— Мечтал солдат в окопе вернуться в край родной… — грустно произнес вслух лейтенант, пописывавший тайком стихи. Он их никому не читал, но все знали, что он пишет. Его можно было застать в позе, отрешенной от окружающего мира. То он долго и неподвижно смотрел в одну точку, что-то отыскивал глазами в мартовском небе, то, прислонившись к дереву, весь в раздумье прислушивался к ручью, пробивавшемуся из-под снега на поверхность.
— Без мечты жизнь слишком буднична, — ответил ему Богданов.
— Ты тоже не был в Ленинграде?
— Нет, не бывал.
— Приезжай. Мы с тобою вдвоем погуляем по городу, когда наступят белые ночи. Помечтаем вместе. Я люблю людей, которые мечтают, у которых в душе — свет, которые могут заглядывать вперед. Такие люди всегда сильнее. Они умеют даже в серой непроглядной будничности найти изюминку и от души порадоваться ей. Другие даже на гору изюма могут смотреть хмуро, и солнце им, кажется, не светит, а только заглядывает, как в нашу баню, в стене которой, в бревне, было выпилено отверстие размером с ученическую тетрадку и заставлено закопченным стеклом. Сквозь него в баню и пробивался дневной свет.
На четвертый день подали эшелон. Нам выделили отдельную теплушку с нарами.
18
Старый паровоз, надрываясь на подъемах, тащил длинную вереницу скрипучих вагонов, в которых мы ехали уже третий день в тыл. Точно никто не знал нашего конечного пункта. Поговаривали, что будем выгружаться где-то под Рязанью. Другие уверяли — дальше Москвы никуда не поедем. Эшелон остановился на окружной железной дороге. Рядом была Москва. У всех появилось желание побывать в столице, но последовало распоряжение из штаба полка: далеко не отлучаться. Устанавливалось дежурство, вводились все положения устава внутренней службы, эшелон загнали в тупик. Это означало, что придется стоять не один день на железнодорожных путях, примыкавших прямо к ближнему рабочему поселку. Чуть осмотревшись, однополчане потянулись в этот поселок, рассматривая с интересом мирную жизнь людей. После болот и лесов Приильменья особенно остро чувствовалась вдруг наступившая перемена. Фронтовики наслаждались тишиной, негромкой перекличкой паровозов, скрипом и лязгом сцепки — приметами напряженной будничной жизни.
Пригревало мартовское солнышко. В теплых полушубках уже становилось жарко. В поселке на нас не обращали внимания, а в столице, как мы полагали, в таком виде сразу же задержат дежурные патрули и доставят в комендатуру.
— Мы фронтовики, нам некогда чистить пуговицы. Да и пуговицы у нас зеленые. Мундиров нет. Гимнастерка «хабэ», полушубок и валенки — весь наш наряд, — рассуждал капитан Новиков в кругу офицеров у вагона. — Так что забирать нашего брата в комендатуру не за что.
— Фронтовики, товарищ капитан, — находка для патруля. Это классический тип нарушителя, которого ищет днем и ночью патруль. Как только вы ступите своим растоптанным валенком на столичную улицу в отсыревшем полушубке, с такими вот фигурными погонами, вы сразу же попадете на «губу». Там нюх на фронтовиков, — шутливо предупреждал Леонид.
— Что это за патруль, который за дежурство не задержит ни одного служивого, — поддержал Леонида капитан Богданов. — Надо службу знать, братцы, и входить в положение комендатуры.
После этих разговоров мало кто решался отдаляться за семафор. Сам Новиков выжидал, однако, первой возможности для такой поездки. Ему очень хотелось посетить свою корреспондентку-москвичку, с которой он переписывался больше года. Она частенько присылала Новикову вышитые мелкими цветочками носовые платочки в конвертах.
— Нет, вы только подумайте, — волновался Новиков, — быть в Москве и не навестить Надежду Владимировну…
— Товарищ капитан, не разжигайте страстей, иначе мы все разбежимся по окрестностям и вам, как старшему вагона, не собрать нас за целый год, — шутил Леонид.
— Я давно был бы уже, извините, в условленном месте, — заметил Богданов. — Насколько я понимаю, дело здесь не в полушубке. Чего-то не хватает товарищу капитану…
Намек все поняли и зашумели.
— А кто вчера сгущенное молоко у всех клянчил? Может, поделишься, служивый, опытом? — наступал Новиков на Богданова под общий смех собравшихся у вагона.
— Товарищи, я ж не для себя. Меня Боровский просил.
— А Боровскому зачем?
— Это вы его спросите!
— Я обойдусь и без сгущенного молока. Но появиться в таком виде перед Надеждой Владимировной… Ни за что!
Все наперебой стали уверять Новикова в том, что он не прав, что ничего страшного в его одеянии нет. Сам же он только что оправдывал фронтовиков, но капитан стоял на своем:
— В таком виде не могу… Нет и нет.
Разговор у вагона затянулся надолго. Леонид кивнул мне, мы пролезли через дыру в кирпичном заборе и оказались в поселке. Давно нам не приходилось ходить по тихим безлюдным улицам, на которых лежал почерневший снег. Притихший поселок у железной дороги день и ночь встречал и провожал воинские эшелоны, спешившие на фронт, и не мы первые и не последние прогуливались на его пустынных, казалось, заброшенных улицах, с узкими тропками к каждой калитке.
Я знал, что у Леонида в Москве живет сестра, работает врачом в поликлинике и что он собирался ее навестить. Он ломал себе голову над тем, как долго эшелон простоит в тупике.
— Предупредим Новикова, попросим старшину, а вечером вернемся… — уговаривал меня Леонид поехать с ним. В обед капитан разрешил поездку, и во второй половине дня мы уже ехали в город на попутной машине. Расспросили у шофера, как лучше добраться до поликлиники, минуя центральные улицы.
— Для фронтовиков я готов на все, — заверял нас шофер, но высадил на ближайшей трамвайной остановке, извинившись, что не может довезти до поликлиники.
В трамвае на нас сочувственно, как мне показалось, посматривали и как будто догадывались, что мы фронтовики. Выдавали, по-видимому, погоны. Крепко пришитые к полушубкам, они не раз основательно мокли, потом сушились и от этого стали волнистыми и пожухлыми. Ехали мы молча, стесняясь самих себя, словно в чем-то провинились. Я уткнулся в окно и рассматривал московские улицы, а Леонид прислушивался, чтобы не проехать остановки.
Сошли мы недалеко от вокзала на довольно оживленной улице. Расспросили у одной женщины, как пройти к переулку, где располагалась поликлиника. Для этого нам надо было перейти на противоположную сторону и на первом перекрестке свернуть влево в переулок, а есть ли там поликлиника или нет, она не знала. Улицу перешли быстро.
— Добраться бы до переулка, а там ищи нас днем с огнем… — подбадривал себя Леонид.
Когда мы остановились на углу и, задрав головы, стали читать название переулка, раздался этот негромкий окрик:
— Ваши документы…
Перед нами стоял капитан и за ним два солдата. Я никак не мог понять, откуда они взялись. Мы показали свои удостоверения, отпечатанные на машинке, без фотокарточек. Капитан долго, скептически рассматривал наши узенькие бумажки, но мы молчали. В таких случаях надо проявлять выдержку и терпение, как в бою. Потом он поинтересовался нашими увольнительными. Никаких увольнительных у нас, конечно, не было.
— Где ваша часть? — спросил капитан.
— На колесах, на окружной дороге, — сказал я по возможности спокойно.
Капитан расценил мой ответ как дерзость и предложил следовать в комендатуру. Леонид попытался было уладить дело мирными переговорами, но капитан не пошел ни на какой компромисс.
— Вот и встретился с сестрой, — с сожалением сказал Леонид, да еще тяжело вздохнул, чтобы дошло до капитана, но патрульные пропустили этот вздох мимо ушей.
Нас вели по улице в сторону вокзала чуть ли не под конвоем.
В комендатуре капитан доложил дежурному майору о задержании.
Теперь майор изучал внимательно наши удостоверения. Он пришел к выводу, что такие бумажки может иметь каждый. И к тому же в них не записано оружие, которое было при нас.
— Партизаны, да и только, — рассматривал нас в упор майор. — Появиться в таком виде на улицах столицы… О чем вы думали?
— О встрече с сестрой, конечно, а не с вами, — ответил Леонид.
— Займись с ними строевой, пока мы будем выяснять, — приказал майор капитану.
— Товарищ майор, наш полк, вернее, его остатки действительно на колесах. Неделю назад мы в этих полушубках и валенках ползали по передовой, — не удержался я. — Имейте, как говорится, душу.
— На строевую мы не пойдем. Это издевательство, — отрезал Леонид. — Я еще раз прошу отпустить меня и его к сестре. Я хочу с ней увидеться. Вы это можете понять?
— Могу, но долг службы требует проверить…
— Вы не тех проверяете, товарищ майор.
— Прекратите разговоры. Посмотрите лучше на себя.
— Хотелось бы мне посмотреть на вас, товарищ майор, и на вас, товарищ капитан, на передовой. Приезжайте к нам в полк. Мы как раз нуждаемся в пополнении, — пытался я вразумить майора, хотя и понимал, что документы наши не внушают доверия и вид у нас не столичный.
— Товарищ майор, — робко обратился к нему капитан, — может, одного отпустим к сестре, а этого, задиристого, — показал он на меня, — оставим у нас?
— Как заложника, — кивнул я с вызовом.
— А что? Идея… — сказал майор.
— Один я никуда не пойду, — заявил Леонид.
— Иди, пока отпускают, — посоветовал я ему.
Вообще я старался сдерживаться. Мало ли что мог придумать майор. Я ругал себя за то, что согласился ехать в город, и, кроме того, ожидал выговора от начальника штаба полка за самовольную отлучку, да и эшелон мог уйти в неизвестном направлении.
— Товарищ майор, отпустите нас вдвоем, — упрашивал Леонид.
— У вас нет увольнительных. Кто вы такие? Это не удостоверение, а… Может, вы дезертиры с оружием или агенты немецкие? Недавно мы тут задержали одного и передали в Смерш.
У нас отобрали оружие. После этого Леонида отпустили. Меня перевели в другую комнату. Долго я сидел на потертом диване, потом уснул. Когда меня растолкал Леонид, за окнами было уже темно.