харями. Его ограничивали в еде, а он поправлялся.
— Не читал.
Трудно было удержаться от соблазна вытащить еще по сухарю, когда на плече целый мешок, но больше нельзя было есть. И хорошо, что мы все же опомнились.
Пришли в темноте. Поставили мешок перед Кравчуком. Он вытащил сухарь и сразу же сказал:
— Спрячьте. Никому ни слова. Утром, в обед и вечером — по сухарю.
Потом, когда мешок уже был спрятан, он расспросил, где и как нашли. Мы рассказали и высказались за то, чтобы выдавать такую же норму Анохину, дяде Васе и другим. Кравчук не стал спорить, хотя это пришлось ему не совсем по душе.
Как мы ни экономили найденные сухари, они быстро таяли. Настал день, когда из мешка вытащили по последнему сухарю и поблагодарили тех, кто пахал землю, сеял и убирал пшеницу, из которой испекли хлеб, потом высушили и отправили нам. Где бы эти люди ни жили, где бы они ни работали, мы понимали, что с хлебом у них не густо, но они отдавали все для фронта, все для победы.
Самолеты продолжали сбрасывать продовольствие, но уже не так, как в первые дни распутицы. Теперь все делалось организованно. Грузы подбирались специально выделенными командами в определенных местах и распределялись по частям. Продовольствия по-прежнему не хватало. В полку сохранялась все та же голодная норма. Опять встал вопрос, чем питаться завтра? Где добыть прибавку к пайку? Рассчитывать на повторение удачи — находку в лесу было трудно, но Кравчук шутливо настаивал, что теория вероятности не исключает обнаружения в лесу еще одного мешка сухарей. В случае его обнаружения, по мнению Кравчука, мы внесем определенный вклад в эту теорию, а кроме того, материально подкрепим свои силы, крайне нужные для борьбы с врагом.
— Лес большой, погода не всегда была хорошей, летчики могли ошибиться. Как и все простые смертные, они тоже ошибаются. Мало ли бывает непредвиденных обстоятельств, — рассуждал Кравчук. — Не сидеть же сложа руки и ждать у моря погоды?
Им руководило полуголодное состояние. Попытки разубедить его ни к чему не привели. Кравчук к тому же верил во всякого рода приметы. Рассказывал сны и сам к себе обращался с вопросом: «К чему бы это?» Он никогда не возвращался назад, если что-то забывал, уверенный в том, что «не будет дороги» и его ожидает какая-то неприятность.
На следующий день мы отправились с ним в лес, к тому месту, где нам с Петром посчастливилось найти мешок сухарей. Казалось, что хмурый лес застыл и сам в таинственном ожидании. Еще встречались в зарослях и на северных склонах островки снега, но на полянах уже оживала трава и даже голубели подснежники. Я не удержался и набрал маленький букетик. Так с ним и ходил по лесу, пока Кравчук не заметил цветы в моих руках.
— Ты кто?.. Красная девица? Цветочки собираешь…
Я, конечно, смутился, посмотрел на нежные подснежники и неохотно бросил их на землю.
Хождение в лесу было почти бесцельным. С собой мы прихватили карабины, но никакой живности не встречали. Все звери и птицы разбежались и разлетелись из прифронтового леса. Только откуда-то издалека доносилось что-то похожее на токование тетеревов.
— Не поискать ли нам тетеревов? — обернулся я к Кравчуку.
Он остановился, прислушался и пошел в сторону, откуда долетало воркование. Потом оно пропало, но Кравчук настойчиво шел вперед. Я едва успевал за ним.
— Не ходи по моему следу, — услышал я от него вдруг.
— Товарищ старший лейтенант, не пора ли нам поворачивать назад? Зашли мы очень далеко.
Кравчук ничего не ответил, но мое предложение настроило его на другой лад.
Он долго сопел, потом выругался, опасаясь выговора от начальства за продолжительное отсутствие.
— Могут за дезертиров посчитать, — заворчал он, — поди докажи в трибунале, что ты не верблюд. Верблюду что… Он может неделю не пить и не есть, а тут подай три раза в день, да еще на двух тарелках в обед.
— Можно и на одной. Лишь бы лежало на ней горкой, — сказал я.
— Дома небось привередничал?
— Нет, ел, что давали. Утром — чай с пеклеванным хлебом и сырком, а в обед — суп картофельный с салом! Поджарят с луком, на сковородке! Аромат какой…
— Ладно, хватит. Пошли домой.
На обратном пути мы еще долго колесили по лесу, пока Кравчук вдруг не остановился и не подозвал меня к себе. Я осмотрелся по сторонам, но ничего не увидел. Он вывел меня на кусты, в которых стояла тощая, облезлая серая лошадь. Она обгрызала верхушки кустарников. Одни кости да кожа, худоба! В поисках корма она, так же как и мы, забрела глубоко в лес.
Кравчук прислушался, было очень тихо.
— Пустим в расход эту животину? — как-то неопределенно спросил он.
Я не сразу понял его намерение. А он, видимо, решил еще тогда, когда позвал меня. Теперь ждал моей реакции.
— Пошли, — как можно спокойнее после небольшой паузы сказал я ему, обходя куст, у которого стояла лошадь. — Дохлятина!
Кравчук стоял на том же месте, вроде раздумывая. Потом поднял карабин и стал почти в упор целиться в голову лошади. Она покосилась на него огромными белыми яблоками глаз и доверчиво потянулась к тонким прутикам. Ничего другого, кроме удара палкой, она от него не ожидала. Но в руках Кравчук держал не палку. Ему оставалось нажать на спусковой крючок.
— Стойте!.. — закричал я. — Не надо!
Раздался выстрел, эхо покатилось по лесу. Лошадь по-прежнему стояла у куста. Кравчук опустил карабин, прошел мимо меня с насупленным лицом.
Мне хотелось уйти от него как можно дальше, чтобы не слышать даже шагов, и быстрее выбраться из леса. Хорошо, что он больше меня не звал и уходил все дальше и дальше.
На самой опушке леса, примыкавшего к деревне, мне встретился пожилой боец с уздечкой. Я сразу понял, что он ищет лошадь.
— Не видел коня? — послышался хриплый голос. — Запропастился куда-то…
— Иди прямо. Там увидишь, — показал я рукой. Боец пошел дальше в глубь леса. Вокруг не смолкала перестрелка. Временами где-то недалеко ухали снаряды, доносились хлопки выстрелов наших пушек. Вряд ли он мог отделить тот одинокий выстрел из карабина в лесу и идти на него в поисках своей лошади.
Кравчук вернулся не скоро. За спиной у него был пустой вещмешок.
— Чистоплюй!.. — прошипел он, кидая вещмешок на топчан.
Я вдруг представил, как он разделывал бы ножом теплое, с синими жилами и рубцами, мясо лошади с облезлыми боками, и меня стошнило. Я еле успел забежать за угол.
Кравчук развел костер. На перекладину повесил котелок с водой. Долго и одиноко сидел он у огня и дымил толстой самокруткой, а потом молча пил кипяток вприкуску с сухарем.
На следующей неделе к Сушко пришел старшина Бондаренко.
— У себя начальник? — спросил он меня у входа в землянку, на всякий случай застегивая пуговицы на телогрейке.
— Заходи. У себя.
— Ничего нет?
Я знал, о чем он спрашивает, и сразу ответил ему твердо:
— Нет и не будет.
— Ну, это мы еще посмотрим, — не соглашаясь со мной, сказал старшина.
Он был командиром при двух крупнокалиберных авиационных пулеметах, которые где-то снял с подбитых самолетов. Своими пушками, как их называл старшина, он наводил на немцев страх и ужас и не раз выручал полк в сложной обстановке. Боеприпасы для этих пулеметов нам никто не давал, так как в стрелковом полку авиационное вооружение никакими штатами не предусматривалось. Мы постоянно ломали голову, где для них достать боеприпасы, как их получить на армейском складе в обход разнарядок. Старшину во всем поддерживал командир полка. Стоило Бондаренко доложить ему, что нет боеприпасов, как начальник артснабжения полка Сушко сразу же рассылал во все концы гонцов, наказывая достать их хоть из-под земли. Командир полка и слушать не хотел, чтобы сдать авиационные пулеметы и расформировать расчеты Бондаренко.
Увидев Бондаренко, я сразу понял, зачем он пришел. Сушко и на этот раз долго уговаривал его сдать пулеметы, обещая в обмен два «максима».
— Это же старье, трещотки… Ни за что, — стоял на своем Бондаренко, когда я зашел в землянку. — Как только две наши пушки заработают, фрицев сразу в дрожь бросает, потому как на психику действует наше «новое» скорострельное оружие.
Сушко после этих доводов старшины больше не спорил, сдавался.
— Борок знаете где? — спросил он, не глядя на меня. После случая у прогоревшей печки он называл меня только на «вы». Я ответил, что слышал название этой деревни, знаю примерное направление, но в самой деревне не был.
— Ничего, найдете. В лесу около Борка передовая точка армейского склада. Отправляйтесь туда и узнайте, есть ли там патроны для пулеметов Бондаренко. Если есть, попросите подвезти в полк или позвоните оттуда, я подошлю повозку.
— Есть.
Я сомневался в наличии патронов для авиационных пулеметов на передовой точке армейского склада, но не стал говорить об этом Сушко. Не стал просить позвонить туда, прежде чем посылать меня, и договориться о выдаче нам боеприпасов, понимая, что в присутствии Бондаренко он хотел показать свою оперативность. Кроме того, наши отношения оставались натянутыми, и он мог истолковать мое сомнение и советы как уклонение от выполнения его распоряжений.
Надо было отправляться в путь. Расстояние до Борка, наверное, никто не знал. По моим предположениям, не меньше двадцати пяти километров. Полковые машины все еще стояли, а трястись на повозке мне самому не хотелось, даже если бы и предложили лошадь. Единственное, о чем я сожалел, что у меня не было попутчика.
Дороги подсыхали. Кое-где их мостили, укладывая жерди поперек глубокой колеи. Легкий весенний ветерок разносил болотную прель. На обочинах колен пробивалась молодая травка.
Не знаю, сколько я прошел, но чувствовал такую усталость, какой раньше никогда не испытывал. Все тело было таким расслабленным, что меня покачивало из стороны в сторону. И страшно хотелось есть.
На целый день у меня был сухарь. Половину сухаря съел я за завтраком вместе с жидкой пшенной похлебкой, другая половина лежала пока в кармане. Снабжение в последние дни улучшилось, но норма оставалась все еще не полной.