ловек на передовой на счету, направлял нас на учебу в тыл. И просил обязательно возвращаться в полк. Он каждому пожал руку и приказал сразу же отправить нас на попутных машинах в тыл дивизии.
Неожиданный обстрел заставил нас некоторое время посидеть в щелях у штабных шалашей. Все мы были сверстниками, у всех было среднее образование и почти годичная обстрелянность на фронте.
По пути в тыл я забежал в мастерскую полка, надеясь увидеть там Петра и распрощаться с ним, но он с утра ушел в батальон и не возвращался. Ждать было некогда. Я попросил передать Петру, что заходил и очень жалею, что не застал его. Обо всем обещал написать. С Петром меня связывала настолько крепкая дружба, что я с трудом удерживал слезы.
Я не знал тогда, что больше уже никогда не увижу его. Петр Сидоренко пропал без вести. Долго и упорно я искал его следы, но они навсегда затерялись в одном ничем не приметном бою. Такие бои ежедневно и ежечасно вспыхивали и угасали на огромном фронте, о них ничего не говорили, они проходили там, где было затишье, где ничего существенного не происходило…
На попутной машине мы доехали до тыла дивизии, а оттуда пешком направились к ближайшей железнодорожной станции. В деревне Свапуще сели на крохотный пароходик и поплыли по Селигеру в Осташков. После непрерывного фронтового грохота тихая озерная гладь с дальними берегами, на которых виднелся темный лес, показалась нам сказочным раем. Я посмотрел на моих попутчиков. Все они были заворожены тишиной озера, кругами на его зеркальной глади от всплесков рыбы и совсем мирным рокотом машины. Кроме нас, в город плыли деревенские женщины с корзинами, мы смотрели на них, и нам хотелось, чтобы наше неожиданное путешествие продолжалось без конца. Над головой голубело чистое небо и отражалось в воде. Легкий бархатный ветерок ласкал наши обветренные лица. Давно мы не испытывали такого блаженства.
От разбитого Осташкова на товарняке добрались до пункта назначения. На станции, у дома железнодорожника, мы выпрыгнули из вагона, подтянули ремни, заправились, осмотрелись. На ступеньках деревянного дома сидела худенькая девочка в ситцевом платьице с куклой в руках. Я остановился напротив нее. Мне хотелось подойти к ней и погладить по головке. Девочка смотрела на меня из-под ладошки прищуренными на солнце глазами и, наверное, не догадывалась о моих чувствах и намерениях.
Лошадь, впряженная в телегу, но с отпущенным чересседельником, паслась в курчавой траве, у сарая копались куры, а по небу в тишине незаметно проплывали легкие, прозрачные облака. Даже в покосившемся старом деревянном заборе я увидел продолжение той жизни, которую год назад оборвала война.
12
Нашу «фронтовую академию», именовавшуюся Курсами младших лейтенантов, мы нашли на краю города за высокой монастырской стеной. Кругом было неровное поле, заросшее редким кустарником. Здесь нам предстояло в течение нескольких месяцев научиться управлять в бою огневым взводом и батареей, постигнуть все премудрости военного искусства, которые нужны на войне. После короткого собеседования меня и Леонида, моего однополчанина, зачислили в учебную батарею артиллерийского дивизиона, которая готовила минометчиков. Остальные были направлены в роты, готовившие командиров стрелковых и пулеметных взводов и рот.
Потянулись дни напряженной учебы. В классах и в поле, днем и ночью нас учили в совершенстве знавшие свой предмет преподаватели курсов. Пришлось вспоминать математику и геометрию для того, чтобы овладеть управлением огнем с закрытых позиций с помощью приборов, а не на глазок, в самых неожиданных положениях батареи и цели. Многие из нас мельком слышали о баллистике, буссоли, прицелах, оптических приборах, подготовке данных для стрельбы из такого грозного оружия, как 120-миллиметровый миномет. Преподаватели научили нас в короткий срок управлять минометной батареей и проверили не раз на практике наше умение, когда мы сами как командиры занимали место у буссоли и прицела, и вели огонь без всяких скидок на учебу.
Но прежде чем допустить к стрельбам, подполковник Мальцев усаживал взвод курсантов перед собой на колени, вооружал всех биноклями и начинал арттренаж — тренировку на траве. Длинной указкой показывал цель, которую нужно было запомнить, подготовить расчеты для стрельбы, выдать команды на огневые позиции. Подполковник не терпел никаких отклонений от уставных команд и правил ведения огня. И только если все шло так, как этого требовали наставления, разрешал произнести: «Огонь!»
Иногда он отменял наши команды и выговаривал:
— Если хочешь командовать взводом, бей в цель, а не мимо.
Подполковник обозначал указкой место разрыва на траве. Его надо было мгновенно засечь, измерить отклонение от цели и выдать коррективы на батарею. Часами мы просиживали на таких тренировках на коленях. Подполковник редко разрешал пользоваться карандашом и бумагой для расчетов, а они казались не такими уж простыми.
Командир нашей учебной батареи, капитан Самсоненко, старый кавалерист, не расстававшийся со шпорами, утверждал, что командиром стать нельзя, не полюбив строевую подготовку. И он делал все от него зависящее, чтобы привить нам эту любовь, даже при форсированном стокилометровом марше курсов в район Валдая. Там, как потом мы узнали, предполагалось наступление немцев. Резервов, наверное, у командующего фронтом было мало, поэтому он решил направить туда курсантов.
С наступлением темноты наша длинная колонна вытягивалась на дороге и всю ночь шла в направлении Валдая с минометами и пулеметами на плечах, а днем в лесу не прекращалась учеба по расписанию, как в стенах учебного заведения. Правда, лекции мы слушали, сидя на траве, в не совсем удобном положении, и большей частью по огневой подготовке и тактике.
Комбат Самсоненко на вечерней поверке (которые он любил проводить лично, находя в них великое удовольствие) уже в который раз разбирал чрезвычайное происшествие в батарее, случившееся во время последнего перехода. Курсант Качанов, длинный и нескладный, с такими же длинными, как и он сам, руками, потерял саперную лопату. Весь дивизион и курсы знали об этом происшествии. Качанов не успевал оправдываться. При выходе из строя он неправильно, не по-уставному, сделал поворот. Самсоненко объявил ему замечание и приказал стать в строй и снова повторить выход. Качанову было обидно. Он с явным нежеланием, замедленным шагом встал в строй и снова вышел, повернувшись лицом к строю.
— Плохо, — констатировал комбат.
— Я же не какой-нибудь виртуоз, — проронил Качанов.
— Прекратить разговоры.
— Есть.
— Вас судить надо, — пригрозил ему комбат. — Ви потеряли боевое снаряжение, которое вручила вам Родина. (У него «ы» всегда звучало, как «и»).
— Ну не нарочно же я это сделал, товарищ капитан, — несмело оправдывался Качанов.
— Отставить разговоры. Ви без пяти минут командир и должны будете воспитывать своих бойцов беречь военное имущество.
Командир батареи долго еще распекал Качанова за его расхлябанность, а заодно припомнил всем тем, кто в последнее время допускал какое-либо нарушение дисциплины.
— Курсант Гаевой, — вдруг обратился комбат и ко мне, — ви знаете, что не положено под гимнастеркой носить свитер? Это не принято в армии.
Леонид, стоявший со мною рядом, шепотом посоветовал молчать. Я послушал его и смолчал. Самсоненко приказал сдать свитер старшине батареи. Пришлось мне расстаться с подарком.
В Валдае батарея разместилась в школе на окраине города. Обстановка на фронте, видимо, изменилась и не вызывала особой тревоги, так как уже несколько дней мы занимались в школьных классах, ходили строем в столовую в городе, и только с песней. Батарея очень дружно поддерживала своего запевалу. Капитан Самсоненко торжествовал, слушая, как мы забивали голосами другую батарею, следовавшую за нами. Получалось что-то вроде состязания — кто кого перекричит.
На очередной вечерней поверке комбат похвалил нас за пение, а потом красочно рассказал о ночных похождениях Леонида.
— Представьте себе: курсант крадется в темноте по полю, но не к немецким окопам, скажем — за языком, а за чем, ви думаете?.. За редькой. Где? На каком поле? На колхозном. Это смахивает на воровство.
В строю послышались смешки, воодушевившие Самсоненко.
— Старшина, покажи.
Старшина достал из вещмешка и показал редьку.
— Что это такое?
— Брюква, — кто-то ответил из строя.
— Не брюква, а редька. Курсант Куренков, два шага вперед.
Леонид вышел из строя уверенно, без тени смущения. На его широкой груди висела медаль «За отвагу». Во всем взводе медаль «За отвагу» была только у него, а в батарее при этом было всего трое награжденных. Кроме того, он числился успевающим курсантом, отлично знавшим математику. Задачи по подготовке данных для стрельбы он решал без карандаша в уме и быстрее всех в батарее. Об этом знал весь дивизион. Все это ставило комбата отчасти в сложное положение. Леонид не отрицал, что любит редьку с солью и две ночи подряд ходил на поле, где ее много осталось неубранной. Он приносил редьку в сумке из-под противогаза и угощал курсантов. Старшина каким-то образом обнаружил в сумке у него вместо противогаза редьку и доложил об этом комбату. Противогаз целый и невредимый лежал в вещмешке Леонида.
— Ви лучший курсант дивизиона, без пяти минут командир, — выговаривал комбат, — а выбросили противогаз из сумки и набили ее редькой. Как это понимать, товарищ курсант?
Леонида трудно было вывести из равновесия. Он всегда предпочитал молчать, так как капитан Самсоненко не терпел никаких возражений и наказывал за пререкание.
— Я вас спрашиваю, товарищ курсант.
После таких слов Леониду пришлось ответить.
— Организму нужны витамины, товарищ капитан. В нашей пище, как вам известно, их не хватает. У меня десны кровоточат. Решил сначала на себе испробовать, а потом посоветовать всей батарее. Таким образом, я все это делал с единственной целью, чтобы остаться в строю. Другого объяснения у меня нет. Готов понести любое наказание.