— Нашла время амурными делами заниматься, — со злостью говорил Кравчук. — А вы тоже хороши. Раскисли перед девкой. Юбку увидели!
Капа опять подала свой голосок. После нашего возвращения мы с ней не виделись.
— Выйди и скажи, чтобы духа ее здесь не было, — обратился к Петру Кравчук.
Получив разрешение, Петр вышел к Капе. Он уже не сердился на нее. О любви, конечно, больше разговоров не заводил, а просто интересовался ее будущей профессией, спрашивал, не тяжело ли учиться в медицинском.
— Профессия? Врач, — говорила она с холодком.
— Я знаю, что врач.
— Ах, вы имеете в виду будущую специализацию? Буду гинекологом.
— А что это такое?
Капа звонко рассмеялась.
Кравчук не находил себе места.
— Ничего, на морозе быстро остынет, — успокаивал он себя. — Разгорячилась…
Я вышел к Петру, чтобы прервать затянувшееся свидание, напомнить ему, что его ждет работа и объяснение с начальником.
— Вы тоже не знаете, чем занимается гинекология? — спросила она меня. — Тогда слушайте. Гинекология — это наука, изучающая женский организм и заболевания, которые бывают у женщин. Теперь ясно?
Петр стоял ни жив ни мертв, а Капа продолжала, как на лекции, разъяснять особенности строения женского организма. Для нее все это было очень просто. Мы с Петром о такой специализации врача слышали впервые и не знали, куда деваться от подробностей, которыми она забросала нас.
— Все ясно, — прервал я Капу. — Вы нас извините. Нам пора. У нас много работы. Спасибо за лекцию.
Капа нисколько не обиделась. Она предложила нам книгу, которую принесла с собою. Оказалось, что это «Дон Кихот», которого мы читали раньше. Мы ее поблагодарили и ушли.
Кравчук сопел и злился, бросал инструмент, чертыхался. Оба мы хотели, чтобы он не откладывал свой «приговор» и не держал нас в напряжении. Но это была его тактика. Скидки на молодость мы от него не ждали. Старались наверстать упущенные минуты усердной работой с оружием. Только это могло смягчить гнев начальника.
7
«Юнкерсы» с воем устремились к земле, когда мы выбежали с Кравчуком из уцелевшего сруба, где все еще размещалась наша мастерская. Никакие бомбежки и артиллерийские обстрелы не могли прервать в ней жизнь и работу, хотя нам и приходилось часто отрываться от дела, по нескольку раз в день бросаться на землю, наблюдая, как из люков вываливаются бомбы.
В деревне располагались тылы полка, связисты, саперы и еще какие-то мелкие подразделения, которым нужно было находиться поближе к передовой. Прикрытие с воздуха всего этого гарнизона возлагалось на единственную пулеметную зенитную установку, которая стояла за деревушкой, на возвышенном месте. Все уцелевшие дома, сараи, подвалы, деревни были набиты людьми и разного рода военным снаряжением.
Кое-где ютились не успевшие эвакуироваться местные жители.
Вражеские самолеты налетали на деревню с педантичной немецкой точностью — через день, во второй его половине. В свободный день в небе над деревней подолгу кружился «костыль» — немецкий разведчик. Перевертываясь с боку на бок, он высматривал цели для очередной бомбежки. На него мало кто обращал внимание. О нем вспоминали на следующий день, главным образом там, где больше всего рвалось бомб. Самолеты обычно появлялись из-за леса на низкой высоте. Сверху, наверное, хорошо виднелись цели на фоне мартовского снега, все еще отливавшего мягкой синевой.
Весь личный состав гарнизона во время налета палил из винтовок, автоматов и даже из пистолетов по черным крестам, с гулом проносившимся над головами.
— Посмотри на него, полюбуйся, — указал рукой Кравчук на начальника продснабжения полка, который прижался к углу сруба и оттуда из пистолета стрелял по самолету.
Счетверенная зенитная установка почему-то молчала. Безнаказанность полетов привела к тому, что фашистские летчики не упускали случая погоняться в поле даже за одним человеком.
— Что они там все время спят? — нервничал Кравчук, имея в виду расчет зенитной установки. — По головам ходят эти фашисты. Обнаглели, а они и в ус не дуют!
Мы лежали с ним метрах в ста от нашей хаты, в снегу под яблоней, охваченной белоснежной изморозью. Вряд ли она нас укрывала сверху. Самолеты поливали из пулеметов нашу мастерскую и ближайшие строения. Каким-то чудом пули нас не задевали, оставляя дорожки, похожие на куриные следы на снегу. Бомбы на этот раз летели куда-то дальше и там разрывались одна за другой.
— Доблестные зенитчики молчат. Наверное, разрабатывают новую тактику. И — ни одного «ястребка»!.. Вся надежда на нашего начпрода, — отряхивая снег, острил Кравчук, когда самолеты улетели.
В таких случаях он ругался отборной матерщиной. Лучше всего было не вступать с ним в разговор и не спорить в эти минуты, иначе его бурчание могло надолго затянуться. Этого правила я всегда и придерживался.
— А ты что, в рот воды набрал? — вдруг набросился он на меня.
Мне не хотелось с ним разговаривать еще и потому, что я не пришел в себя от завываний бомб и свиста пуль, глухо стучавших в мерзлую землю вокруг моей головы. Я не мог сразу расслабиться, избавиться от тяжести во всем теле, которая меня все еще давила. У Кравчука все переживания немедленно вырывались наружу. Выговорившись, он приходил в себя и начинал с остервенением, молча работать.
— Что-то там у них не ладится с установкой, — выждав, сказал я про себя.
— Предложи им свои услуги. Запишись добровольцем в расчет! — понес сразу Кравчук. — Как налет, бегом к зенитчикам и громи стервятников в небе!
— А что, можно и так…
— Посмотри на него, вольноопределяющегося из Чешских Будейовиц… Ты Швейк или кто? — еще больше разозлился Кравчук. Он сверлил меня своими маленькими глазами, в которых поблескивал недобрый огонек.
— Может быть, нам самим сделать зенитную установку? Приспособить «максим» на высокой подставке… — прикинул я, когда мы шли уже в избу.
Кравчук не дал мне договорить. Крякнул громко и выразительно показал рукой на неразобранное оружие, сваленное в кучу. Его надо было привести в порядок как можно быстрее. Каждый день нам привозили собранные на поле боя винтовки, пулеметы, автоматы и другое снаряжение, окровавленное, разбитое, в снегу и грязи. Многие винтовки оставались заряженными. Из них так и не успели выстрелить. А кроме того, счетверенная установка на окраине деревни была не нашего полка, и Кравчук считал, что не следует совать свой нос куда не просят.
День был на исходе. Завтра следовало ожидать налета, так как немецкий разведчик опять кружил над деревней.
— Вот что… Сходи-ка к стражам неба и посмотри, что там у них, — не глядя на меня, вдруг неожиданно выдавил из себя Кравчук.
Рано утром я поспешил к зенитчикам.
У входа в землянку дежурил часовой.
— Привет, — поздоровался я с ним.
— Чего тебе? — спросил он грубовато, похлопывая байковыми коричневыми рукавицами, которые на морозе плохо удерживали тепло. Лицо у него посинело от холода. Из-за спины выглядывала винтовка с примкнутым штыком и оттого казалась очень длинной.
— Мне вашего командира.
— А ты кто такой?
— Долго объяснять. Веди к командиру. Так будет быстрее.
Часовой потоптался и зашел в землянку. Рядом стояла установка, накрытая брезентом.
— Заходи, — высунулся он из-за двери.
— Звание у него какое? — спросил я часового.
— Старшина.
В землянке было темно. Воздух, пропитанный крепким потом и табачным дымом, слезил глаза. Кто-то зажег спичку и посмотрел на меня.
— Слушаю, — донеслось из дальнего угла.
«Наверное, командир расчета», — подумал я и сразу же сказал, что пришел не как-нибудь, а по приказанию старшего техника-лейтенанта, чтобы осмотреть установку, а если она неисправна, наладить ее.
— Деловое предложение, — отозвался голос в темноте. — Только сначала скажи, что ты понимаешь в установке?
Все притихли. Ждали моего ответа.
— Я понимаю, что установка должна сбивать самолеты, а вы носа не показываете, когда нас бомбят…
В темноте загудели и потребовали зажечь свет, чтобы посмотреть на меня при свете — откуда я такой умный взялся.
— Ладно вам, — оборвал старшина.
Мы вышли с ним из землянки, сняли брезент, покрытый снегом.
— Наш расчет живучий, — рассказывал старшина, — Неделю назад здесь все чернело. Вокруг одни воронки. Это сейчас снежок все запорошил! Два пулемета барахлят. Да и жидкости нет для заливки в кожух. Обещали привезти другую установку, но что-то не везут.
Старшина был высоким, подтянутым, даже с подшитым белым подворотничком. Он мне сразу понравился. Я с ним быстро договорился обо всем, даже пообещал дать незамерзающей жидкости.
Кравчук, отлично знавший стрелковое оружие, когда-то окончивший оружейно-техническую школу в Туле, пока я возился у зенитчиков с пулеметами, навещал меня и консультировал. До этого мне не приходилось ремонтировать такие установки. На следующий день все четыре пулемета работали образцово, как единый механизм.
— Ну спасибо вам, — благодарил старшина.
— Спасибо нам не нужно, — оборвал его Кравчук. — Сбивай самолеты, страж неба! «Любимый город может спать спокойно», — вдруг не без ехидства запел Кравчук и пошел в деревню.
— Собьем, — заверил старшина. — Они считают, что прихлопнули нас, а оно не тут-то было… Посмотрим, чья возьмет!
Два дня из-за непогоды даже «костыль» не показывался в небе. Только на третий день, когда рассеялась снежная пелена метели, появилось около десятка самолетов, тяжело нагруженных бомбами. Они пролетели над деревней, развернулись над лесом, около которого стояли замаскированные артиллерийские батареи, и выстроились в одну линию для бомбежки. И вот уже передний с воем пикировал на деревню. Мне показалось, что пикирует он прямо на нас. Как обычно, мы лежали на снегу под яблонями. Застрочили пулеметы, послышались уже знакомые всплески пуль у промерзшей земли. Пронзительный свист бомб сменился разрывами. Полетели комья мерзлой земли. Кажется, на сей раз первый самолет метил в нашу хату-мастерскую, около которой стояла разбитая 76-миллиметровая полковая пушка. «Юнкерсы» с черными крестами на крыльях валились в пике.