Я впервые принимал пополнение. Неожиданно мне в голову пришла мысль попросить представителя штаба дивизии, который стоял в сторонке и наблюдал за нами, направить командира маршевой роты со мною в полк, чтобы он доложил командованию о людях, о их подготовке.
— Старший лейтенант знает людей, — обратился я к майору, — и мог бы подсказать нашим командирам их качества. Мы бы учли его мнение при распределении по подразделениям. Живые люди. Он — их командир. Как, старший лейтенант?
Для Шварцева мое предложение явилось полной неожиданностью.
— Нет, нет, — решительно стал он отказываться. — Спасибо за приглашение. В следующий раз обязательно побываю, а сейчас, прошу поверить, мне совершенно некогда. У меня по горло дел в полку. Мое отсутствие приведет к нарушению учебного процесса. А у нас с этим делом строго. Мне приказано как можно быстрее вернуться.
Майор колебался. Шварцев заметил его нерешительность и пустил в ход еще один довод.
— К тому же во рту у меня все рассверлили, — приложил Шварцев ладонь к щеке, — и перед отъездом в спешке толком не залепили. Ни есть, ни пить не могу.
Если бы он этого не сказал, наверняка бы его отпустили. Майор нахмурился. Ему не понравился плаксивый вид Шварцева, когда он скривился, показывая, как у него болят зубы.
— Ничего, ничего… Ведите сами свою роту, побывайте в полку, встретитесь с командирами, начальником штаба. Они вам многое посоветуют, на что обратить внимание при обучении пополнения. Не пожалеете. Вернетесь в свой полк и расскажите своим коллегам о нашей дивизии.
— Товарищ майор, — взмолился Шварцев, — у меня времени для этого нет. Я не могу, понимаете, не могу задерживаться. К тому же зубы…
Но майору понравилась мысль, что офицерам запасных полков, прибывающим в дивизию с пополнением, следует бывать в полках, а то и в батальонах. Он еще раз терпеливо разъяснил Шварцеву полезность посещения полка, и тот вынужден был со своей ротой отправиться вместе со мной.
По дороге Шварцев говорил о том, что он — офицер-преподаватель, далек от «стрелкового» офицера и не мог бы командовать ротой. Я его успокаивал как мог, хотя направленность его рассуждений до меня постепенно доходила, их навязчивость начинала надоедать.
Незаметно мы пришли в расположение штаба полка. Рота во главе со Шварцевым в две шеренги построилась у блиндажа командира полка.
— Маловато, но ничего, — сказал командир полка, когда я ему доложил о прибытии пополнения. — Вот ведь как, раньше обходились, а теперь маловато, — рассуждал полковник. — Всех в первый батальон.
— Есть!
— Подожди. Мы сейчас выйдем и поговорим с людьми.
Пока полковник собирался, начальник штаба пробежал какие-то бумаги, лежавшие на столе.
— Иван Васильевич, его надо поздравить с лейтенантом, — кивнул он в мою сторону.
— Заслужил, поздравляю… Завидую всем лейтенантам, — сказал полковник.
— Служу Советскому Союзу! — отчетливо отрапортовал я. И добавил: — Товарищ полковник, с ротой прибыл старший лейтенант Шварцев. Прошу принять его.
— Пусть зайдет.
Я позвал Шварцева в блиндаж. Полковник усадил его, а сам, расхаживая по блиндажу, расспрашивал командира роты о новостях в тылу и о пополнении. Поинтересовался биографией, профессией и чему учат людей в запасном полку. Старший лейтенант живо отвечал на все вопросы, но был слишком многословен и временами забывал, что перед ним кадровый военный, на гимнастерке которого рядом с орденом Боевого Красного Знамени была медаль «XX лет РККА». Он должен был это заметить. Я видел, как морщился полковник, а под конец прервал его и даже вспылил, когда Шварцев заговорил о том, что он торопится.
— Меня уговорили, товарищ полковник, побывать в полку. Я согласился при условии, что засветло вернусь в штаб дивизии, а оттуда на попутных машинах в тыл.
— Зачем же так торопиться? Оставайтесь у нас на стажировку. Побудете с месяц, а потом отпустим.
— Что вы, товарищ полковник… Мне приказано немедленно вернуться. Вы меня извините, но…
— Никаких «но», — прервал его резко полковник. — В целях изучения боевого опыта оставляю вас на месяц командиром роты в первом батальоне. Пребывание на переднем крае вам запишут в актив. Вы были на передовой?
— Нет.
— А капитан Кислов, которого вы смените на роте, воюет с первого дня. Побывал в окружении. У него язва желудка. Подмените его на месяц. Пусть полечится старина в госпитале и отдохнет немного.
Шварцев молчал. Вряд ли можно было возражать при таком стечении дел. От его самоуверенности не осталось и следа. Теперь его лицо скорее взывало к жалости. Когда он вышел из блиндажа, начальник штаба даже замолвил за него слово:
— Иван Васильевич, может, отпустим его на все четыре стороны? Видели, как он сразу скис?
— И ты за него? — недовольным тоном сказал полковник.
Начальник штаба лучше меня знал твердость решений командира, но почему-то позволил себе заступиться за Шварцева. Видимо, начальник штаба не выдержал обращенного к нему взгляда, взывавшего о помощи.
— Пойдем поговорим с пополнением. Заждались они нас, пока мы тут уговаривали старшего лейтенанта немного повоевать.
Мы вышли из блиндажа и сразу оказались перед строем.
— Смирно! — направился Шварцев навстречу командиру полка с докладом, но тот остановил его:
— Вольно!
Здесь, у штаба, вокруг его блиндажей, не было живого места. Деревья повалены, выворочены с корнем, иссечены, густо чернели круги воронок. То и дело через равные промежутки рвались снаряды и мины, не долетая или перелетая на этот раз.
Полковник сказал несколько слов об истории и боевом пути полка, напомнив, что полк защищал в 1941 году Москву, а потом вкратце рассказал о положении дел на участке дивизии.
— Хотя полк и в обороне, но оборона должна быть активной. И в обороне каждый день, каждый час и каждую минуту мы должны бить оккупантов. Вам это ясно, старший лейтенант?
Шварцев о чем-то задумался и, видимо, плохо слушал, о чем говорил полковник.
— Я вас спрашиваю, старший лейтенант.
— Да, — наконец ответил Шварцев.
— Это значит, что каждый из вас должен даже ночью выпустить по противнику установленное в роте количество патронов и утром сдать гильзы. Такой у нас давно заведенный порядок: не давать оккупантам ни днем ни ночью покоя. Вопросы ко мне есть?
Он подождал. Прошелся перед строем. Пополнение молчало.
— Нет. Если у кого появятся, зададите потом. Я часто бываю в ротах, так что — до скорой встречи.
— Лейтенант Гаевой, ведите роту, — сказал мне полковник.
— Есть!
Я шел впереди по протоптанной дорожке. За мною Шварцев и все остальные. Дорожка привела нас к полковому кладбищу. Справа и слева поднимались едва заметные в снегу могилы. Одну из них еще не успел запорошить снег. На свежеобтесанной саперами пирамиде химическим карандашом было написано: «Капитан Сафонов В. И.». Шварцев остановился, прочитал, потом спросил:
— Кто он?
— Уполномоченный Смерш нашего полка.
— Они тоже бывают на передовой?
— Чаще всего там, где очень трудно или совсем невыносимо. Их никто туда не посылает. Они сами идут и остаются там до тех пор, пока не становится легче. И — ни слова о себе. Такие они люди — чекисты. Капитан Сафонов убит в окопах первого батальона, куда мы с вами топаем.
Тропинку, которая вела в первый батальон, я хорошо знал. Много раз мне приходилось лежать на ней под огневыми налетами. От деревьев вдоль тропинки остались одни голые жерди, местами обугленные, как после пожара. И чем ближе к передовой, тем ниже они были срезаны пулями и осколками.
— Держитесь проводов, — сказал я Шварцеву, а сам приотстал, чтобы побеседовать с самым маленьким, замыкавшим растянувшуюся роту. Шипиленко почему-то занимал меня.
— Устал, наверное? — спросил я.
— Да нет… Так, немного ноги гудят.
Сказано это было слишком по-домашнему и с детской застенчивостью. Я расспросил его о доме, родителях. Жил он на хуторе, вдали от больших дорог. Окончил семь классов в соседней станице. До призыва в армию ни разу не был в городе. Дома остались мать и сестра. Он — средний в семье. Старший брат на фронте. Отца, хуторского активиста, убили бандиты в период коллективизации. До призыва в армию работал в колхозе пастухом.
Маленький боец никак меня не называл, словно не знал моего звания. Мне стало жаль этого парнишку с затерянного в степи кубанского хутора, знавшего до этого только свою хату, колхозное стадо коров и близлежащую станицу, куда ходил в школу. Ничего он больше не видел. Жил заботами семьи, своего родного хутора, помогал матери зарабатывать трудодни, чтобы получить на них хлеб. Теперь он шел на самый край борьбы с самым жестоким врагом, который когда-нибудь встречался на земле. Он еще не представлял, с чем столкнется через час или два, когда окажется в окопе. Как за ним будет охотиться снайпер, шальная пуля, случайный осколок. И никаких скидок не будет на молодость, привыкшую к запаху степных трав, к степным ветрам и бескрайним просторам степи, где он был полновластным хозяином. Он шел, как и все, прямо в огонь, чтобы защищать от врага свой дом.
Может, он и оправится от ожогов, как подпаленное зеленое дерево, а может, сгорит, так и не увидев больше своего родного хутора и саманного куреня под камышовой крышей, обсаженного высокими тополями.
Снежная тропинка все еще тянулась между воронками и завалами деревьев, срубленных разрывами. Мы подходили все ближе к землянкам батальона. Сюда уже долетали пули. Я думал, как бы этого парнишку где-нибудь немного придержать, чтобы он огляделся вокруг, привык, чтобы он не погиб сразу безропотно. Такие, как он, долго не держались в окопах.
Ход моих мыслей нарушился пронзительным завыванием мин. Их свист вдруг оборвался. Значит, где-то совсем рядом с дорожкой.
— Ложись!
Не знаю, услышал ли кто-нибудь мою команду. Мины уже рвались, чуть перелетев через нас. Я лежал рядом с моим подопечным. Залп повторился, но на этот раз разрывы были дальше. Вся рота лежала в снегу и ждала.