я собираюсь убить тебя, — пообещал он брату. Тени сочились с его кожи, клубились вокруг, отражая своей чернотой его ярость. — Ради неё. Я собираюсь убить тебя ради неё. Я найду способ.
Гомункулы, чувствуя его злость и боль, погладили его по голове своими крошечными ручками, издавая успокаивающие звуки.
Каскад зелёных молний разодрал небо над Ордулином. Бреннус моргнул от неожиданной вспышки, и когда его зрение очистилось от пятен, он увидел, что брат исчез. Он видел только дыру и руины.
— Ночной провидец пропал, — сказали гомункулы.
Прежде чем Бреннус смог ответить им, позади него раздался голос.
— Пропал там, — сказал глубокий голос Ривалена, и сила его присутствия заполнила помещение и надавила на уши Бреннуса. — Потому что появился здесь.
Гомункулы взвизгнули от ужаса и спрятались в капюшоне Бреннуса. Бреннус сглотнул и повернулся к брату.
Золотые глаза Ривалена сияли среди сумрачных утёсов его угловатого лица. Тьма в комнате собралась вокруг него, как будто его тело притягивало мрак. Колени Бреннуса угрожали согнуться под тяжестью его взгляда, но Бреннус подумал о матери и не позволил себе этого.
— Каждый день я чувствую твой взгляд, Бреннус.
Бреннус почувствовал, как его спина прижимается к ещё не остывшему металлу прорицательного куба. Он надеялся, что ненависть придаст ему храбрости.
— Тогда, возможно, ты чувствуешь и мою ненависть.
Его слова заставили гомункулов тревожно взвизгнуть и попробовать ещё глубже зарыться в его капюшон, но ровное выражение лица Ривалена не изменилось.
— Да, я чувствую её, — подтвердил Ривален. Он заскользил над полом к Бреннусу, его тело расплывалось по краям, сливалось с темнотой. Казалось, он поглощает пространство, когда двигается, заставляет помещение сжиматься, высасывает воздух.
Бреннус пытался выровнять дыхание, биение сердца, пытался прекратить быстрое моргание век. Он знал, что кажется дураком, и от этого становился только злее.
— Чего ты хочешь? — спросил Бреннус, и обрадовался, услышав спокойствие в своём голосе. Тени, стекавшие с его тела, сливались с теми, что клубились вокруг Ривалена. Теней Ривалена было больше.
— Этот вопрос я хотел задать тебе, — ответил Ривален. Взгляд его золотых глаз устремился к руке Бреннуса, к гранатовому браслету, который был там зажат. — Ах. По–прежнему это.
Бреннус осмелился шагнуть к своему высокому брату. Он знал, что Ривален лёгко убьёт его, но Бреннусу было всё равно.
— Всегда это.
Мрак вокруг Ривалена сгустился. Его взгляд не отрывался от ожерелья.
— Эта проклятая безделушка.
Бреннус сжал кулак на ожерелье.
— Наша мать надела его в тот день, когда ты убил её.
Ривален поднял взгляд, встретился с полыхающими в чёрной пропасти его лица глазами Бреннуса.
— Ты никогда не рассказывал мне, как нашёл его.
— Разве ты не всезнающ? Спроси шлюху, которой ты поклоняешься, или дыру, в которую ты каждый день смотришь.
Ривален протянул руку. Тени поднялись с его ладони, обмотались вокруг пальцев.
— Отдай его мне.
Тени хлынули с Бреннуса и слова вырвались из его горла прежде, чем он сумел их остановить.
— Нет! Никогда!
— Я могу сам забрать его, если захочу.
Ярость кипела в Бреннусе, пар его гнева сочился сквозь заслонку его контроля. Он издал гортанный крик ненависти, вытянул руку, выкрикнул слово силы и выпустил разряд пожирающей жизнь энергии, который смертного превратил бы в пустую оболочку.
Но Ривален не был смертным, уже не был, и луч энергии ударил его в грудь, раскололся и разлетелся в нескольких направлениях, не произведя никакого эффекта.
Ривален сощурился. По мере того, как тьма вокруг него чернела, сила копилась в его теле. Он шагнул к Бреннусу и его тело, казалось, увеличилось, заполнило собой комнату. Его руки сжались на мантии Бреннуса и подняли его в воздух. Гомункулы закричали от ужаса.
Неминуемая смерть придала Бреннусу храбрости. Он посмотрел в равнодушные золотые глаза брата, сжал ожерелье матери так крепко, что металл проткнул его кожу. Потекла тёплая кровь и пропитала кулак, но регенеративные способности затянули рану.
Ривален подтянул Бреннуса к себе, пока они не оказались нос к носу.
— Отдай его мне.
Бреннус плюнул в лицо брата, в лицо бога, слюна потекла по щеке Ривалена.
— Сначала тебе придётся убить меня.
Глаза Ривалена вспыхнули. Он вгляделся в лицо Бреннуса, вероятно, оценивая его решимость, затем швырнул его через всё помещение.
Бреннус ударился о дальнюю стену с достаточной силой, чтобы треснули рёбра, а из лёгких вышибило весь воздух. Его тело немедленно начало заживлять повреждения, и он заморгал, когда эссенция тени срастила сломавшиеся рёбра. Он поморщился, поднимаясь на ноги, закричал на брата.
— Дыра, Ривален! С тех пор, как ты убил нашу мать ради своей суки–богини, в тебе дыра! Теперь дыра — это всё, что у тебя есть! Как тебе это? Как тебе?
— Мать погибла тысячи лет назад, Бреннус.
Равнодушие в голосе Ривалена отвлекло Бреннуса. Тени забурлили, и он указал пальцем на брата.
— Ты не можешь называть её матерью. Зови её Алашар или вообще не говори о ней. И она не просто погибла. Ты убил её.
Ривален ничего не отрицал, не извинялся, вообще ничего не сказал. С задумчивым выражением на лице он шагнул к прорицательному кубу и положил ладонь на его поверхность. Весь куб стал чёрным, как оникс. В один миг темнота посветлела, и на поверхности куба стало проступать изображение.
У Бреннуса резко перехватило дыхание.
— Это? Этого не может быть.
— Да.
— Не делай этого.
— Это уже сделано.
В кубе возникло лицо матери. Она лежала на спине на лугу, поросшему фиолетовыми цветами. Длинные чёрные волосы нимбом окружали голову. Ветер развевал её одежды, заставлял качаться цветы.
Бреннус узнал место. Это был тот самый луг, на котором он нашёл её ожерелье, тот самый луг, откуда исчезла возлюбленная Эревиса Кейла, беременная его ребёнком, Варра.
Бледное лицо его матери исказилось от боли, но Бреннус не думал, что от физической боли. Её дыхание было частым, слишком частым.
Бреннус обнаружил, что медленно идёт к кубу.
Его мать вытянула заметно дрожавшую руку.
Бреннусу показалось, что он может потянуться и коснуться её. Его рука поднялась, чтобы сделать это.
— Мать, — тихо сказал он, но она смотрела не на него. События, которые он видел сейчас, произошли несколько тысяч лет назад.
— Возьми мою руку, Ривален, — прошёптала она. Бреннус увидел, что в другой руке она сжимает ожерелье, которое сейчас держал он сам.
Ей ответил голос Ривалена, его голос из тех времён, когда брат был юношей, ещё не стал шейдом, ещё не стал богом.
— Мы все умираем в одиночестве, мать.
Она закрыла глаза и заплакала. В ответ слёзы потекли по щекам Бреннуса. Он встал рядом с Риваленом, его ненависть стеной возвышалась между ними.