Капитан Богданов отвел меня в сторону и предложил пойти переночевать в армейский госпиталь, который по его расчетам располагался километрах в трех от леса, в большой деревне. Я сразу же согласился и позвал друзей Леонида и Федора. Все мы были без войска — в полковом резерве ждали назначения. Оказалось, что не только Богданов, но и Федор лечились тут после ранения и знали сестер, которые могли нас приютить на ночь.
Организацию ночлега мы поручили Федору. Он нашел свою знакомую сестру, переговорил с ней и только после этого позвал нас к себе. Сестра встретила нас приветливо у входа в хату. У нее был такой ласковый голосок, что она сразу нас заворожила. Сестра не говорила, а пела, как жаворонок в голубом весеннем небе. Мы не отрывали от нее глаз и даже робели перед ней в мокрых валенках и раскисших полушубках, испускавших в вечерних сумерках густой аромат, забивавший все запахи весны.
— Соня, — обратился к ней Богданов, — пусти нас, бедных странников, переночевать. Иначе мы замерзнем в лесу и ты будешь отвечать по законам военного времени.
— Только тихо, — пригрозила Соня ему пальчиком. — А то я знаю вас, бедных странников.
— Будем молчать как рыба, — заверил Леонид. — Можем даже выдать себя за глухих или немых после контузии. Сойдет?..
— Договорились. А куда вы идете? Или это военная тайна?
— В тыл на переформировку. Можем признаться.
— Счастливчики, — Соня скрылась на несколько минут в хате, а потом вернулась и шепотом проинструктировала нас:
— Зайдете потихоньку вместе со мною, как выздоравливающие, переведенные на ночь из другой палаты. Я вам покажу койки. Вы на них располагайтесь до утра. Только с условием, что уйдете до обхода врача.
Мы обещали выполнить все ее предписания.
— Уйдем с первыми петухами, — сказал Богданов.
— А их нет в деревне.
— У нас есть трофейные часы. Федя, покажи!
Федор с гордостью показал на руке часы.
Хата была заставлена койками, на которых лежали раненые. Ее стены насквозь пропитались больничными запахами и перебивали даже дух прокисшей овчины от наших полушубков. Мы молча раздевались у коек. Соня нас предупредила, чтобы не переговаривались, иначе дойдет до дежурного врача и нам придется ночью отправляться в лес, а ей крепко достанется от начальника госпиталя.
— Откуда вы, братцы? Из каких частей? Из каких краев? — посыпались вопросы, как только Соня прикрыла за собой дверь.
Мы давали уклончивые ответы, старались выдержать линию поведения, определенную нам сестрой. В этом нас выручал Богданов. Он хорошо знал госпитальные порядки. Собирались мы встать пораньше и потихоньку уйти, чтобы не подвести Соню, но, конечно, проспали. Нас разбудила другая сестра, которая раздавала раненым градусники, Я присмотрелся к ней, что-то знакомое в ней было.
— Капа? — не поверил своим глазам.
— Алеша! — узнала она меня. — Ты ранен?
— Нет.
— Заболел?
Она наготове держала градусник и смотрела на меня непонимающими глазами. Я на нее — в белом халате и в белой косынке с красным крестиком. Она показалась мне таким нежным существом, что я невольно застеснялся и смутился под ее взглядом. Мои друзья тоже ничего не понимали. Немая сцена продолжалась, пока не вошел врач. После довольно невнятных ответов пришлось сознаться, кто мы такие, и поблагодарить за ночлег. Все дружно просили не наказывать Соню. Раненые слушали нас, приподнявшись на своих койках. Врач промолчал. Перешел к раненым. Капа следовала за ним, поглядывая на меня. Мы быстро собрались и вышли из хаты.
— Что же ты молчал? У тебя здесь такие позиции! — посмеивался Богданов.
Я начал ему объяснять все по порядку со всеми подробностями.
Когда мы уже отошли от хаты, нас догнала Капа и вручила мне маленькую бумажечку, похожую на рецепт. В ней было написано: «Кухне. Накормить завтраком четырех человек. Майор…» Далее следовала неразборчивая подпись врача. Капа показала нам хату, где размещалась кухня.
— На свете не без добрых людей, — сказал Богданов. — Скажите доктору, — обратился он к Капе, — что мы не забудем его никогда. И Соне спасибо еще раз. Где бы мы высушили валенки и портянки? Дай ей бог хорошего жениха! И вам тоже…
— Спасибо, — сказал я Капе.
Мне хотелось поговорить с ней, как со старой знакомой, вспомнить Петра, но на ходу разговор не получался. Она просила написать ей, где я буду, назвала свою полевую почту.
— Ну, поцелуй ты ее в щечку, — подсказывал мне Богданов.
Целовать ее на виду у всех я постеснялся.
После завтрака при выходе из деревни нас догнала полуторка. Шофер остановил машину и сам предложил нам подъехать. Богданова мы посадили в кабину, как самого старшего, а сами залезли в кузов. Старенький мотор пыхтел, работал на пределе, с трудом выбиралась машина из каждой ямы, заполненной водой. Полуторка прыгала по ухабам, круто поворачивала то в одну, то в другую сторону, то вдруг останавливалась, выбившись из сил. Мы еле удерживались в кузове. Нас бросало из одного угла в другой, как на палубе во время шторма. Шофер так резко рулил, что машина чудом удерживалась на узкой полоске.
— Лихач, — заметил Федор. — Быть нам в кювете под кузовом…
Километров через пять полуторка выбралась на разбитое шоссе.
Впереди шагал наш полк. Колонну замыкал батальон. Бойцы остановились у обочины, уступая дорогу машине. Заместитель командира батальона капитан Кулиш, который обещал нам выдать ботинки и обмотки, шагнул на середину шоссе с поднятой рукой перед самой машиной. Шофер нажал на тормоза. Я услышал свистящий визг, и что-то глухо ударилось о сырой асфальт. Машина заскрипела, развернулась в противоположную сторону и сползла на обочину, в глубокий снег.
— Что я вам говорил? — первым опомнился Федор.
Когда все стихло, послышался гул возмущения и громкие угрожающие выкрики. Кто-то выстрелил вверх. Все сбегались к машине. На дороге неподвижно лежал капитан Кулиш. Над ним склонилась санинструктор и еще несколько человек. Перепуганного шофера вытащили из кабины. Над его головой замелькали кулаки. Капитан Богданов защищал шофера. Мы втроем поспешили ему на помощь, потому что разъяренные солдаты могли его убить.
— Вы тоже за него? Нашли кого защищать… — неслись грозные выкрики.
— На фронте жив остался? Жив. А она убила его в тылу. Своего убила на дороге, — доказывал мне пожилой боец — казах с винтовкой наперевес, как во время атаки.
С большим трудом нам удалось отстоять водителя от расправы на месте. Хорошо, что нас знали как однополчан, прислушивались к нашим заверениям, что шофера будет судить трибунал, если он виновен.
По приказу капитана Богданова за руль сел Федор, который умел водить машину. Как только заработал мотор, человек двадцать навалилось сзади на полуторку, и она выехала на дорогу. Богданов шепнул мне на ухо, что шофера надо быстрее отправлять, пока никто не узнал, что от него несет перегаром как из винной бочки.
Тело капитана Кулиша положили в кузов. Старшим по званию на месте оказался капитан Богданов. Он и распоряжался в сложившейся ситуации. По его предложению было решено похоронить капитана Кулиша на кладбище армейского госпиталя. Для похорон направить туда Леонида, Федора, санинструктора и старшего лейтенанта, командира стрелковой роты из батальона. Шофера посадили в кузов под охраной. Туда же сели все сопровождающие, закрыли борт, и машина медленно покатилась в сторону госпиталя.
Капитан Богданов снял шапку и склонил голову над убитым.
Человек сорок бойцов и командиров с обнаженными головами стояли на шоссе, провожая машину, пока она не скрылась из виду. Все были подавлены случившимся — такой нелепой гибелью человека.
— Становись! — скомандовал Богданов, подняв руку вверх.
За ним построились по двое в затылок.
— Шагом марш!
Строй шел по обочине дороги, обходя лужу крови, а в голубом поднебесье все так же светило солнце. Утихли голоса на дороге. Временами навстречу прямо в лицо дул порывистый ветерок. Ни сзади, ни впереди не было видно ни одной машины. Казалось, что ничего не случилось. Только сорок человек шли молча с опущенными головами по разбитому шоссе.
В деревню, вблизи железнодорожной станции, где расположился полк, пришли вечером. Все дома были уже заняты. Пришлось нашей группе офицеров резерва довольствоваться баней на огороде у мелкого ручья. Нам с Богдановым отвели почетное место на настиле, где посетители обычно парились и хлестали себя березовыми вениками. В темном углу кто-то ворчал по поводу нынешней ночевки.
— Нам, конечно, не привыкать. Мы можем и в бане, как на постоялом дворе, перекантоваться, но просили бы не забывать, что мы только вылезли из болот и землянок, в которых зимой и летом под ногами хлюпала вода! Приятнее было бы переночевать в жилище с нормальными окнами и дверьми, а не в темной, закопченной конуре.
— Это ты мне говоришь? — спросил Богданов.
— Частично.
— Тогда и я тебе частично: надо вовремя являться, а не к шапочному разбору. Ты же знаешь, почему мы задержались.
Голос умолк. Ночь прошла спокойно. Правда, утром мы обнаружили отсутствие двух офицеров из нашей команды. В бане они не ночевали. Не ночевал и тот, кому не понравилась баня. Как потом выяснилось, все они устроились на постой у деревенских девчат. А мы в ожидании эшелона прожили в этой бане три дня.
По вечерам, в темноте, как всегда, рассуждал вслух капитан Богданов. Его внимательно слушали. Говорил он медленно, без лишних подробностей, но в его мыслях сквозила щемящая тоска по дому, по работе, по знакомым, с которыми у него было связано много всяких воспоминаний: грустных, смешных, забавных.
— Кто из вас был в Ленинграде? — спросил как-то перед сном Богданов.
Оказалось, что почти никто не был. Я был проездом.
— Приглашаю вас всех в Ленинград после войны. Вы будете моими гостями. Пароль для всех: «Явился по приглашению, полученному в бане». Я вам покажу Ленинград. В нем я родился и жил, и знаю каждый камень. Ленинград — это история. Каждый дом, каждая улица, каждый камень — это тоже история. Одним словом, я буду у вас экскурсоводом. По случаю вашего приезда я надену темно-синий костюм (он у меня висит на распялке в шкафу), белую рубашку, галстук в горошек и, конечно, свой фронтовой орден Красной Звезды. Представляете?.. Большая Красная Звезда на строгом темно-синем костюме! Пойдем мы с вами по Невскому, а потом по набережной Невы…