Ученый: Вы предлагаете вернуться в пещеры?
Богослов: В катакомбах укрывались первые христиане от преследования римской властью. В антиутопиях люди прячутся от тотального комфорта и назойливости цивилизации. Важно не где человек живет, а как. Жизнь первых христиан была наполнена светом веры. Их духовное подвижничество, описанное в житиях, восхищает.
Профан: По мне так скучища и тот же ужастик!
Богослов: Вы читали жития?
Профан: Нет, ну что вы! Это я по фильмам о том времени: красочно, конечно, но как-то неразумно.
Ученый: Господин Богослов, нельзя не считаться с тем, что мы существуем в условиях массовой культуры, которая неотделима от постмодернизма с его отказом от иерархичности, от авторитета, от примата моральности. «Ризомный» менталитет находит место всему: от блага до злодеяния, он весьма толерантен и к святым, и к злодеям. Главное – проблема локализации: святому – монастырь, злодею – пожизненное заключение, а добропорядочному ГРАЖДАНИНУ – равенство возможностей на ниве потребления всего, именно ВСЕГО. Все продается и все покупается – закон рынка. Каждый находит свою нишу и обустраивает ее по мере сил и возможностей.
Профан: Сложно понять ваши рассуждения, господин Ученый, но согласен, что необходимо каждому отвести свое место, и весьма разумно святому найти место в монастыре, а преступника упечь за решетку. Или вы предполагаете, что возможны другие варианты? Что касается святых, то это мне не интересно. Да и потом нет нужды в тех страстях, о которых показывают в фильмах. Вы же сами сказали, что теперь все равны: и верующие, и атеисты, и сатанисты, и (смущенно замявшись)…ну вы понимаете меня. Да вообще не считаю себя большим грешником, нуждающимся в покаянии и наставлении.
Богослов: Сын мой, вы глубоко заблуждаетесь. Только ежедневным покаянием достигается духовная свобода и нравственная гармония.
Профан: Господин Богослов, ваше обращение ко мне кажется мне странным и неуместным. Это старо и нарушает наши равноправные отношения: я не согласен с тем, что вы претендуете на роль отца и считаете себя вправе поучать меня. Я, между прочим, буду постарше вас, пожил немало и могу вполне судить о том, что хорошо, а что плохо.
Ученый: Каковы же критерии добра и зла, по-вашему?
Профан: Это вы о чем?
Богослов: Хотелось бы понять, как вы различаете доброе от злого. (Ученый кивнул богослову с признательностью.)
Профан: Так что здесь сложного: все, что полезно для дела, – это добро, все, что вредит, – это зло.
Ученый (с иронией): Прекрасно! Да здравствует расхожий прагматизм!
Богослов (сделав паузу, чтобы подобрать обращение): Друг мой (Профан подозрительно посмотрел на Богослова), вы не пробовали поразмышлять о том, что не все можно измерить пользой. Ведь благотворительность – это пожертвование и бескорыстная помощь нуждающимся людям. Или вы никогда не помогали другим?
Профан (весело рассмеявшись): Поражаюсь вашей наивности. (Богослов не смог скрыть удивления.) Благотворительность – это очень полезно! Я читал в газете! Этим мы можем обезопасить себя от беспорядков тех, кто остался обделенным по нерасторопности своей. И покой стоит того, чтобы изредка пожертвовать пару монет на какое-нибудь благое дело.
Ученый (с некоторым самодовольством): Скажите, а современная наука – это благо?
Профан: Да как вам сказать… Не знаю я. Очень уж там у вас все непонятно. Птичий язык какой-то. Иногда кажется, что вы друг друга-то плохо понимаете.
Ученый: Вы хотите сказать, что физик навряд ли поймет химика, а философ – лингвиста?
Профан: Именно! И потом, мне важнее, что я могу получить от науки в свое пользование здесь и сейчас или в ближайшей перспективе, а всякие там черные дыры мне лично параллельно.
Богослов (с сожалением): Вот об этом я только что и говорил! А в Бога вы верите?
Профан (замявшись): Как же можно не верить, только… Я за современные отношения между… людьми. И церковь должна к этому относиться с пониманием.
Богослов: Исходя из моральных догматов, скорее с состраданием. И молиться о заблудших душах.
Профан: Опять этот поучительный тон, это высокомерие…
Богослов: Друг мой, вы не правы. У мен я был вполне дружелюбный тон, но я не могу поступаться принципами – это мое кредо.
Профан: Что?
Ученый: Вера.
Профан (с некоторым смущением): Если вы, господин Богослов, столь доброжелательны, то можете мне стать близким другом? Вы мне очень симпатичны как человек молодой и горячий.
Ученый: Господа, я вам не мешаю?
Профан: Да нет, просто… извините, но вы не в моем вкусе!
Богослов (растерянно): Дружбу я лично понимаю как духовную близость людей, и никакого другого смысла это слово для меня не предполагает.
Профан: Это отказ?
Богослов: Я готов быть вам другом, но только в моем понимании.
Профан: Да что ты вообще понимаешь?! Ты, живущий в мире своих фантазий. А тут, может быть, личная трагедия!
Ученый: Как утверждает наука, для большинства это не трагедия, а… мода. Свобода самовыражения, реализация каких-то скрытых комплексов, что-то еще, но никак не трагедия!
Профан: Вы хотите сказать, что я… не имею права на трагедию, на сочувствие, на ответные чувства?
Богослов: Вы говорите об этом так, как будто речь идет о том, без чего вы не сможете существовать.
Профан: Да!
Ученый: Тогда вы обречены: я не в вашем вкусе, а Богослов вам вежливо отказал. Что же вы будете делать?
Профан (с досадой посмотрев на собеседников): Да уж как-нибудь проживу.
Богослов: Тупик современной цивилизации в том, что НЕТ СТЫДА! Сто лет назад Владимир Соловьев написал свой труд «Оправдание добра» и сделал вывод, что добра (в сторону Профана) духовного становится больше. И одним из условий моральности человека для русского философа была способность к чувству стыда. Он не мог предвидеть, что это моральное качество редуцируется до полного бесстыдства. Не стыдно лгать, убивать, насильничать, предавать, заголяться, ведь для этого есть какой-то обоснованный мотив, возможно, прецедент, а может быть, мода. Конечно, есть и пуритане, но они должны быть терпимы к тем, кто требует свободы самовыражения. Не стыдно самовыражаться: есть только «Единственный и его собственность»! А что являет собой эта собственность по существу, каковы ее качества?.. При этом и ближних в счет не берем – это обыватели и мещане с отстойной моралью… Прав Ницше по отношению к современному массовому обществу – для него Бог умер. И осталось одно маленькое и жалкое биосоциальное существо, которое уже разложили не только по органам, как в анатомических театрах Ренессанса, а по клеточкам и генам. Скоро найдут еще что-нибудь наноразмерное, но не найдут там ЧЕЛОВЕКА. А ведь на пути технического прогресса можно потерять ЧЕЛОВЕКА безвозвратно. Мы сейчас к этому очень близки: биосоциальные существа в погоне за научными открытиями никто и ничто не может остановить. Ведь если Бога нет, то все дозволено.
Ученый (с сарказмом): Повеяло дымом от костров инквизиции! Вы претендуете вновь обрести право на то, чтобы выдавать индульгенции, только теперь нам, ученым?
Богослов: Не стоит делать такие прямолинейные выводы. Но вы не будете спорить, что результат современной цивилизации таков: человек привык ни в чем себе не отказывать. А здесь, на необитаемом острове, выясняется, как многое из того, к чему он стремится, ему не очень-то и нужно, чтобы спастись.
Профан: У меня, во всяком случае, есть желание поскорее убраться с этого острова.
Богослов: Но чем же здесь плохо?
Ученый: Тем, что заняться нечем, кроме наших бесполезных разговоров. Впрочем, вам, господин Богослов, повезло: у вас все равно есть кому проповедовать, а вот мы с Профа… – с Профи – лишены возможности вернуться к привычным занятиям.
Богослов: Человек свободен! И эта свобода становится очевидной, когда некому его чем-либо занимать. Прогресс – это лучший способ занять человечество до скончания веков: человек будет работать на прогресс, потреблять его плоды, думать, что делать с отходами этого прогресса и его последствиями.
Ученый: Вы скептически относитесь к прогрессу, но у вас был мобильный телефон и ноутбук. Что же это? По-моему, лицемерие.
Богослов: Важно не то, что есть у человека, а как он к этому относится. Для меня это были неизбежные средства коммуникации в современном мире. Но свое общение с людьми я вполне могу строить и без них.
Ученый: Сомневаюсь, что это будет также успешно. Современные технические устройства – это результат человеческого интеллектуального прорыва. Задумайтесь: все ученые сообща создали грандиозную научную картину мира, в которой все меньше становится неизвестных истин. Именно ученые позволили человеку постичь сущность мира, в котором он живет, законы этого мира и понять самого человека и подарить ему новые возможности для благополучной жизни здесь, на земле.
Богослов: Знаете ли, меня очень смущает это понятие «научная картина мира». Как будто кто-то нарисовал мир и повесил эту плоскую картинку на стену. Мир намного сложнее, чем это плоское представление о нем.
Ученый: Могу возразить, что понятие «картина мира» условно. Но наука действительно объяснила очень многое для современного человека, не считаться с этим нельзя.
Богослов: Заметьте, что чаще всего это условные схемы и модели, особенно когда речь идет о сложнейших процессах. Они принимаются на веру как допущения и не могут быть проверены опытным путем. А вы задумайтесь: внял ли человек этим объяснениям или принял их на веру, как некие аксиомы, а то и вовсе зазубрил, чтобы получить положительную оценку и соответствующий документ, без которого невозможна успешная социальная карьера.
Профан: Вы вообще о чем?
Ученый: Об аттестате, дипломе, справке – документе об образовании.
Профан: А я-то думал… Хотя без этих бумажек сложно найти приличную работу.
Ученый: Но посмотрите на современную литературу – она изображает жизнь современного человека многопланово, в разных ракурсах. В ней, конечно, много иронии, но это результат того скепсиса, который должен быть вам понятен.