— Встать! Шагом марш.
— Не боишься, Шипиленко?
— Боязно, дядя.
— Что? — вырвалось у меня громко. — Какой я дядя? Дядя, — повторил я почти шепотом про себя. — Да…
Шипиленко потупился. Он, конечно, оговорился. Немую сцену между нами нарушил Шварцев.
— Скажите, где можно взять каску? У меня же ничего нет.
— Все будет, не беспокойтесь.
Я указал Шварцеву кивком на шедшего впереди Шипиленко и спросил:
— Не могли подержать еще три-четыре месяца у себя?
— А вы можете отправить его назад? — в свою очередь спросил Шварцев.
— Попытаюсь.
Шварцеву, наверное, показалось, что он ослышался.
— Что вы сказали?
— Попытаюсь.
— А чем он лучше других?.. Скажете — жестоко? Может быть… Не спорю. Но как тут разобраться? Кого вперед? Кого назад? Меня вот вперед, а его назад. Всех надо вперед и всех надо назад.
Я хотел было выложить старшему лейтенанту свои соображения на этот счет, но заметил командира первого батальона, уже поджидавшего нас у своего блиндажа. Он поздоровался с нами и сразу объявил:
— Пятнадцать человек в первую роту, пятнадцать во вторую, пять в минометную. Получите оружие и сразу по местам. Кислов, бери своих людей и веди. Все передай, как положено, Шварцеву. Потом зайдете вместе, доложите. Старшина, выдать всем паек на завтра. Поговорим ночью в окопах. Митинговать не будем.
После распределения пополнения комбат пригласил меня зайти в его блиндаж.
— Мало привел, — сказал он мне. — Но и за это спасибо. Садись, чаи погоняем.
В блиндаже было тепло и даже по-своему уютно, как в таежной хижине где-нибудь на далекой заимке. Ординарец налил в большие кружки хорошо заваренный чай, поставил полную кружку сахара и положил столовые ложки. За чаем комбат расспросил меня о Шварцеве. Пока мы пили, ему позвонил командир полка, приказал отправить Кислова в госпиталь. Потом я рассказал о Шипиленко. Попросил отпустить его со мною в распоряжение штаба полка.
— Позови Шипиленко, — сказал он ординарцу. — Я на него посмотрю.
Шипиленко робко вошел в блиндаж, попытался доложить, что прибыл по вызову, но от волнения заикался и ничего членораздельного у него не получилось. Комбат вздохнул и сказал:
— Бери.
Возвращался я в штаб полка с Шипиленко. Оба мы за этот день устали. Он едва успевал за мною. Начальнику штаба я доложил о приеме пополнения в батальоне и его распределении, а потом о Шипиленко. Подполковник вспомнил, что нужны люди связистам, и сразу же кому-то позвонил, чтобы пришли за ним. Так и решилась судьба Шипиленко. Он стал хорошим радистом и вскоре был награжден медалью «За отвагу», а Шварцев ровно через месяц написал рапорт командиру полка с просьбой возвратить его к прежнему месту службы, но распоряжение об откомандировании не застало его в батальоне. Он был ранен и уже отправлен в госпиталь.
Возвратившийся из того армейского госпиталя Леонид передал мне привет от Шварцева. Значит, он на меня не сердился. Я этому был почему-то рад.
Леонид рассказал, что с ним произошло.
— О, это целая история, достойная войти в летопись солдатских похождений. Даже Швейк позавидовал бы такой истории. — Как-то по-петушиному он склонил голову, покосился на свою медаль и, что-то припоминая, загадочно улыбался. Мне показалось, что вернулся он посвежевшим. Может быть, оттого, что был чисто выбрит и с белым подворотничком, который ровненько, как по линейке, пришила ему медсестра.
— Выглядишь ты как свежий огурчик. Как нога?
— Зажила. Отоспался, отогрелся, вымылся… Как в доме отдыха побывал.
— Лучше в такой дом отдыха не попадать.
— Как сказать? Если иметь в виду два фронтовые варианта, то мне выпал лучший. От того и другого никто не застрахован. Дело случая. Где-то я читал, что жизнь зависит от случайностей.
Я отметил про себя, что Леонид стал говорить как-то медленнее. В его поведении появились оттенки солидности, которых я раньше не замечал.
— Случайность — золотая жила для рассуждений философов, а не для фронтовиков. В госпитале наслушался?
— Разве это не случайность: вышел из землянки, поблизости разорвалась мина… Не ждал и не думал в тот момент, что осколком, как бритвой, срежет полу полушубка и ногу заденет. Когда долго стоишь в обороне, привыкаешь, обживаешься как дома, забываешь, что шальная в любой момент может задеть… Знаешь, каждый надеется, что снаряд разорвется где-то в стороне, а пуля просвистит над головой. Жаль, что не у всех эти надежды сбываются. Для кого-то в стороне, а для кого-то — прямое попадание, — рассуждал Леонид. — Выйди я на минутку позже, и ничего бы не было. Дело случая. Правда, говорят, что на войне случайностей не бывает.
Он сделал паузу и продолжил:
— Санитар крепко перевязал мне ногу, вырезал палку и сказал: «Садись верхом на эту палку и дуй прямо в медсанбат». Я толком не разобрался, что у меня за рана. Сгоряча двинулся в путь. Удалось немного подъехать, а больше верхом на палке. Медсанбата я на месте не застал. Он переехал на новое место. Посмотрел я на стрелку-указатель и поковылял дальше по укатанной дороге. Надеялся, что кто-нибудь подвезет на попутной машине. В кармане у меня было грамм четыреста мерзлого хлеба. Я его обгрыз по дороге, и он стал круглый, как мяч. Вытащу из кармана, погрызу и дальше. Продвигался я довольно медленно. День короткий. Под вечер подул свирепый ветерок, поземка заметала дорогу. Сколько еще ковылять до медсанбата, я не знал. И ни одной попутной машины, и ни одних саней. А боль такая, что хоть садись на дороге и замерзай.
Доковылял до землянок в лесу, прямо у дороги. Остановился с надеждой. Может, найдется добрая душа и предложит кружку кипятка или подвезет раненого воина, — продолжал Леонид, подтрунивая над собой. — Смотрю, под сосной стоит капитан. Я его сразу не заметил, а он тут же ко мне: «Ты кто будешь?» — «Раненый я. Иду в медсанбат». — «Слушай, — говорит, — оставайся у нас. Вылечим мы тебя! Фельдшер у нас — голова, профессор по ранениям в ногу. Закреплю персонально за тобою».
Я попытался разубедить капитана, мол, толку с меня-то никакого, одна обуза: «Мне не до шуток, капитан». — «Я не шучу. Я тебя временно поваром назначу. Согласен?»
Я всего ожидал от капитана, но только не должности повара. Капитан такой попался: шапка сбита на ухо, а в закрученных лихо усах, во всем его облике — что-то от балагура и непоседы, от искателя приключений. «Будь здоров, капитан». — «Постой, дело предлагаю». — «Какое?» — «Иди поваром. У котла быстрее поправишься». Я вроде стал в тупик, а он взял меня под руку и повел в землянку. «Ну, как, согласен?»
Понимаешь, где-то надо было ночевать, чтобы не замерзнуть в снегу, да и идти я больше не мог. «Ладно», — ответил я капитану. Выхода, мол, нет. А он в ответ отстегнул от ремня флягу, налил в кружку водки: «Пей! Сразу полегчает». Я выпил, погрыз свой «мяч». Никакого облегчения не почувствовал. Хотелось быстрее лечь. Теперь уже никакая сила не могла заставить меня покинуть землянку. Могли уложить на носилки и вынести только в бессознательном состоянии.
Леонид рассказывал мне эту историю в своей землянке на огневых позициях минометной роты, которой он теперь командовал. Ранение и госпиталь сделали свое дело. Сам он не замечал, а я, наблюдая за ним, пришел к мысли, что он постарел. В душе на всю жизнь у него осталась отметка, а на ноге большой рубец. В его шевелюре теперь змейками вились седые волосы. Но он не ожесточился, не замкнулся, не хныкал и не жаловался на судьбу. Рассказывая о капитане, от души смеялся над своими похождениями.
— Оказалось, — продолжал Леонид, — что попал я в одну из рот батальона связи. Перед моим приходом из роты забрали на передовую повара, писаря и других для пополнения какого-то лыжного батальона, побывавшего в страшной переделке. Капитану ничего не оставалось, как выйти на дорогу и заманить себе на службу легкораненых. Надо же ему было как-то выходить из положения.
Как только капитан оставил меня одного в землянке, я сразу же привалился и задремал. Проснулся оттого, что меня кто-то тормошил за плечо. «Проснись, — будил он. — Держи».
Дают кружку с теплой водой, кусок хлеба и банку тушенки. «Капитан прислал. Велел осмотреть тебя. Хочет сделать из тебя повара». Я рассказал фельдшеру о ранении. Он выслушал меня, перевязал рану и высказал сомнение в моей пригодности. Я просил его отвезти меня в медсанбат. «Спи, утром разберемся».
Рано утром, когда было еще темно, ко мне забежал капитан. Вместе с фельдшером они торопились к своим солдатам, которые всю ночь где-то тянули связь. В расположении оставался один часовой и я. У меня болела голова, меня знобило. Наверное, поднялась температура. Капитан наспех сказал, что кухня стоит рядом с землянкой, дрова заготовлены, вода добывается из снега. Продукты должен отпустить часовой. «Я скоро вернусь с людьми. Уже сутки они на морозе. Сам знаешь, как замерзли и проголодались. Давай заварим им такую кашу, чтобы они всю жизнь тебя вспоминали. Или суп пшенный с тушенкой… Сделаешь? А? Представлю тебя к медали за выполнение задания. Идет?»
Смех смехом, но я-то еле сидел на нарах, мог подвести его, но у капитана тоже было безвыходное положение. Я кивнул, а довольный капитан пожал мне руку и сразу же вышел.
Часовой растопил кухню, позвал меня, когда закипела вода, и начали мы варить суп. «Давно в поварах служите?» — спросил меня часовой. «Да нет…» — «Работа на любителя, — сказал он. — Я бы наотрез отказался! Не могу. Лучше буду по линии бегать, чем чистить по ночам мерзлую картошку». Ну суп получился, по мнению часового, на славу, довоенный! Такой ему приходилось есть на полевом стане в колхозе, перед самой войной. Он еще долго расхваливал суп, вспоминал какого-то деда Кирилла, своего земляка, лучше которого в селе никто не мог сварить борщ, но я его все меньше слушал. У меня кружилась голова. Кое-как добрался до землянки и свалился на настил. И уж больше ничего не помнил.
Пришел в себя в медсанбате, удивился, что оказался на койке, и еще больше тому, что около меня вновь стоял капитан. Как-то легко он отстранил сестру и налил в кружку водки из своей фляги. А потом почти насильно влил мне в рот глоток. Видимо, он считал водку универсальным лекарством и был уверен в ее