— Вот это да, — кто-то присвистнул. — Не могли разбить ветеринарный лазарет! Узнает комдив, что перед нами лазарет, пощады не жди.
— Кто тебе дал эту книжку? — спросил начальник штаба.
— Сам вытащил, товарищ майор, у убитого.
— Какой он из себя? — пытался уточнить кто-то.
— Ну, как вам сказать, такой белобрысый… Лежал на снегу…
— Хорошо. Иди, — сказал командир полка. — Передай всем, что ваш командир роты награжден орденом.
— Передам.
Вместе с солдатом я вышел из землянки и направился в третью роту. Решил посмотреть на месте обстановку, иначе мне нечего было докладывать своему начальнику штаба о положении дел у соседа. Я шел за солдатом по протоптанной узкой дорожке, которая едва угадывалась среди воронок и почерневшего снега. Нам пришлось перелезать через множество вывороченных с корнями деревьев, залегать, пережидая огневые налеты. Мы шли по коридору, который все время обрабатывался вражеской артиллерией и минометами. Огонь по временам был настолько плотным, что никакой паузы для перебежки не оставлял. Значит, наша артподготовка не подавила огневые точки противника, значит, не все они были выявлены, а система обороны немцев на участке прорыва толком изучена не была, и еще много «значит» напрашивалось на язык, пока я лежал у огромного корня поваленной сосны. Надо было выбираться из-под огня.
— Вперед, — сказал я больше сам себе, чем солдату.
Он упал около меня, когда я уже перевел дух и готовился к следующему прыжку. Но я не знал места расположения третьей роты, поэтому все время поджидал солдата. Лежали мы с ним на бывшем нейтральном поле, которое он тоже с трудом узнавал.
Далее пришлось пробираться ползком. Обнаружить нас было не так-то просто: на чернеющем от воронок поле было много убитых. Со всех сторон это поле беспрерывно поливалось огнем пулеметов и автоматов. Трассирующие пули неслись низко над землей. Наконец я одолел еще одну воронку и свалился на дно обвалившейся неглубокой траншеи прямо к ногам лейтенанта в основательно разорванном, измазанном полушубке. Он взглянул на меня и спросил:
— Пополнение?
Я объяснил ему цель прихода и кто я такой. Солдат подтвердил.
— Смотри и запоминай, товарищ офицер связи, — сказал мне лейтенант. После ранения командира его назначили командовать ротой, в которой осталось меньше половины состава. — Под моей командой шестнадцать активных штыков. Он — семнадцатый, — указал лейтенант на солдата, который вернулся со мною.
— Будешь инспектировать? — не скрывая издевки, посмотрел на меня лейтенант.
Видно, он не понял все же, зачем я пришел.
— Нет, не буду.
— Тогда помоги набить диски. У меня что-то пальцы плохо слушаются.
Я сразу же подобрал пустые диски, и мы вместе принялись их набивать. Потом он свернул толстую самокрутку и протянул кисет мне. Я отказался. Лейтенант о чем-то вспомнил и поискал в карманах.
— Угощайся, — нашел он пачку немецких трофейных сигарет. Чтобы не обидеть лейтенанта, я взял сигарету, прикурив от его самокрутки. Я ни о чем не расспрашивал лейтенанта. Все было ясно.
— Были чуть дальше впереди, — начал с горечью лейтенант, — но нас оттуда вышибли. Им это дорого обошлось. Наш бог войны около часа пулял в небо. Ихние огневые точки остались целыми и невредимыми. Послушай, как стрекочут немецкие машинки. Танки так и не появились, а саперы для них проходы делали. Нашу роту тоже не поддержали.
Лейтенант казался мне каким-то отрешенным. Он говорил со мною, а его мысли были там, где сидели немцы. Он не реагировал ни на писк телефона, лежавшего у его ног, ни на свист снарядов, ни на разрывы мин. Глаза у него были неподвижны, почерневшее лицо как будто ничего не выражало. Дым самокрутки он глотал как воду и все время настороженно прислушивался.
— Смотри там в оба! — крикнул он кому-то из бойцов, когда вокруг участились короткие автоматные очереди. Он уловил их сразу, почти машинально вставил диск и бережно протер рукавицей автомат.
— Вопросы есть?
— Нет.
— Тогда будь здоров. Передай там, у кого будешь, что из траншеи мы не уйдем, если даже будет приказ отступить.
Лейтенант пригнулся и пошел с автоматом по траншее к бойцу, которого он только что предупреждал смотреть в оба.
Возвращался я уже в темноте. На лесной просеке справа и слева громоздились штабеля пустых ящиков и гильз. Перестрелка заметно утихла. К переднему краю спешили кухни, везли на санях ящики с минами, снарядами, патронами, а оттуда забирали раненых. Скрипели полозья саней. Ездовые понукали лошадей. Крепчал к ночи мороз.
Я доложил начальнику штаба все, что видел и слышал у соседа. На карте показывать ничего не пришлось, так как продвижение третьей роты можно было ощутить только на месте. Скопившиеся за день впечатления как-то незаметно прорвались при докладе, и я позволил (почти незаметно для себя) высказать некоторые замечания о наступлении.
— И все это после Сталинграда, — закончил я невесело.
Начальник штаба что-то писал, ни разу не возразил мне, не оборвал, словно пропускал мимо ушей мой доклад. Я ожидал разноса, но неожиданно услышал совсем другое:
— Выговорился?
Он оторвался от бумаги, посмотрел на меня все тем же прищуренным взглядом, который на этот раз меня уже не смешил.
— А что, он прав, — сказал начальник штаба своему помощнику и вновь обернулся ко мне: — Иди отдыхай, а завтра пораньше опять к соседу. Будем выполнять задачу первого дня. Наш второй батальон продвинулся до километра. В остальном все так же, как у соседа.
В комендантской землянке было холодно и темно. Комендант молча чиркнул зажигалкой и показал угол, где лежал утром осужденный. На том месте под плащ-палаткой стояли котелки с холодным супом и кашей, полученными на меня и Тихонравова. Кто-то из солдат участливо предложил разогреть суп и подал кружку кипятка. Ни есть, ни пить мне не хотелось. Я сказал, что подожду возвращения Тихонравова, и растянулся на свежей хвое рядом с котелками. Хвоя была влажной и мягкой. Наверное, ее принесли незадолго до моего прихода, сменив подстилку. Долго я лежал с тяжелыми раздумьями в темноте, не смыкая глаз. Потом попытался уснуть, но перед глазами возникали какие-то огненные круги, которые постепенно чернели, отплывали и сменялись картинами из пережитого и виденного за день. Отвлечься от них я не мог. Рядом как будто громыхала артиллерийская батарея, дрожала укрытая тонкими жердями землянка, засыпанная толстым слоем пушистого снега.
Пришел Тихонравов, Он зажег спичку, осмотрел всех, лежавших на нарах.
— Жив? — остановился он на мне. — Я тоже, как видишь.
— Вижу.
— А где же?.. — запнулся Тихонравов, показывая горящей спичкой на свободное место.
— Где, где, — недовольным тоном передразнил его комендант.
Мы разогрели в печке банку консервов, выпили по кружке кипятка и улеглись спать. Тихонравов начал было делиться впечатлениями о соседях справа, но слушать его я уже не мог, меня одолевал сон.
14
Наступление не имело успеха. В полку все ходили хмурые. Уже вторую неделю полк вел бои по вызволению своею батальона из окружения. Того самого батальона, который в ходе наступления вклинился дальше всех в немецкую оборону. Перед полком была поставлена задача: во что бы то ни стало вывести окруженных из ловушки. Связь с ними поддерживалась только по радио. Остатки батальона, прижатые к болоту, заняли оборону в воронках на ровном заснеженном поле, поросшем невысокими кустарниками и редкими деревьями. Поле это было не раз перепахано нашими и вражескими снарядами вдоль и поперек, и казалось, что там не осталось живого места. Но окруженный батальон продолжал сражаться. У него на исходе были боеприпасы и продовольствие, вот-вот, казалось, прекратится связь, на морозе замерзнут раненые. Не так уж далеко от наших окопов раздавались выстрелы из воронок и рвались гранаты — в каких-нибудь сотнях метров, но батальон не мог вырваться из окружения, а нам не удавалось проделать хотя бы узкий коридор, по которому можно было вывести его остатки. Наши штурмовые группы каждый раз натыкались на шквальный фланговый огонь немецких пулеметов и откатывались назад, неся потери. Полковые батареи и батальонные минометчики с большими предосторожностями вела огонь по подавлению огневых точек немцев. К этому их вынуждала близость наших и вражеских позиций. Мины и снаряды все же залетали в расположение окруженного батальона, точные координаты обороны которого никто не знал. (К концу недели она сузилась до нескольких воронок.)
Командованием полка каждый день ставилась задача перед штурмовой группой — прорваться к окруженным.
Наконец было решено воспользоваться непогодой, без всякой артиллерийской подготовки, ночью, подтянуться как можно ближе к немецким окопам и внезапным броском прорваться к окруженным.
В день операции закружила с утра метель. Видимость была плохая.
— Хорошая погодка! — уверял всех начальник штаба. — Как по заказу. Будем молить аллаха, чтобы она продержалась до утра. Формируй группу. К вечеру чтобы было человек двадцать пять.
Это задание для меня было не ново. В последние дни, все еще как офицер связи, я только и занимался формированием и вооружением штурмовых групп. От последней группы осталось тринадцать человек из двадцати. Трое были убиты, остальные ранены. Надо найти десять-двенадцать человек. Где же их взять? Дивизии и полку не давали ни одного человека для пополнения в связи с предстоящим отводом в тыл. В полку оставался всего один батальон, в котором насчитывалось около семидесяти активных штыков, сведенных в две роты. Оттуда никого не возьмешь. Полк держал растянутую оборону, рассчитанную на полный состав.
— Товарищ подполковник, откуда прикажете взять людей?
Полковник задумался. Он тоже не знал, где найти людей для пополнения штурмовой группы. Тылы полка, откуда каждый раз брали по нескольку человек, были уже основательно подчищены.
— Иди к Серегину и вместе с ним собирайте сапожников, портных, музыкантов, шоферов, поваров, — сказал начальник штаба. — Из стрелковых рот не брать.