ду и упал, наверное, раньше срока. Бежать с сумками на спине и в руках было неудобно. Чуть отдышавшись, я заметил впереди воронку и пополз в нее. Петра пришлось ждать долго. Со стороны бани ударил пулемет. Пули завывали над головой.
— Сюда, — позвал я Петра, как только умолк пулемет.
Некоторое время он не шевелился. Потом в несколько прыжков оказался в воронке. Тяжело дышал и ничего выговорить не мог.
— Жду тебя в окопе возле бани, — сказал я вполголоса.
Петр кивнул головой. Я выбрался из воронки и, пригнувшись, побежал. Потом пополз. Никого не было видно вокруг, но ружейная перестрелка не прекращалась ни на минуту. Ее то и дело заглушали частые минометные налеты. Баня, казалось, насквозь прошивалась трассирующими пулями, но как-то уцелела и одиноко стояла чуть ниже пепелищ сожженной деревни. Метрах в десяти с тыльной стороны я нашел окоп и прыгнул в него чуть ли не на голову связисту.
— Где командир роты?
— В бане.
Когда я вылезал из окопа, солдат предупредил меня:
— Ругаться будет.
— За что?
— Вход в баню — со стороны немца, и зайти в нее незамеченным трудно. Заметит — разобьет баню и всем крышка.
В баню пришлось буквально вползти. Командир роты лежал на полу с автоматом, лицом к двери. Вначале он выругался, но, узнав, кто я и зачем пришел, замолчал.
В бане было еще трое. Все они лежали на скамейках вдоль стен. Двое спали. А один с моим приходом поднялся, положив на колени автомат.
— Уходи в окоп, — сказал ему командир роты, — или ложись на пол.
Боец не торопился делать ни то, ни другое. Пули все время тупо постукивали по бревнам бани, но, видимо, не пробивали насквозь. У передних простенков, справа и слева от двери, и по бокам, под скамейками, были уложены камни от разобранной печки.
— Так, — протянул командир роты. — Пулемет стоит внизу, метрах в ста отсюда, над самой речкой. На той стороне фрицы. Сейчас туда не пройти и не проползти. Снайпер не пропустит. Придется ждать темноты.
— Что с пулеметом?
— Рядом разорвалась мина, — ответил сидевший на скамейке боец. — Второй номер сразу наповал, а пулемет замолчал. Что мы ни делали с ним, ничего не выходит. Стреляет только одиночными.
— В темноте там ничего не увидишь. Пожалуй, сейчас поползу, — сказал я. — Приказ командира полка!
Командир роты посмотрел на меня из-под каски своими красными от бессонницы глазами и строго потребовал:
— Только чтобы пулемет работал. Завтра с утра попрут… Чем я их буду держать?
— Постараюсь, товарищ капитан.
— Проводи его, Чумак, — кивнул он одному из солдат.
— У меня там еще напарник, за баней, с запчастями.
— Не все сразу.
Сто, а может, и больше метров мы с Чумаком преодолели довольно быстро и свалились в глубокий окоп, на дне которого стоял пулемет. Около окопа лежал убитый пулеметчик, накрытый шинелью. Другой пулеметчик был в окопе. Карабин его лежал на площадке, где стоял пулемет. Пулеметчик, казалось, не замечал моего прихода. Он смотрел в сторону немцев и просил говорить потише.
Приполз и Петр. В окопе стало тесно. Мы предложили Чумаку возвратиться в баню. Как только он покинул окоп, разобрали пулемет, проверили работу механизмов, смазали, намотали новые сальники, кожух залили водой, которую припасли здесь пулеметчики. Набили ленту, поставили пулемет на бруствер, но пулемет по-прежнему стрелял только одиночными выстрелами. Опять опустили пулемет на дно окопа и опять разобрали, тщательно осматривали, ощупывали все детали механизмов, но ничего не находили. Заменили замок и вновь перемотали сальники. Это ничего не дало. Надо было торопиться. Скоро стемнеет, и тогда придется ждать до утра. В узком окопе было крайне неудобно разбирать и собирать пулемет, каждый раз при обстреле нам приходилось склоняться над ним так, чтобы уберечь его от попадания песка и земли. Мы с Петром основательно уморились, сникли, но причину поломки понять не могли. Уже становилось неудобно перед пулеметчиком за нашу беспомощность, хотя мы отлично знали станковый пулемет и могли на ощупь собрать, разобрать и устранить неисправности, мешающие стрельбе.
— Что будем делать?
— В мастерскую тащить, — твердо сказал Петр.
— Командир роты не согласится. Пулемет нужен здесь.
У меня возникло предположение о причинах неисправности пулемета. Его надо было проверить.
— Когда пулемет перестал работать? — спросил я пулеметчика.
— Утром разорвалась неподалеку мина, напарник сразу свалился. Что-то заело после этого…
— До этого все было нормально?
— Стрелял…
— Вмятина. Вмятина от осколка, видишь? Она почти незаметна, но препятствует свободному опусканию замка, — высказал я свои предположения Петру. Он согласился. Для проверки мы опять разобрали пулемет и проверили линейкой место, где предполагали вмятину. Она сразу обнаружилась, как только приложили линейку к гладкой поверхности, в том месте, где перемещался замок.
Уже в темноте я пошел к командиру роты и доложил, что пулемет исправить невозможно. Его надо заменить.
— Я так и знал, — сказал он недовольным тоном. — Не отпущу, пока не исправите. Докладывайте командиру полка. Делайте, что хотите, но пулемет должен стрелять как пулемет, а не как винтовка.
Он подозревал нас в неопытности. Скептически относился к нашему мастерству, не зная, что нами возвращено в строй много ручных и станковых пулеметов, подобранных на поле боя, с самыми замысловатыми неисправностями.
— Ну, если вы не доверяете нам, звоните командиру полка и докладывайте, что мы не в состоянии в окопе отремонтировать пулемет с таким дефектом. Его на завод надо, а вы хотите в окопе.
— Сами звоните. Вы не можете исправить, вы и докладывайте.
Я пошел за баню в окоп и оттуда позвонил начальнику штаба полка. Объяснил, почему не работает пулемет, и сказал, что его надо заменить. Другого выхода нет. Начальник штаба согласился с заменой, приказав это сделать до утра. Я опять позвонил в штаб и попросил передать об этом Кравчуку. Сами мы решили с Петром остаться в окопе до тех пор, пока не принесут пулемет для замены. Доложили об этом командиру роты. Он одобрил наше решение. Ночью мы отнесли неисправный пулемет за баню и там оставили его в воронке, а сами вернулись в окоп. Связной командира роты вооружил нас на ночь еще одним автоматом.
Прохладная темная ночь насквозь простреливалась трассирующими пулями из-за речки. У меня мерзла спина, хотелось как-то согреться, но узкий окоп позволял только топтаться на месте. С противоположной стороны речки то и дело взлетали ослепительные ракеты. При их свете и в темноте я всматривался до боли в глазах в речку, нейтральное поле, прислушивался к каждому шороху, стрелял из автомата короткими очередями в непроглядную темь. Веселее становилось на душе, когда кто-то из наших стрелков поддерживал меня винтовочными выстрелами. Значит, там тоже не спят.
Петр сидел на дне окопа, у моих ног, прислонившись спиной к стенке. Его, как видно, одолевал сон. За ним согнулся в три погибели пулеметчик. Я на него посматривал при свете ракет и видел, что он не спал, хотя мы договорились с Петром нести караул вдвоем, чтобы он отдохнул. Не мог он, видимо, уснуть сразу после похорон, а может, его тревожили какие-то другие думы, боровшиеся со сном. У меня тоже не выходили из головы похороны.
— Помогите мне, хлопцы, — обратился он к нам, когда стемнело. Пулеметчик разостлал плащ-палатку. Мы положили на нее убитого. Потом он спрыгнул в узкую щель и помог нам с Петром опустить тело на дно окопа. Там он положил под голову напарника его вещмешок со всем содержимым, прикрыл лицо пилоткой и завернул края плащ-палатки. Мы подали ему руки, и он вылез из окопа. Бросить первыми землю мы не решались — ждали, что он скажет. А он упорно молчал. Молча взял из моих рук лопату и с каким-то злобным усердием принялся засыпать могилу. Слышно было, как сухие комки с шорохом посыпались на плащ-палатку.
— Дай, батя, лопату, — сказал я ему.
Он так же молча отдал ее мне, а сам ушел в темноту, и его не видно было, пока мы с Петром засыпали могилу, без слов, без слез и музыки. И больше вслух не вспоминали о похоронах. Мысли наши были заняты пулеметом, который должен быть в роте и установлен рядом с могилой. Едва заметный холмик ее я видел справа от нашего окопа при вспышке ракеты, заливавшей прилегающий луг, траву, кусты тем неестественным мертвым светом, которым было окрашено совсем недавно лицо только что похороненного пулеметчика. Оно вставало передо мной каждый раз, пока висела ракета, и от этого видения я никак не мог избавиться. Как только искры касались густых зарослей осоки у реки, наступала кромешная темнота. Все исчезало.
Меня сменил Петр. Я занял его место, прислонившись спиной к нагретой им стенке. На рассвете, когда только начало вокруг сереть, меня разбудил Петр.
— Над речкой густой туман, — показывал он мне, хотя еще трудно было различить его в серой утренней мгле. — Успеем обернуться.
Пулеметчик занял место в окопе, а мы, взвалив за баней на себя части подбитого пулемета, отправились в тыл.
— Куда собрались? — спросил командир роты.
— Пока туман, принесем пулемет.
— Если будете так нести, как ваш начальник, то не дождаться мне вас.
— Может, заблудились в темноте? — сказал Петр.
— Ладно, идите, только с условием: одна нога там — другая здесь. Иначе командиру полка доложу.
Я заверил командира роты, что не подведем.
— Дуйте, — накинул он на себя плащ-палатку, считая разговор законченным.
Мы торопились. Надо было успеть, пока не рассеялся туман, принести исправный пулемет и поставить его на место.
В расположении Кравчука не нашли. Он ушел с наступлением темноты к нам на помощь, прихватив с собою для роты ручной пулемет. Петр взвалил на себя станок, а я станину, и мы снова отправились в роту по уже известному нам пути. Передачу пулемета завершили длинной очередью, за что командир роты обвинил нас в мальчишестве.
Возвращались, когда уже рассвело. По дороге гадали, куда мог деться Кравчук. Рассчитывали все же где-нибудь встретить его.